гостья расстроена. Щурка неумеренно горячо и восторженно хвалила красоту
герани и горшка, который и в самом деле был совсем не такой, как у всех, а
весь, в прекрасной зеленой расписной глазури преувеличенно громко и весело,
смеялась над тем, что Дуся перепутала, когда мамин день рожденья, яростно,
стуча себя кудачишком в грудь, божилась, что не забудет отломить от этой
герани веточку, чтобы ее мама, когда пойдет в тюрьму на свидание с Егором,
передала ему эту веточку на память от Дуси.
Щурка сама вьгзвалась разогреть самовар и напоить Дусю чаем. Дуся не
сказала на это ни да ни нет. Тогда, только тогда Шурка оглянулась на отца.
Степан одобрительно кивнул, подумал: "Молодец девка!.. Правильный растет
человек!"
Напившись вместе с Дусей чаю, Щурка завела с нею светский разговор -
насчет соседки Марьи Никаноровны, у которой пошли по шее чирьи и никак она,
бедняжечка, с ними не может совладать.
А Дуся старалась слушать Шурку внимательно, но вдруг ей пришло в
голову, что, пока она здесь сидит, Сашка сможет перехватить Ефросинью
где-нибудь на улице и тогда все пропало. Она вскочила на ноги стала
суетливо натягивать на себя сак, сказала, что ей что-то душно, хочется,
пока Ефросинья вернется, маленечко пройтись и что ежели Шурочка составит ей
компанию, то было бы очень хорошо. Шурка с жаром согласилась, и Степан не
возражал.
Тем временем Сашка в подворотне исчерпал все свои соображения насчет
Дусиного поведения и ушел к себе домой, на Малую Бронную, отдохнуть,
привести себя в порядок.
Ефросинья могла вернуться и снизу По Большой Бронной и со стороны
Страстной. Поэтому Дуся, к великому разочарованию Шурки, которую всегда
влекла вечерняя уличная толчея на Тверской и на площади, уговорила ее
погулять по Большой Бронной, на виду ворот ее дома. Они мотались с Шуркой
взад и вперед, то по одному, то по противоположному тротуару, пятьдесят
шагов в одну сторону, пятьдесят в другую, ни на секунду не отводя глаз от
ворот, и все это время Шурка старательно прикидывалась, будто ее нисколько
не удивляет странная молчаливость и встревоженность Дуси. С отчаянной
настойчивостью и упорством внимательного и тонко чувствующего человечка она
без умолку болтала обо всем, что ей только ни приходило в.голову, стараясь
во что бы то ни стало ни на минуту не оставлять Дусю наедине с ее мыслями.
Иногда это доходило до Дуси, и тогда ее захлестывала теплая волна нежности
к этой тоненькой, умненькой и такой сердечной девочке и хотелось сделать ей
что-то очень-очень хорошее. А что она могла сделать? Устроить ее ученицей у
мадам Бычковой? Устроила, все обговорила с Лукерьей Игнатьевной, а что в
этом радости? Хорошо еще, что Шурка полюбилась Полине. Полина совсем не то
что Дуся. И мастерица она более опытная, и нрав покруче. Полина не даст
Шурку в обиду, даже Лукерье Игнатьевне. А Лукерья Игнатьевна очень за
Полину держится: сама хорошо работает, почти никуда не ходит, разве что в
полгода раз в цирк или на масленую в балаган на Цветном, посмотреть, как
люди горящую паклю глотают, и учениц учит с толком, и ученицы ее любят,
слушаются, уважают куда больше, чем самое хозяйку... Нет, уже кто-кто, а
Дуся знала, что ничего особенно хорошего она Шурке не сделала, устроив ее в
заведение мадам Бычковой...
Она сунула Шурке в ладошку две копейки на леденцы. Шурка была хорошо
воспитана, стала отказываться. Тогда Дуся насильно втолкнула ее в крохотную
лавчонку, прочно провонявшую керосином, селедкой и экономическим мылом
Жукова и компания...
XIII
Вдоль Бронной дул противный ветер, и они вскорости продрогли до
костей. Шурка посинела, ее стало трясти, и Дуся настояла, чтобы она
возвращалась домой. А сама она подкарауливала Ефросинью на улице еще добрый
час-полтора.
Пошел' десятый час, и не было ни Ефросиньи, ни Полины. Теперь уже
совсем скоро Надо было уходить, а ничего еще не было сделано; чтобы
отвратить угрозу, нависшую над Дусей. Уж во всяком случае раньше субботы
теперь Дусе к Малаховым не выбраться. А чем к Сашке идти, лучше в прорубь..
Значит, завтра вечером Сашка, еще, может быть, повременит, а уж послезавтра
с утра обязательно заявится к Малаховым, и тогда Дусе больше в этом доме не
бывать.. А потом еще к Лукерье Игнатьевне придет то самое, страшное
уведомление из полиции, о котором грозился Сашка, и тогда девице Грибуниной
Евдокии путь или на бульвар, или в петлю.
Она сидела как на угольях, не отрывая глаз от дверей, и бедная Шурка,
которой от волнения и сострадания даже леденцы в рот не лезли, предприняла
последнюю, отчаянную попытку развлечь Дусю. Она, такая самолюбивая, так
старательно разыгрывавшая из себя в последнее время взрослую барышню, вдруг
напустила на себя неправдоподобна густую дурость: предложила взрослой тете
Дусе, чтобы скоротать время, тихо-тихо сыграть с нею в игру "Барыня
прислала сто рублей". Не стала дожидаться Дусиного согласия. "Барыня
прислала сто рублей, сто копеeк, сто грошей. Что хотите, то купите, белого
и черного не берите, "да" и "нет" не говорите!" - выпалила единым духом и
сразу задала принятый в таких случаях коварный вопрос: "Вы поедете на бал?"
По правилам нельзя было отвечать "да", "нет". Полагалось сказать:
"Поеду". Конечно же Дусе это было отлично известно: в приютах эта игра была
так же известна, как и на воле. Но вместо правильного ответа Дуся вдругв
голос, по-бабьи, завыла и, прежде чем Степан и Шурка успели ее задержать,
простоволосая, расстегнутая, выбежала из подвала на улицу.
Шурка кинулась за нею.
- Шубейку! - крикнул ей Степан. - Шубейку надень!.. Простудишься!..
Значит, против того, что Шурка кинулась вслед за Дусей, он не
возражал. Это тоже кое-что значило.
Щурка на бегу натянула на себя шубейку, стремглав выскочила на
Бронную. Дуся была уже у поворота наСтрастную, растрепанная, худенькая, она
бежала, расталкивая пешеходов, то пропадая за их спинами, то снова намиг
возникая.
Второй раз в своей короткой жизни Шурка вплотную сталкивалась с
большой человеческой бедой. Впервые это было, когда умирал, Конопатый. Но
тогда Шурке было понятно, что тут уже никто ничем помочь Конопатому не
может: чахотка, одно слово. И вот теперь, с Дусей, происходило что-то
странное и жуткое, и девочка каким-то еще не осознанным чутьем угадала, что
Дусино горе - все от людей, что творится с Дусей какая-то страшная беда,
которой не случилось бы, если бы люди ей чем-то вовремя помогли.
Шурка бежала за Дусей, испуганная, плачущая, переполненная огромной
жалостью к Дусе, какой-то раздирающей сердце болью, непосильной для
маленькой, девятилетней девочки.
Она тоже мчалась напрямик, тоже расталкивала прохожих, ей тоже вслед
неслись негодующие возгласы, упреки, ругань и угрозы отодрать за буянство
как Сидорову козу.
- Тетя; Дуся! - кричала Шурка, перекрывая своим звенящим детским
голоском разноголосые густые шумы площади. - Тетя Дусенька,
милень-ка-я-а!.. Куда это вы убежали!.. Тятя вам велел обратно
воротиться!..
Она уже пересекала поблескивавшие желобчатые коночные рельсы, она уже
видела растрёпанную, тяжело дышавшую Дусю. Дуся сидела на открытой всем
ветрам скамейке павильона конных городских железных Дорог. Шурка уже совсем
хорошо видела каждую черточку Дусиного страшно неподвижного и очень белого
лица, каждую складочку, темневшую на порыжевших буфах ее старенького сака.
Но самое страшное было, что Дуся смотрела прямов лицо быстро приближавшейся
Шурке и словно ее невидела. А потом она вроде бы только что увидела Шурку,
резко от нее отвернулась, как если бы это была не Шурка,а Сашка Терентьев,
выхватила из кармана и с маху опрокинула себе в рот водочную бутылку с
темной и пенистой,как квас, жидкостью. Но это не был квас. Шурка успела
заметить, каким страшным напряжением воли Дуся заставила себя осушить эту
бутылку до дна, и как это ей, судя по ее перекосившемуся лицу, было не
по-человечески больно, и как из уголков ее рта, пенясь, текли черные
струйки. (Кислота! - поняла вдруг Шурка. Она уже слышала о том, как девушки
травились кислотой, но дошло это до нее только сейчас.) Шурка даже успела
увидеть, как двое прохожих пытались вырвать из Дусиных рук эту страшную
бутылку и у них ничего не получилось: с такой, силой Дуся в нее вцепилась!
И это было последнее, что девочка успела увидеть, и она потеряла сознание.
Их обеих добрые люди, свирепо расталкивая зевак, отнесли в аптеку,
которая была тут же рядышком, под рукой, только пересечь рельсы, шагах в
десяти, не больше. Щурку вскоре привели в себя. Случившийся поблизости
знакомый Малаховых, невзирая на Шуркины сопротивление и рыдания, отвел ее
домой. Ефросинья уже вернулась, и, кажется, с деньгами, беседовала с
подоспевшей Полиной, волновалась насчет Дуси. Ефросинья осталась с лежавшей
пластом, совсем обессилевшей Шуркой, а Степан с Полиной побежали в аптеку,
но Дуси там уже не было. Приехала карета "Скорой помощи", увезла Дусю в
Екатерининскую больницу. Там Дуся в пятом часу утра и скончалась.
Ее похоронили на Ваганьковском кладбище, за оградой, как всех
самоубийц. Шурка, Ефросинья, горбатый студентик со смешной фамилией Цыпкин
плакали. Полина стояла у гроба, прямая, строгая, молчаливая, с сухими
глазами. Возвращаясь с кладбища, она все без утайки рассказала Ефросинье,
все, что знала о Дусе, Егоре и Сашке Терентьеве, даже о том, что Егор был
против царя и говорил, что власть должна принадлежать мастеровым людям...
А Шурка шла между матерью и Полиной, держась за их руки, все-все
слушала, ни одного вопроса не задала, но все запомнила.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
I
Он все-таки вспомнил это слово!
Всю ночь проворочался на койке: никак не мог вспомнить. В камере было
еще темно, как в подземелье, когда в его сознании снова всплыла эта
идиотская неувязка с "Воскресением". Надо ж было рекомендовать Дусе роман,
который, еще не был написан!.. С его стороны это был форменный.. Что
форменный?.. Форменный что?.. Забыл!.. Забыл такое простое слово!..
Вертится на самом кончике языка и, хоть тресни, не дается!.. Иностранное.
Солипсизм?.. Нет, не солипсизм... Архаизм?.. Нет, и не архаизм!.. Похожее
на архаизм, но не архаизм.. Алогизм?.. Абсентеизм?.. Иностранное и
определенно кончается на "изм"... Пунктуализм?.. Анекдотизм?.. Проклятое
слово! Он должен был, во что бы то ни стало должен был его вспомнить!
Камеру медленно и скупо заливало сероватой голубизной рассвета.
Сначала потолок, затем постепенно противоположную окну стену с железной
дверью, остальные стены, пол, парашу, откидной железный столик, ноги
Антошина. Наконец брызнули первые лучи солнца, отпечатали на потолке
непомерно густые и длинные тени решетки. Потом стало совсем светло, и на
карнизе по ту сторону решетки показался дрозд. Озабоченный, жизнерадостный,
отлично выспавшийся, он настучался в окошко своим желтым клювом, таким
ярким, словно его специально покрасили к Первому мая.
Зто сравнение рассмешило Антошина и тогда само по себе пришло наконец
то слово, которое так старательноскрывалось от него всю эту долгую
апрельскую ночь: "анахронизм"!
В первомайском номере советской газеты это;сравнение было бы к месту:
вся страна прихорашивалась к весеннему празднику. Но в тысяча восемсот
девяносто четвертом году оно конечно же было форменным анахронизмом.
Нелепым анахронизмом было рекомендавать! Дусе прочесть роман, который
только через четыре года будет опубликован.
Ну, а как, каким научным термином можно было бы o6oзначить то, что
мучило его в связи с находкой на чердаке дома Филимоновой? Может быть, все
это ему только приснилось?
Он старательно вспоминал события той ночи. Заведение Молодухина.
Появление встревоженного Евсея. Второй подъезд. Чердачный люк. Ящик с
книжной рухлядью. Самодельная постель у остывающего дымохода. Стопки книг
вместо подушки.. Неужели и это ему только: примерещилось?.. Нет, не
примерещилось! Он голову может, отдать на отсечение, что все это именно так
и было. Ну, а потом? Потом он, видимо, вздремнул неловко во сне повернулся;
его самодельная подушка расползлась, он проснулся, стал скуки ради
просматривать курс лекций церковного права и обнаружил вплетённый в эти
лекции второй выпуск "Друзей народа". Правда, он очень торопился, он не мог
себе позволить даже полистать эти драгоценные страницы, но он ведь ясно
помнит заглавный лист: "Что такое "друзья народа" и как они воюют против
социал-демократов ? Второй выпуск" ! Еще несколько дней тому назад он бы
утверждал это самым решительным образом... Но эта проклятая память!. Она
ему стала то и дело изменять, Перед ним все рельефней и убедительней
возникал один из залов Музея Ленина и маленькая аннотация над одной из
тетрадок "Друзей иарода". И в этой аннотаций определенно было написано, что
первые публикации "Друзей" появились только в середине девяносто четвертого
года.
Как же он мог найти на чердаке вторую часть в марте девяносто
четвертого?.. А вдруг вся эта находка ему толькоприснилась?..
У него хватало самоконтроля, чтобы признаться себе, что с первых чисел
января ему не раз являлись самые настоящие галлюцинации. Даже в тюрьме. Он
несколько раз в ночной тиши обнаруживал вдруг над собой заплаканные лица
Галки и Оли или Александру Степановну, сидящую у его изголовья на невесть
откуда оказавшемся в камере белом, крашенном масляной краской табурете. Он
начинал кричать, чтобы они его не покидали, что он без них не может,
пытался вскочить с койки, и тогда внезапно оказывалось, что его крепко
держит за руки кто-нибудь из надзирателей, а кругом привычная обстановка
одиночки и смрад от параши... И никого из близких...
А Галю он вдруг увидел рядом с собой во время первого допроса в
жандармском управлении. Он сидел на стуле перед подполковником, который вел
допрос, а она внезапно возникла сзади него, погладила его по голове, что-то
очень неразборчиво шепнула и скрылась за шкафом с "делами". Он даже не
вскрикнул тогда от удивления, потому что сразу понял, что она ему только
мерещится: сказывалось одиночное заключение.
В этих случаях все было для него ясно. Но насчет "Друзей народа" он
никак не мог прийти к определенному выводу. Если бы удалось вспомнить,
когда Ленин написал эту работу. Если в тысяча восемьсот девяносто
четвертом, то, конечно, нельзя было найти уже отпечатанный и переплетенный
экземпляр в начале этого года. А может быть, Ленин написал ее в прошлом
году?.. Но чем больше Антошин напрягал память, тем больше он приходил к
убеждению, что Ленин написал эту работу в девяносто четвертом году. Значит,
находка и впрямь только приснилась Антошину?.. И не было человека, у кого
можно было бы уточнить этот вопрос, и от этого можно было сойти с ума...
Надзиратель Внучкин, в крепких руках которого он несколько раз оказывался
посреди ночи, как-то сказал ему, что он кричал про каких-то друзей и чтобы
какая-то Александра Степановна ему что-то такое сказала, а что именно,
надзиратель припомнить не мог...
А Антошина эта неизвестность мучила, потому что если там, на чердаке,
действительно закопана эта книжка, тоон не имеет права оставлять ее там до
своего освобождения и должен принимать какие-то экстренные меры... Какие
меры?.. Какие меры он мог принять, чтобы спасти эту книгу для науки, для
миллионов ее будущих читателей?.. Можетбыть, бежать из-под стражи, пока не
поздно?.. Но когда бежать? Каким образом?.. .
И еще один провал в памяти не давал Антошину покоя. Это началось в
ночь со второго на третье января. Он лежал в сильной простуде после того,
как ходил с Илюшей Фадейкиным смотреть на человека, который искал место
лакея. Уже в подвале давно видели третьи сны, когда Антошина резанула
нечаянно всплывшая в памяти фамилия. И все, что было с нею связано, было
настолько страшно и грозило такими опасностями революционному подполью, что
Антошин не мог себе позволить дожидаться утра. Нужно было немедленно, сию
же минуту одеваться, бежать в Зойкины меблирашки, разбудить Конопатого, и
чтобы тот, не медля ни минуты, тут же принимал меры. Он накинул на себя
полушубок и стал дрожащими от нетерпения руками натягивать валенки, когда
проснулась Ефросинья, увидела возившегося со своими валенками что-то
возбужденно бормотавшего Антошина, вскрикнула и вместе с проснувшимся от ее
крика Степаном насильно уложила его снова в постель. А Антошин отбивался,
кричал, чтобы ему не мешали, потому что дело идет о судьбах сотен борцов за
рабочее дело и он не имеет права дожидаться до утра... Но его все же
удержали в постели, и он вскоре снова потерял сознание, потому что у него
была температура свыше сорока...
А утром он помнил только, что порывался бежать куда-то посреди ночи и
что-то кому-то сообщить очень важное, но что именно, так и не смог
вспомнить ни тем утром, ни впоследствии, вплоть до последнего его тюремного
свидания накануне бегства.
Но об этом мы еще расскажем в свое время.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг