создал хоть одну полную сцену, тот уже тхеатер. В старину в таких случаях
говорили - это от бога. Вот уж воистину! Можно просидеть десятки лет,
тренировать себя до умопомрачения, в совершенстве создавать геометрические
фигуры, машины, здания, но придумать, создать с начала до конца хоть
несколько секунд человеческой жизни - это мог только настоящий талант.
А вот они, оказывается, это умели.
- Джабжа - это еще ничего. Но Илль, девчонка?..
- Джабжа, - сказал я. - Покажи мне Илль.
Он быстро взглянул на меня. Плоское, флегматичное лицо его ничего не
выражало. Потом одна бровь приподнялась: I
- Ишь ты! Так сразу и покажи. Да если я это сделаю, ты из Хижины не
улетишь.
- А ты думаешь, мне так хочется улететь? - спросил я. - Только это было
бы слишком просто, если бы из-за Илль.
Джабжа молчал. Догадывался ли он, что привязывало меня к Егерхауэну,
или даже знал точно - не имело значения. Он был молодчина, что молчал. А я
вот сидел верхом на каком-то табурете, и все покачивался в такт музыке -
светлая и удивительно ритмичная, она никак не хотела исчезать - и говорил,
говорил...
- - Джабжа, - говорил я, - мир вашей Хижины чертовски древен, это
другая эпоха, Джабжа. Это ушедшая эпоха пространства, где все - вверх,
вперед, в стороны. Ты знаешь, как развивалось человечество? Сначала оно
познавало пространство - как врага, настороженно, с оглядкой. Времени
тогда люди просто не замечали - оно было выше их понимания. По мере того,
как человек начал отходить от своего жилища, он стал завоевывать
пространство. Тогда и возникло первое, такое смутное-смутное представление
о времени. Не о том времени, что от еды до охоты. О Времени. Ты меня
понимаешь. Но это представление открыло такую бездну, что лучше было обо
всем этом н не думать. И человечество занялось пространством, благо оно
покорялось довольно элементарно. И вот старик Эрбер решил закончить эпоху
покорения расстояний
- любой уголок вселенной должен был стать доступным для человека. Но
вместо того, чтобы закончить одну эпоху, он сразу открыл новую эру.
Джабжа все молчал, наклонившись над пультом и выцарапывая на его панели
какого-то жука.
- Ваша Хижина осталась в милом добром пространственном веке, -
продолжал я. - В нем остались и все вы, и даже те двое, которых ты только
что создал передо мной. Они были легки и наполнены светом, потому что не
чувствовали каждым квадратным сантиметром своей кожи того чудовищного
давления времени, которое легло на плечи всех остальных жителей Земли...
- А ты ее видел, всю Землю? - быстро спросил Джабжа.
- Видел. Я видел людей, стремительных до потери человеческого тепла.
- И по одной этой быстроте ты уже заключил, что все на Земле - психи,
вроде твоих коллег, я имею в виду Элефантуса и этого... Пата.
От неожиданности я даже перестал качаться. Вот тебе и на! В свете
теории о подвигах поколений именно Элефантус и Патери Пат (в меньшей
степени, разумеется) казались мне героями своего времени. Они отдавали
себе полный отчет о кратковременности своего пути и поэтому старались как
можно больше сделать. Я ведь видел, как скупо тратили они свое время на
все то, что не касалось непосредственно работы. Значит, это не героизм -
отдавать всю свою жизнь науке?
- Ну, Джабжа, - я только пожал плечами, - ты, братец, необъективен. Они
же работают, как каторжные.
- Знаю, - сказал Джабжа, - ну и что? Работа на полный износ организма
- это не заслуга. Теперь об этом только такие мальчики, как Туан,
мечтают. Да и то по глупости.
- Но если есть поколение какого-то подвига, то должны же быть и его
герои!
- Вот-вот. Пара вас с Туаном. Все герои, пойми ты это. А не понимаешь
- садись в мобиль и катись в любой центр, лишь бы там было много людей.
- Не сейчас, Джабжа.
Он опять промолчал.
- Вот и пойми тебя: то - "психи", то - "все герои".
- Чего тут понимать? Герои-то - люди, а люди разные бывают. Против
этого трудно было возразить.
- Да, - сказал я, - очень разные. Даже в наш век.
- Причем тут век. Вот ты тут теорию развивал, что были когда-то люди,
которые не чувствовали давления времени. По скромному моему пониманию,
думал ты одно, а говорил - другое. Тебе не дает покоя не Время - вообще,
философски, а просто-напросто даты, принесенные "Овератором". Так?
- Так, - сознался я.
- И ты полагаешь, что люди только сейчас задумались над этим вопросом?
Нет, Рамон. Узнать свой век - это с давних времен было мечтою сильных и
страхом слабых. Есть такая сказка, старая-престарая, из сказок про доброго
боженьку. Был такой боженька - по доброте своей людей тысячами губил,
младенцами тоже не брезговал; земли целые прахом пускал. Слыхал, наверное.
Сотворил этот бог людей и довел до сведенья каждого, сколь быстро он его
обратно в лоно свое приберет. Ну, возни у бога в те времена много было -
целую метагалактику отгрохал, нескоро руки опять до Земли дошли. А когда
дошли, совершил он инспекторскую поездку по некоторым районам
Средиземноморья. И первый, кто попался ему на глаза, был здоровенный
детина, который крушил вполне пригодный для эксплуатации дом. "Ах ты,
сукин сын, - завопил добрый боженька, - что это ты делаешь с жилым
фондом!" - "А то, - ответствовал детина, - что завтра мне помирать, а чтоб
соседу моему ничего не досталось, и дом свой порушу, и овец порежу".
Проклял его бог и постановил: никому смерти своей не знать. С тех пор мир
был на Земле. Относительный, конечно.
Мы помолчали.
- Дикая сказка, - сказал я. - И кто ее выдумал?
- А кто знает? Торгаш какой-нибудь. Мелочь человеческая. Странно
только, что на эту сказку умные люди частенько ссылались. Ну, да черт с
ней. Примерно в эти же времена жил другой человек. Поэт. И писал он
по-другому. Вот послушай один его стих:
"Скажи мне, господи, кончину мою, и число дней моих, какое оно, дабы я
знал, какой век мой..."
Сдержанная сила, какое-то непоказное, бесстрашие и бесконечная
искренность этих скупых слов потрясли меня.
- Подстрочник Данте?
- Да нет, подревнее. Говорят, царь Давид, только не похоже - такое
бесстрашие вряд ли могло быть у человека, который слишком много терял
вместе с жизнью. Скорее всего - безвестный мудрец, древние цари тоже не
дураки были, - Джабжа поднялся, - умели, наверное, себе референтов
подбирать.
Мы снова были в коридоре. Осталось всего четыре одинаковых двери -
Джабжа прошел мимо них.
- Вот, собственно, и все. Это наши личные аппартаменты - клетушки
Лакоста, Туана, моя и Илль. Да вот, кстати, и она возвращается.
Я бы не сказал, что заметил хоть какой-нибудь признак ее появления.
- Не удивляйся - мы привыкли узнавать каждый подлетающий мобиль.
- Но я не слышал ни одного.
Джабжа толкнул дверь гостиной и пропустил меня первым.
- Тем не менее за то время, пока мы осматривали эти развалины, около
десятка вылетело и столько же вернулось. Центральный кибер сам
распоряжается всеми механизмами и вызывает нас только в крайних случаях.
Ну, ладно, экскурсия окончена. Что есть, то есть. Хочешь - бери.
- Сейчас - не могу.
- Догадываюсь. Но не отказываешься - и то хлеб.
- Очень-то я тебе нужен...
- Да так, приглянулся, знаешь.
- Вот уж не подумал бы...
И тут в комнату ворвалась Илль.
- Ага! - закричала она так, что язычки свечей испуганно шарахнулись. -
Мне отпуск! На целый вечер!
Туан и Лакост, сидевшие за прекрасными агальматолитовыми шахматами,
даже не подняли головы.
- Ну и пожалуйста, - буркнул Туан. - Только можно без визга? Меня и так
в дрожь бросает. Нет, надо же так припереть человека!
Лакост невозмутимо поглаживал бородку двумя пальцами.
- Ну, Туан, ну, миленький, - Илль не выпускала своей жертвы, - ну,
покатаемся!
- Когда выиграю.
Лакост многозначительно кашлянул.
- Ну и сохни тут! - Илль махнула на него рукой, - И сам не идет, и
другого не пускает. А у Джабжи насморк. Сговорились. Ироды.
И тут она увидела меня.
Я испугался, что она сейчас повиснет на моей шее. Какое-то чудо
удержало ее от этого.
- Вот, - она указала одной рукой на меня, а другой на потолок. - Есть
бог на небе. Определенно.
- Есть, - отвечал я. - Определенно. И это он сегодня подсказал мне не
брать с собой лыжи...
- Не выйдет, - отрезала Илль. - Лыжи в мобиле. А боги не врут, у них
это строго. Чуть что - и к высшей мере, как у Вагнера.
- Из вас бы такой диктатор...
- А что, горничная - плохо?
- Мне не понравилось.
- Здорово! Как честно. А эти (большим пальцем через плечо) только и
врут, только и хвалят. Ну, ладно, пошли, остатки комплиментов на свежем
воздухе.
- Прекрати сопротивление, - посоветовал мне Джабжа. - Бесполезно.
Теперь понимаешь, почему я тебя сманиваю. Нам всем уже вот как приходится.
Илль между тем уже выталкивала меня из комнаты. Я нечаянно оглянулся.
Черт побери, глядя на эту троицу, я готов был прозакладывать свои лыжи,
что ни один из них не отказался бы быть на моем месте. Это была самая
неподдельная, хорошая зависть. Так какого дьявола они отказались?
- Общий поклон, - сказал я. - Подчиняюсь грубой силе. Но за мою
самоотверженную жертву потребую от вас двойной ужин. Скоро вернусь.
- Идите, идите! - Илль долбила меня в спину пальцем. - Еще упирается
Я, собственно говоря, уже и не упирался.
А в мобиле она опять сидела притихшая, и опять на полу, обхватив колени
руками. А я сел верхом на сиденье, лицом к ней, и опять беззастенчиво
глядел на нее во все глаза и все думал: что это я так радуюсь? И понял -
это потому, что сегодня она - такая, какая есть, и я до последней ее
реснички знаю, какая же она - настоящая, а когда знаешь человека так, как
умудрился я узнать Илль, тогда он тебе в какой-то мере уже принадлежит.
Я знал, что когда мобиль приземлится, мне будет худо. Уж тут-то она
разочтется за то, что сейчас ей приходится сидеть, прижав к груди острые
коленки, и терпеть мой беззастенчивый взгляд.
Так и было. Илль выскочила первая, едва мобиль шлепнулся на снег, я
кинул ей все ее снаряжение и неловко выпрыгнул сам, слегка подвернув ногу.
Хорошо еще, что она не видела: я не сомневался, что такой факт послужил бы
у нее поводом для насмешек, а не забот.
Склон был великолепен. Он так и располагал к тому, чтобы свернуть себе
шею на бесчисленных пнях, уступах и поворотах. Да и тени были длинноваты -
солнце уже садилось.
- Готовы? - крикнула Илль - - Для начала предлагаю пятнашки, вам сто
метров форы. Удирайте!
- Думаете, откажусь?
Я взмахнул палками и ринулся вниз. Где-то высоко-высоко, за моей спиной
раздался пронзительный птичий крик, и тут же я почувствовал, что меня
догоняют. Не прошло и двух минут, как тонкая лыжная палка весьма ощутимо
приложилась к моей спине и черный проворный чертенок замелькал уже где-то
впереди. Ну, ладно же, и я, вместо того, чтобы обогнуть довольно
неприятный уступ, образующий трамплин не менее трех метров, ринулся прямо
на него, рискуя врезаться в непрошенный кедр, который торчал явно не на
месте. Но, оказывается, она ждала от меня именно этого, потому что, не
видя меня, она вдруг резко затормозила и пропустила меня вперед, даже
рукой помахала.
Нетрудно догадаться, что сквитать счет мне не удалось. Я присел на
корточки и признал себя побежденным. Вид у меня был потрепанный. Извалялся
я как медвежонок, меня можно было бы и пожалеть.
Илль подпустила меня поближе. Я так и ехал на корточках, волоча палки
за собой.
- Сдаюсь, - сказал я кротко, - иссяк.
Илль слегка наклонила голову и посмотрела на меня, прищурив один глаз.
Одна бровь выражала у нее презрение, а другая - сострадание.
- Вода-вода-неотвода, - сказала она, - поросячая порода.
У меня перехватило дыхание.
- Что? - догадался я переспросить,
- А то, что сорок тысяч поросят и все на ниточках висят!
Если бы я не сидел на корточках, я встал бы перед ней на колени. Я был,
наконец, на Земле.
Илль почувствовала, что сейчас я брякну что-нибудь сентиментальное. Она
подняла рукавичку:
- Только без лирики, я ее боюсь.
Я кивнул. Какая уж тут лирика! Я не имел на нее ни малейшего права.
Мы тихо и долго ехали вниз. В долине было уже темно. Снег почти везде
стаял, лишь возле камня виднелись небольшие серые плешины. Мы присели на
глыбу. Ее прикрывало что-то шероховатое - не то мох, не то лишайник. Я в
этом не разбирался.
- Да, - констатировал я печально, - после инструктора по альпинизму
кататься с таким дилетантом, как я... Илль пожала плечами:
- Туан гоняется по горам один, как шальной козел. Ему нужна прекрасная
незнакомка.
- Ну, взяли бы Лакоста.
- Он неженка, не любит холода.
- Что же он торчит на станции? Тоже ждет незнакомку?
- Это его Джабжа уговорил.
- Вот Джабжа и остается.
- Он-то обычно меня и прогуливает.
Так я и думал. Эта обманчивая внешность, эти занятия, даже комнаты
рядом...
- Он ждет жену... - донеслось до меня откуда-то издалека. - Она уже два
года в полете и вернется осенью.
В сердце у меня вдруг что-то булькнуло - горячее такое. Ох, и дурак же
я! Вообразил невесть что. Я вспомнил образ женщины, созданный Джабжей и
удививший меня тем, что это - не Илль. Умница, Джабжа, молодчина, Джабжа!
Как это кстати, что ты женат! Как это здорово!
- А что? - спросила вдруг Илль.
- А ничего, - ответил я.
Ну что я мог, что имел право ей сказать? Я просто спихнул ее с камня, и
она, брыкнувшись, покатилась в снег.
Бац! - я получил снежок прямо в лицо. Бац! Бац! Ах, ты, задиристый
чертенок! Я прыгнул, пригнул ее к земле и ласково ткнул носом в снег. И в
ту же секунду почувствовал, что совершаю какой-то абсолютно
противоестественный кувырок. Заскрипели по снегу шаги, что-то темное
бесшумно мелькнуло в небе.
- Илль! - крикнул я. - У меня отнялись руки и ноги!
Тишина.
Черт побери, кому это было надо - обучать ребенка всяким диким приемам,
да еще на мою голову?
Я полез осматривать все камни и трещины. Минут через пятнадцать
вспомнил о "микки", вызвал Хижину.
- Чем могу быть полезен? - раздался металлический голос, но в ту же
минуту его заглушил смех, в котором явно не слышалось ни доброты, ни
сострадания:
- Ну, что, неблагородный рыцарь со страхом и упреком, попались? Не
думайте, что разрешу кому-нибудь вылететь к вам раньше, чем доем ваш
двойной ужин.
- Подумаешь, не очень-то и хотелось.
- Вот и славно. Бегу за стол.
Тем не менее, мобиль появился чересчур быстро - вероятно, она послала
его сразу же, как только прибыла на станцию. Я погрузил все имущество и
вдруг подумал, что один раз следовало бы вернуться домой вовремя. Для
разнообразия.
- Вот, - злорадно повторил я, словно Илль только и делала, что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг