---------------
XV.
"А ты в нас стрелять будешь?"
Быстров бредил вторые сутки. Лежа на шинели, головою к дверям камеры,
он бессознательно обшаривал липкие стены скрюченными пальцами.
Рядом сидел Лапицкий, заросший бородой, черный, с кружкой воды в ру-
ках.
- Погоди, Коля... Коля!.. Ф-фу ты, чорт! Ведь нельзя же так. Ты
выпьешь всю сразу. Здесь есть еще товарищи... Глотни!.. Вот... Довольно.
- Жжет... жжет, - стонал Быстров, цепляясь за стену, - вот тут.
Он схватился за горло и разорвал на груди рубашку.
В камере было душно. На сыром захарканном полу спало вповалку нес-
колько человек. Сверху, через квадрат оконца падал скупой вечерний свет.
- Нам ничего не дают двое суток, даже воды, - тихо говорил Лапицкий,
будто самому себе. - Крутоярова и Краузе с нами нет... Это хорошо. О них
будут вспоминать, обнажая головы, как о борцах. А мы...
Он выпрямился и хрустнул пальцами.
- А тебя опрокинут головой в нужник, будут сечь плетьми и ты не пик-
нешь, потому что... Не надо было сдаваться, или не надо было начинать.
За дверью камеры тяжелым гулом отдали шаги. Чей-то сиплый голос ска-
зал "отворяй" и замок охнул протяжно.
Вошел человек в матроске. В одной руке он держал фонарь, в другой
лист бумаги. Заслоняя ладонью свет, человек оглядел камеру и рассмеялся.
- Спите?.. Ну и спите... покуда.
Повернул фонарь на Лапицкого, вздрогнул.
- Ты кто?
Тот встал, заслоняя собой Быстрова.
- Так скоро?
Вошедший поставил фонарь на пол, подошел к Лапицкому вплотную.
- Сволочь, молчи! Ты кто, я спрашиваю?
Зажав фонарь подмышками, заскреб по бумаге пальцем и запыхтел.
- Быстров ты будешь?
Лапицкий с минуту медлил.
- Да... Я.
Человек в матроске снова залился икающим смехом.
- Плохо... Ха-ха!.. Братишка, а?
И топнув ногой, так, что свеча в фонаре потухла, неожиданно завизжал:
- Скидавай! Все скидавай, распро!.. Об... городок, каиново племя?
Скажи, сука чортова, сколько уворовал? Эх ты... мразь партейная!
Лежавшие на полу, заворочались. Быстров громко вздохнул, заметался:
- ... Белевич... дивизия... идет...
- А это кто?
Лапицкий запахнул на груди кожух.
- Не знаю. Вы согнали нас, как табун.
- Хм! Одного поля... Скрываешь? Все равно - к утру амба. Каюк, това-
рищи, а? Ха-ха-ха!.. - И, обернувшись к двери, крикнул:
- Заходи!
Вошли трое, задышав спиртным перегаром. Один низковатый, саженнопле-
чий, с облупленным носом, подойдя к лежавшим на полу, пихнул ногой, ска-
зал мрачно:
- Сапоги! Одежду!
Второй солдат, стаскивая с себя рванье, икнул.
- В роде, как амундирование на армию... Комиссар, гони штаны, что
хмуришься!
Широко расставляя руки, как бы заслоняя Быстрова, Лапицкий медленно
стал раздеваться.
---------------
Оконце вверху залепило синим пластырем ночи. Духота распирала камеру.
Кислый, муторный запах от спящих, от слизи на стенах стоял в недвижном
воздухе.
Лапицкий спал сидя, прислонясь к стене, когда был разбужен толчком.
Человек в матроске светил фонарем прямо в глаза.
- Собирайсь! - отрывисто бросил он и, обернувшись к спящим, оглуши-
тельно заорал: - Вставай!
Лапицкий поднялся, расправляя члены. Он улыбался.
- Товарищи, не бойтесь! Вместе ведь?.. А этого, - он указал на Быст-
рова, - не троньте.. Сам кончается.
Голос его дрогнул.
- Вы хлюсты живучи, - усмехнулся человек в матроске, - небойсь, дой-
дет. Эй, барин советский, - заорал он снова, схватив Быстрова за шиво-
рот, - ха-ха-ха!.
Быстров не двигался. Лапицкий отдернул руку и, приблизив лицо к лицу,
сказал в упор:
- Не трогать его. Понял, мерзавец?
Человек в матроске слегка отшатнулся, раскрыв широко рот и, поставив
фонарь на пол, крякнул.
- Кхм!. Хм!. Ха-ха-ха!. Ты тово.. Видал?
Не спуская глаз с Лапицкого, вытянул из кабуры браунинг.
- Ты, ежели хотишь вместе, - молчок. Айда!
Арестованные под конвоем прошли станцию. Дул холодный западный ветер.
Невдалеке у пакгаузов грузили эшелон, тихо посвистывал одинокий паровоз.
Мелкий, шелестящий дождь падал с неба.
Солдаты ушли, загнав арестованных в теплушку. Остался один, обмотан-
ный башлыком, в рыжей папахе.
Приставив к вагону винтовку, часовой свернул цыгарку и подтолкнул Ла-
пицкого в спину:
- Ну?
- Я не пойду в вагон. Расстреливайте здесь, около. Мы не стадо.
- Н-да!. - вздохнул часовой и замолчал, покручивая ус.
А тот помер?
Лапицкий громко глотнул воздух.
- Помер.. - и, став на шпалы, втянул голову в плечи.
Часовой забарабанил по сапогу шашкой.
- Э-эх, товарищи, товарищи!. Что за кутья у вас деется - не разбери
поймешь, ей-пра! Дело такое, что истинную вещь не угадаешь: вы на нас, а
мы на вас, а оба все - мужики. Так, что-ль?
Лапицкий быстро заглянул ему в глаза.
- Ты почему говоришь со мной? Ты не хитри, товарищ, не к чему.
- Не бойсь, - махнул тот рукой, - по нутру ежели сказать, то и нам
тоже не пирог выходит. В роде и енструкция есть нащет вообще нового уст-
ройства, а только дерьма много у нас, так сказать, пьянствие и тоже... в
карман...
Лапицкий вдруг резко схватил часового за руку и, оглянувшись, загово-
рил тихо и горячо:
- Слушай, товарищ! Вы обмануты. Вот в этой клетке, - он указал на ва-
гон, - горсточка борцов за народ. Они знают, что с рассветом - конец, а
может, и раньше. (Лапицкий захлебнулся словом, перевел дух.) - Мы везде,
мы из недр. Мы зубами вырвем Россию из омута, весь мир!
Из ста мы теряем девяносто, но идут новые сотни... Слушай! Он остано-
вился, с минуту смотрел на гигантскую тень от фонаря.
- Ты знаешь о коммуне?
... И в пахнувшей прелью тишине странной музыкой звучали его слова о
свободе, о далеких смертях, подвигах, о жизни, что смело, широко вошла в
сталь, гранит...
- ... Не сегодня, так завтра вы поймете, станете, как мы. Через
кровь, через железо идет новая жизнь. Ну, прощай, товарищ!
Обнял голову солдата, нагнулся, поцеловал в мокрые усы, вскочил в ва-
гон.
- А ты будешь стрелять в нас?
И с грохотом задвинул дверь.
---------------
Серый дождевой рассвет. Мутный оскал теплушки, - двери настежь, -
свисает, болтаясь под ветром, обшарканный рукав забытой шинели. У пакга-
узов, где ночью грузили эшелон - десять трупов. К фонарному столбу под-
вешен голый человек.
Только по жилистым, вздувшимся рукам и папахе, надвинутой по-шею,
можно было признать часового, охранявшего теплушку.
---------------
XVI.
Последняя, о корме.
- В Люблинке собрали, - докладывает начальник продотряда, - в Тырхове
собрали с гулькин нос, а в Жеребьеве мужики прямо говорят: дадим, мол,
народной армии генерала Копытовского, а вам - когда на вербе груши вы-
растут. И вообще, товарищ Гантман, я ничего не беру в толк. От тишины от
этой жуть прохватывает, как угодно. Ну, стань на дыбы, бей, сукин сын, -
нет! Он-те-сволочной ухмылкой оскалится и спину повернет.
Гантман слушает, хмурясь. Безусое лицо начотряда возбуждено, весь он
забрызган грязью, взлохмачен, словно битюг.
Третьи сутки в Корму не приезжал курьер с почтой и третьи сутки прер-
вана с городом всякая связь, а по ночам дымные пожары обволакивают поля.
- Мы не можем действовать силой, - металлически произносит Гантман, -
это вопреки тактики. К тому-же бесцельно: наш авторитет утверждается в
муках. Наша обязанность убеждать, открыть глаза, но не лупить кулаком по
темени. Мы не народная армия Копытовского. К дьяволу! - неожиданно вска-
кивает он. Можете итти убеждать, да не разводить мне кисель!
Начотряда, поджимая обидчиво губы, забирает со стола бурку и уходит.
Гантман остается наедине с самим собой, и будто мыслей нет, а один лишь
вопрос вбит в голову, как крюк в потолок: что такое?
Вот закрыть сейчас глаза - снова чувствуешь тишину. Она живая, хитрая
тишина в паутине и в мутном, как микстура, небе. Это она шевелит на сте-
не плакатом, приказывает ему подмигивать по-озорному: "крепись"...
Гантман смотрит на свои руки: врыться-бы ими в землю, чтобы из нее
пошел чернозем, и ничего тогда не будет, земля остановит тогда нестерпи-
мый галоп мысли.. Или закричать так, чтобы все стало ясно, чтобы пришли
люди и сказали: "мы знаем, мы чувствуем, мы верим".
---------------
Под вечер явились мужики и наполнилась изба шумом.
- Так не гоже.
- Как ты у нас хозяин - оберегать должон.
- Скажи, кто скот наш уводит?
- А кто на хуторе вчерась три двора спалил, а?
Румяный старик выступил вперед, застучал посошком об пол.
- Где такое видано, чтоб сучья жисть? Тягают жилы, еле душа треплет-
ся. Бьемся, ровно в горячке, до портков отдаем, - а где возмещение нам?
- Да, да, Климыч!
- Прямо в горячке!
- Вполне сурьезно.
Гантман смотрел молча сквозь мужичьи глаза и извнутри откуда-то под-
нималась волна горячей злобы и тяжелой медвежьей тоски. Что, если ска-
зать им, что не сегодня-завтра народная армия полковника Копытовского
зальет черной кровью анархии сытые амбары, а вот этого румяного старика,
если воспротивится, будут на площади сечь шомполами... Ф-фу, чорт! Нет,
он не коммунист, - ха-ха, он обыватель, хуже: он тряпка, брошенная в
омут... А книги? А молодость? А кровь, что стучит в мозг, жажда небыва-
лой земли?.. Движение! Тишина? К дьяволу тишину! Чугунногорлым ревом
фабрик, ослепительным потоком электрических солнц, стопятидесятимиллион-
ным сердцем, - мы убьем проклятую тишину!..
Вдруг чей-то истошный крик оборвал мысли:
- И... и... и... братцы!!
В окна лезло с неба огромное зарево. Мужики стадом кинулись в двери.
- Мать-твою раз... так!
- Горим!.. Горим!..
- Да не наше это, в роде в Жеребьеве полыхает!
Гантман распахнул окно: западная часть неба пылала. Мимо пробежал,
приплясывая, юродивый Алеша, увидал Гантмана, остановился, отчаянно за-
мотал руками и побежал дальше.
Тяжелый, будто подземный гул шел от полей.
---------------
У ворот дома Гантман столкнулся с Пелагеей.
- Я за тобой.
- Что такое? На вас лица нет.
Схватила за руки и жарко зашептала в губы:
- Схоронись, слышишь? Схоронись.
- Да говори толком, ну?
Вошли в кухню. Со стола испуганно шарахнулся кот и стал тереться о
сапог. Сбросив платок, Пелагея зажгла лампаду, прошла по комнатам, поти-
рая лоб.
- Ванька работник, - заговорила она отрывисто, подбирая слова, - из
Жеребьевой примчался... Там громят... Ваших всех перебили, и мой тоже
под руку попал, ну да бог с им! Да...
Она остановилась, сжав грудь, смотря в спальную.
- Ванька говорит, отряд большой и прямо сюда. Будто...
Снова замолчала.
- Ну?
- Сам Маркелов объявился. - Подошла к Гантману вплотную. - Смекаешь?
Ты люб мне, хочу, чтоб жил со мной. Аль, не хороша? (Она усмехнулась,
поводя плечом). Не хмурьсь, пошто боишься?
Опустилась на пол, обняла колени.
- Постой, постой, - заговорил Гантман, чувствуя нестерпимый жар ее
рук, - это после. Маркелов?.. Так, так... Понимаю. Пусть! А как же ты...
Бабьи щеки пылали, льняные волосы раскидались по плечам. Гантман,
стиснув ее плечи, впился в губы и задрожал: смех, звериный смех и цепкий
бил из глаз Пелагеи.
Гантман вскочил, отшвырнул Пелагею на пол.
В дверях спальной стоял Игнат Маркелов с черной нашивкой на кожухе и,
сдвигая брови, смотрел в упор.
- А!.. Вот оно что...
Быстро сунул руку в карман.
- Убью! - Взвел курок нагана и зажмурился. Пелагея, изогнувшись кош-
кой, прыгнула с пола, схватила руку, загораживая Игната. В окно ударил
набат и гул его, словно хлыстом, рассек выстрел. Маркелов зарычал, ки-
нулся вперед, споткнулся о тело Палагеи. Гантман вбежал к себе в комна-
ту, огляделся, швырнул стол в двери и, разбив головой окно, прыгнул в
сад.
За спиной услыхал хриплую, матерную ругань.
---------------
Гантман бежал, боясь оглянуться, чувствуя занесенный над головой тя-
желый, кованный кулак Маркелова. Окна Совета были освещены. Вспомнил,
что все дела остались там, и похолодел. Остановился, приподнялся на ру-
ках по обитому железом подоконнику: ящики стола лежали вверх дном, все
было перерыто. Двое вооруженных с черными нашивками на груди копались
шашками в ворохе бумаг.
Стиснув зубы, удерживаясь на одной руке, Гантман приставил наган к
стеклу и неожиданно дернулся назад. Железная рука сдавила шею.
- Пусти.. и.. и!
Задергался отчаянно, вонзая ногти в подоконник, сорвался, и в ту же
минуту тяжелое косматое тело навалилось на него.
- Теперь квит на квит!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг