Гантман опускает глаза: в них отчаяние и бессилие. Ими не убедить в
неправоте, а слова мертвы вдруг.
Значит, все видели только поднятую руку. Только. И когда священник
упал, эта рука стала рукой убийцы...
- Что вы... Помолчите.
И вдруг темнеет комната: рот Гантмана смыкается с силой ртом Пелагеи
- сочным, раскрытым жадно и слышен в мгновении скрежет зубов.
Под тяжестью скрипнул стол - Гантман дернулся назад, ошеломленный, а
Пелагея вздыхает, выпрямившись:
- Молчу-у.
---------------
VI.
Пистолет-с.
На дворе хозяйский работник, натужившись, ладил хомут, прижимаясь к
кобыле. Хозяин, запахнувшись в шубу, стоял на крыльце и приказывал:
- Им, сукиным сынам скажи, чтоб мололи чисто. А ежели уворуют... Сам
перевешаю, не доверю.
Гантман вышел в пальто. Хозяин метнул бородкой.
- Раненько нынче, хе-хе... Кушали?
- Спасибо!
Подняв воротник, Гантман быстро пошел через площадь и площадь была,
как ржаная лепешка, отсыревшая в воде, а утро застывшим свинцом свисало.
Улицы были пусты. По ним удало шагал ветер, взбрасывая в небо рваные
кафтаньи полы человека Алеши. Он устало передвигал ногами, спеленутыми
желтыми обмотками. Прилаженный к плечам мешок смешно телепался по спине,
сморщившись от пустоты: это недоброе утро замкнуло все двери и хлеб
превратился в камень. Люди были злы, встревожены чем-то, совали в Алеши-
ну руку корки наспех, косясь враждебно.
И бродил Алеша по улицам, где все знакомо, ворочая во рту языком кор-
ки, а от желудка шла тошнота.
Алеша зяб тоскливо, голова ныла от ветра, а ветер рвал небо в клочья
и падали тучи кусками шерсти...
... Не согревает больше Алешу крапивная заросль у реки: ушло солнце.
Которую осень уходит оно так, и берег пуст, как Алешин мешок. Сож не ря-
бит больше синью, как лента в косе девичьей: река, как и утро, свинцовой
окрасилась краской, движется от берега к берегу, за валом мутным рождая
вал.
И на новую зиму, глубокую, нудную, нужен приют человеку - доска под
крышей - тепло запаклеванного теса, чтобы вьюга казалась далекой музыкой
там, на просторе, чтобы под музыку снега на теплой печи танцевали старые
тараканы...
---------------
А через площадь - так приказал упродком - идут уныло первые снаряжен-
ные подводы, первая гужевая повинность. Идут в город, один из тех, куда
смело, широко вошла новая жизнь, где мозг человеческий пляшет нестерпи-
мо-бешеный галоп.
И Гантман, зло искривляя рот, смотрит в окно на подводы, и сельские
старосты, - от квартала по одному, - став полукругом, слушают слова его,
простые как гвозди:
- Завтра выгнать восемнадцать. Чтоб каждый из вас работал, а не ки-
сель разводил. Город не спросит, хотим или нет. Восемнадцать - так во-
семнадцать, тридцать - тридцать, а не пять. Нажать на имущих, чтоб виде-
ли, гады! Нарядить не медля, чтобы в семь часов утра все восемнадцать!
Старосты поворачиваются молча. Гантман идет к столу.
- Позвать ко мне Маркелова!
Ушли мужики и - снова пусто. За окном стучит болт по бревнам. С пла-
ката на стене ползет задорная улыбка красноармейца, штыком проткнувшего
вошь.
Село вымерло будто, и старосты - каждый в свой квартал - подпрыгивая
на ветру, пошли наряжать подводы.
И каждая хата приплюснута злобой, и ненависть скалится в оконца, пла-
чущие дождем. И на каждом дворе стынут под навесами мохнато-рыжие стога,
сочно жуют урожайный овес еще полнобедрые кони и в каждом амбаре шепчет-
ся рожь - горы темно-медных песчинок.
Гантман читает дневную почту и ему смешно почему-то до странности.
Почту всегда привозит один и тот же верховой-неизвестный, заморенный че-
ловек в черном прикащичьем картузе и валенках. Гантман знает только, что
человек этот - курьер уисполкома, а кобыла должна околеть от непрерывных
загонов...
Служебная записка.
1) Люди все в расходе. В наркоме я, Крутояров и курьер.
2) Есть районы похуже вашего: туда бросили много.
3) Нажмите на гужналог, учтите продзапасы: требует фронт.
4) На помощника и продотряд рассчитывайте не раньше месяца.
5) Телефон будет.
Подписано: Н. Быстров. Он-же - председатель укома, исполкома и чека.
... Долго, долго еще быть одному, как ягненку в западне волчьей...
Сумерки не успокоили ветра в звенящих его наскоках, и шумела река гу-
лом близкого бунта.
При свете поплевывавшей лампенки, странным гигантом вырос красноарме-
ец на плакате и с веселой улыбкой, казалось, бодро подмигивал Гантману.
Если бы, сойдя со стены, внезапно, винтовку поставив в угол, стал
плакать человеком, он бы сказал, наверно: "Крепись".
... Долго, долго еще быть одному, как ягненку в западне волчьей...
---------------
Уже перед ночью пришли мужики и сказали, что Игната Маркелова нет,
что скрипит замок на дверях его хаты, а ставни сбиты гвоздями, что на
дворе склонилась на бок телега и на ней два колеса. И нет ни Маркелова,
ни лошади его.
---------------
Когда Гантман вернулся домой, хозяева спали.
В кухне было тепло, пахло гвоздикой. В углу перед образом белел язы-
чок лампадки.
Хозяин, заспанный, жаркий, зябко потирая руки, вышел из спальной.
- Вот.
В руке его что-то заблестело ярко. Гантман вздрогнул.
- Что это?
- Пистолет-с... Забыли утречком.
Гантман нахмурился, опустил револьвер в карман. Хозяин стоял рядом и
все время потирал руки. Гантман шагнул к двери.
- Э-э... Тут в заполдник староста приходил, э... э... В подводы опять
требуется. А у меня, знаете, подбилась окончательно, с мельницы на об-
ратной дороге, да. Так вот, нельзя-ли ослобонить, в роде как?
Стариковские глаза заискивали.
- Ведь, у вас три лошади?
- Верно, три. А те там заночевали, на мельнице, да. Так можно, зна-
чит?
Гантман молчал.
На кухонном столе разлегся большой белой муфтой кот, а рядом - опро-
кинутая дном тарелка, и к белому кругу дна будто прирос золотой.
Гантман взял тарелку, поднес к глазам и усмехнулся: в кругу была зо-
лотая корона и надпись под ней: Pascevith.
---------------
VII.
Новая весна.
Девятнадцатого года весна пришла очередями у лавок, вспухшая тифом. И
никогда еще земля не была так похожа на человечьи лица.
... четверть...
... полфунта...
... золотники...
И пусть этот город был Энск, пусть мудрая математика упродкома в лице
товарища Крутоярова ухитрялась разделять золотники на тысячи ртов, раск-
рытых одинаково жадно; пусть в каждом доме, где любят еще белую булку и
цимус, этими золотниками сколачивали гроб совету депутатов, - была вес-
на. А по весне, когда ручьи играют в пятнашки, человек-прохожий всегда
остановится на углу и беспричинно улыбнется.
---------------
Во дворе казарм Русско-Орловского отряда солдаты красной гвардии про-
ходили строй.
Перед ротой в тридцать человек, заложив руки в карманы пунцовых гали-
фе, прохаживался помощник командира Егорюк. Он был пьян, глаза его рас-
ширялись неестественно.
Опустив губы злой усмешкой, Егорюк вдруг круто остановился перед ро-
той.
- Кузменко, скажи-ка мне номер своей винтовки.
Красногвардеец потоптался нерешительно и вздохнул, выкатив глаза.
- Стать, как по дисциплине! - выкрикнул фальцетом Егорюк. - Ну? Не
знаешь? А кто должен знать, ты, или моя тетка? Чем будешь поляка бить, в
три святителя твою...
Хотел сказать еще что-то, но покачнулся, махнул рукой.
- Мне все едино... плевать. Рр-азойтись!
Шеренги разомкнулись, двинулись. Егорюк, повернувшись спиной к роте,
закурил. Красногвардейцы подтягивали ремни. Почти у всех шинелишки были
рваные, до колен, на ногах "мериканки", обросшие грязью, или лапти с об-
мотками.
Некоторые, оправившись, пошли в казармы. Кузменко, скосив глаза на
командирские галифе, фыркнул тихо:
- Буду я тебе поляка бить... на! - И опустил руку к колену.
Засмеялись.
- С поляка штаны сбондим, сел на паровоз - и домой повез.
- Ха-ха!
- На хрена и воевать-то?
Егорюк побагровел.
- Кто это?.. Молчать!
Подавшись вперед, попал ногой в глинистую жижу и упал боком.
- Хм!.. Мне все едино... плевать. Рр-азойтись!
Красногвардейцы кинулись поднимать своего командира.
---------------
Вечерами пахла прелью земля. С черного неба падали крупные звезды,
словно ракеты. Едва зажигали фонари, как на главные улицы выходили шибе-
ра в клетчатых кепи, пыхтя дурно-пахнувшими сигарами. На углах собира-
лись кучки - безмолвные, безликие, разговаривали жестами, пожимали пле-
чами и расходились в ночь, ночью рожденные, чтобы через промежуток сой-
тись снова и снова говорить пальцем.
В домах, где были расквартированы красногвардейцы, из растворенных
окон ползли горластые песни, о покатившемся яблочке, отравившейся Мару-
се, и теплый ветер, подхватывая обрывки слов, нес их за город, на прос-
тор, где тишина сковала черные, пахучие поля.
Изредка, на взмыленных конях проносились серошинельные всадники, низ-
ко пригинаясь к луке, подсвистывая, щелкали плетками. И чуяли взмыленные
кони и знали отупелые от загонов всадники, что неслышная отсюда поступь
польско-петлюровских войск стирает последние границы, что семьдесят
верст можно пройти без всякого боя в три ночи, когда пахнет прелью зем-
ля.
---------------
В столовой тепло, яркий свет. У Маврикия Назарыча Лебядкина - заведы-
вающего экспедицией местной почты и хозяина квартиры - блестят на носу
очки, а на мизинце, подобно хрустальной горошине, искрится бриллиант.
Рядом с мадам Лебядкиной - всклокоченный, заспанный Егорюк. Пьют чай.
- Ах! - вздыхает мадам Лебядкина.
- Да! - подтверждают очки Маврикия Назарыча.
Егорюк звякает в стакане ложечкой, лениво покусывая сдобный сухарь, и
говорит, растягивая слова:
- Тяжеленько, знаете... Воюешь нынче невидимо с кем. Раньше знал:
германец - бей его в лоб! Подъем духа был.
Маврикий Назарыч, сняв очки, протирает их носовым платком.
- Поверите, господин Егорюк...
Тот морщится, поднимая ладонь над столом:
- Гражданин.
- Извините! Поверьте, что я никак не могу постичь происходящего,
смысл, так сказать, событий. Заварить форменную кашу, вызвать на бой ко-
го-о?.. Польшу... Польшу, не забудьте - страну очень культурную. А за-
чем, спрашивается?
Егорюк, борясь со сном, усиленно таращит глаза. Маврикий Назарыч,
разглаживая бородку, продолжает, понизив голос:
- Большевики выставили лозунг "долой войну": так зачем же воевать,
спрашивается, а? Вот вы гос... гражданин Егорюк, вы сами даже не знаете
точно - зачем? А кто пострадает? Мирные жители городов и деревень - осо-
бенно.
- Ужасно! - подает реплику мадам Лебядкина. - Четверть фунта хлеба...
Как же можно кушать, слушайте? За завтраком кусочек, за обедом кусочек
и... и... все?
Брови мадам вспорхнули птичками.
- Мудрено что-то вы говорите, - качает головой Егорюк. - Что в хлебе
нехватка - это факт, но, как я понимаю, за его большевики и идут. А неп-
равда какая есть - так при Николае ее бочками выкатывали.
В раскрытые окна плывет ветер, играя кружевом занавесей. Мадам Лебяд-
кина наливает себе чай.
- И потом эти... евреи, - закусывает губы Маврикий Назарыч. - Торга-
ши, в сущности, по природе. Иуда продал Христа, ныне - продают Россию за
навязчивую идею и лезут, лезут. Извините, господа, дайте вздохнуть, по-
жалуйста, избавьте!
Мадам Лебядкина сочувственно наклоняет голову. Глаза Егорюка тускне-
ют.
---------------
VIII.
Директива.
Однажды утром, после ротного учения, Егорюка вызвали в штаб отряда. В
комнате командира сидел политком над распластанной на столе картой. Хму-
ря брови, командир пытливо заглянул в глаза Егорюку.
- Пили?
Егорюк усмехнулся, держась рукой за спинку стула:
- Отчего же? Пить нужно. Зато - драться будем - кишки вон!
Политком поднял голову от карты.
- Мне донесли, что солдаты вашей роты занимаются грабежом у евреев:
это... правда?
На лице Егорюка дрогнул мускул.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг