- Царя убить хочет? - с надеждой спросил Сашка. - Государя, значит,
императора?..
- Нет, что вы, Александр Терентьевич! - ужаснулась Дуся и даже в лице
изменилась. - Разве можно государя императора!.. Священную особу!.. Что
вы?..
- Для таких людей все можно-с!.. Такие люди, они...
- Что вы, Александр Терентьевич! Разве Егор может такое страшное дело
замыслить!.. Он же и мухи не обидит.
- Мухи не обидит, это точно-с... Это Егор, значит, в революцию
подался! Серая кость, а смотри, туда же... За господами прет, за
студентами, поляками и жидами-с... - бубнил вполголоса Сашка, стараясь
выиграть время дли того, чтобы обдумать положение. - Очинно даже
интересненько!.. Хитрее Сашки Терентьева хочет быть!.. Нет, вы только
скажите пожалуйста, куда Рязань косопузая преть, куда заворачивает!.. -
Припугните вы его, Александр Терентьевич, - продолжала упавшим голосом
сильно приунывшая Дуся. - Вы ему про каторгу расскажите, какая она бывает,
про тюрьму, про кандалы... А я вам век буду благодарна... По гроб жизни. -
Почему не припугнуть? - бормотал Сашка, торопливо прикидывая в голове, как
ему получше, поумней и поосторожней действовать сейчас, когда ему привалила
такая небывалая профессиональная удача. Больше всего он боялся вспугнуть
свое счастье. - Почему не припугнуть? Припугнуть можно-с... Тут ведь что
самое главное, Дусенька вы моя бесценная? Самое главное - это чтобы никто
на него дурного влияния не имел... А то я его буду припугивать, а кто
другой будет его нахально уговаривать не бояться... А уж мне Егора
припугнуть - это раз плюнуть... Тем более что я со всем своим старанием...
Поскольку вы его, Дусенька, от всего сердца любите, а я вас, - значит, я и
Егора любить должен, как брата родного-с... Ведь любите вы его, Дусенька?
- Люблю, - прошептала Дуся, мучительно краснея. - Нё сердитесь на
меня, Александр Терентьевич. Сердцу не прикажешь...
- Очинно мне это печально, конечно, слышать, Дусенька, но я все же
готов-с... Сквозь горькие свои слезы Сердца, но постараюсь...
Его стремительно захлестывала ненависть к Егору, который, мало того,
что его ни за что ни про что полюбила Дуся, еще имел смелость столько
времени водить его за нос. Его бесила обида на Дусю, которая пренебрегла
им, образованным, красивым, подающим большие надежды государственным
деятелем, слугой царю-отечеству, ради какого-то безродного голопузого
мужичонки, да еще ко всему прочему государственного преступника.
Но чем больше он наливался обидой и ненавистью, тем благостней и
умильней становилась его речь, тем больше бескорыстного рыцарского
самоотвержения являл он собой перед растроганной Дусей.
- Так что, дорогая моя и недостижимая Дусенька, надо и того
припугнуть, чтобы сам не лез в социалисты иЕгора не совращал в свою поганую
веру.
Тут он сделал ловкий психологический ход, который сделал бы честь и
более опытному провокатору. Он не только не стал расспрашивать, кто
совратил Антошина в социалисты. Он подчеркнул так, чтобы даже простодушная
Дуся поняла, насколько он не заинтересован в подробностях
антиправительственного заговора. Он сказал:
- А может, вы того, кто Егора смущает, сами припугнете? Я вам скажу
как, а уж, вы и попугайте его как следует, а? Может, он вас даже более меня
послушается?
- Что вы, Александр Терентьевич! - рассмеялась Дуся. - Разве меня
Фадейкин послушается?
- Фадейкин?.. Илюша Фадейкин?.. Который с Минделя? - Сашка чуть не
задохся от счастья. .Теперьдело пахло ни мало ни много - раскрытием,
противоправительственной организацией на большой, столичнойфабрике!
- Ну да, - сказала Дуся, - который с Мннделя... Уж вы, Александр
Терентьевич, и его сами припугните, сделайте милость...
- Припугнем и Фадейкина, - обещал Сашка. В лучшем виде припугнем-с...
Только уговор: сами вы с нимио нашем уговоре ни-ни!.. Все дело испортите и
меня еще за все мои хорошие чувства и намереция под монастырьподведете...
Это вам понятно?.. Смотрите, Дусенька, ни словечка, или все пропало, а я на
каторгу за нарушение присяги-с... Я свое слово сдержу революцию с них с
обоих как рукой снимет. Это я вам слово даю, истинный Христос!
Для вящей убедительности. Сашка перекрестился на черневшую в глубине
подворотни доску со списком жильцов. Они оба расстались довольные
разговором. Но не успела еще Дуся дойти из ворот в мастерскую, как была
полна самых дурных предчувствий и раскаяния и решила как можно скорее
повидаться с Антошиным, повиниться перед ним и сообща с ним решить, что
предпринять, чтобы не пошло во вред Антошину и Фадейкину то, что она
разболтала такому все-таки очень неверному человеку, как Сашка Терентьев.
III
Произошел этот чреватый бедами разговор с Сашкой в среду вечером. До
субботнего вечера оставалось еще целых трое суток. Кто знает, что может за
такой большой срок натворить Сашка Терентьев. Чуть не на коленях
отпросилась Дуся у Лукерьи Игнатьевны в четверг после работы на Большую
Бронную. Прождала Антошина до десяти вечера. Антошин пропадал где-то по
таинственным своим делам, и в начале одиннадцатого Дуся в полном отчаянии
отправилась домой. У самой аптеки на Страстной; она носом к носу
столкнулась с озябшим Сашкой. Если он, что было вполне возможно, и нарочно
ее здесь поджидал, то виду не показал, а прикинулся, будто встретил ее
неожиданно.
- Очинно даже хорошо, Дусенька, радость моя, что мы с вами
встретились!.. Имею важный материальчик-с... Так что в самый, можно
сказать, раз получилось... Разрешите, я вас для скорости сообщения в
саночках прокачу-с?
- Что вы, Александр Терентьич!.. Что люди скажут!..
- Я же вижу, Дусенька, вы сильно уставши... Неужто мне не
позволительно прокатить вас?.. Егору вы такое позволение дали-с...
Несправедливо-с... Напрасно обижаете...
Они сели в тесные и утлые извозчичьи санки. Сашка обнял Дусю за талию.
Она хотела было отодвинуться. Отодвигаться было некуда.
- Ужасно, Дусечка, неприятная получается история, - начал после
многозначительного молчания Сашка. - ...Это я насчет Егора вашего...:
Дуся побелела.
- Там, - продолжал Сашка (они как раз проезжали мимо Гнездниковского
переулка), - там уже на него, на Егора, оказывается, дело заведено...
Дуся невольно вскрикнула.
Сашка с дурно разыгранным испугом прикрыл ей рот своей варежкой:
- Что вы, Дусечка, разве об этом громко можно!.. Он еще крепче
обхватил ее талию и зашептал ей на ухо:
- Они там, конечно, не все знают... Но они в нем сумлеваются, потому
что у них против него подозрения... А я им говорю: "Что вы, господа! Я же
на том дворе свой человек, я же с этим самым Антошиным довольно часто
встречаюсь!.. Мухи же, говорю, этот человек не обидит, что вы!.."
- Спасибо вам, Александр Терентьевич! - растроганно пролепетала Дуся,
и по ее щекам покатились слезы. - Какой вы хороший человек!.. Вовек не
забуду!,,
- Не стоит благодарности, Дусечка моя бесценная. Разве у меня сердца
нету!.. Смешной вопрос!..
Он уже был и сам растроган. Он уже и сам почти что верил, будто бы
дело на Егора завели в охранке не по егодоносу и что он будто бы бесстрашно
заступается перед начальством за своего счастливого соперника. А раз он
такой бескорыстный и самозабвенный, то где же тогда справедливость? Почему
Дуся любит не его, а Егора, который ко всему прочему придерживается
преступного образа мыслей?
- Дусечка, - сказал он, - вот я за вашего Егора жизнью своей рискую,
под суд попасть могу, на каторгу даже пойти. А почему же вы меня от себя
отталкиваете, с моими горячими чувствами? Это же очинно даже жестоко!..
- Не надо! - тихо проговорила Дуся. - Миленький Александр Терентьевич,
не надо об этом!
- Значит, так получается, когда Алекеандру Терентьевичу жизнь за
чужого человека закладать, тогда Александр Терентьевич миленький и тогда
надо, а как Александр Терентьевич с тихой своей мольбой о счастье, так
тогда - Александр Терентьевич, не надо!..Очинно даже приятно слышать!..
Прямо как на пасху в церкви-с!.. Но только нонче, Дусенька моя, не пасха, а
я не осел отпущения и жизнью своею зазря рисковать не интересуюсь... Пускай
в таком случае, раз не надо, все дело вдет как положено, а моя совесть
будет чиста перед престол-отечеством... Вы думаете, меня по ночам совесть
не мучает? Очинно даже мучает... Мечусь на своей постели, как карась на
удочке. Потом вскочу с постели, кинусь перед образа. "Господи! - плачу, -
Прости меня, господи, нарушаю присягу престол-отечеству ддя-ради своей
несчастной любви к рабе божией прекрасной Евдокии! Прости-молюсь, - если
можешь!" Вот ведь как мучаюсь. А так приду я завтра с самого утра по
начальству, упаду ему в ноги, повинюсь. Скажу: прошу прощения, ваше
высокопревосходительство, виноват, скажу, бес попутал, соврал-с, я насчет
Антошина Егора. В высшей степени преступный он человек. Судите его по всей
строгости законов. А ежели вы меня на каторгу пошлете за мои окаянные
попытки спасти того Егора, то так мне, сукиному сыну, и надо... Приду,
скажу, полегчает y меня на душе, и пусть будет, что будет.
- Александр Терентьевич, миленький, вы бога побойтесь! - ужаснулась
Дуся.
- Я как раз потому во всем чистосердечно и признаюсь, что бога боюсь.
Приду, гювалюсь в ноги. Ваше,скажу, высокопревосходительство!..
Даже растроганный собственным: красноречием, Сашка отлично помнил: нe
только высокого, но и просто превосходительства в Московскрм охранном
отделении не водилось. Сам начальник отделения был всего-навсего
подполковником, но очень уж это трогательно н торжественно звучит: Ваше
высокопревосходительство" "
- Теперь, Дусечка, все от вас зависит. Захотите, и я за вас хоть в
прорубь.Не захотите - гулять вашему Егорус бубновым тузиком на спинке...
- Да разве не хочу? - пыталась Дуся, прикинуться, будто не понимает
намека, еле скрытого в благородныхСашкиных словах.
- Нет-с, вы еще, не совсем понимаете!. Ежели я, можно сказать, ради
вашего счастья всею карьерою своеюжертвую, то имею я право на свою порцию
счастья?.. Вы не молчите, тут молчать уже некогда-с... Вы скажите прямо -
имею или не имею?
- Ах, зачем вы со мною так жестоко разговариваете, Александр
Терентьевич!
- А со мною играть, как с цацкою какой, это не жестоко?.. Так вот,
последнее мое слово.?.Извозчик, поворачивай!.. Поворачивай, говорю!.. И не
будем больше, Дусенька, спорить!..
Около Елисеевского магазина Сашка остановил извозчика, счастливый,
щедрый, благожелательный. Сбегал за водкой для себя, за портвейнцем для
Дуси, закуски купил, какая полагается, конфеты. Все честь честью.
Через час исполнилось заветное желание Сашки Терентьева, но он и после
этого показал себя с самой благородной стороны. Он и потом говорил Дусе
разные ласковые слова, называл душенькой, хвалил её глазки, ручки, ножки,
носик, не поскупился, отвез ее домой на извозчике, несмотря на все её
мольбы и сопротивление, обнял и поцеловал ее на прощание прямо на глазах
безмерно шокированного дворника и строго-настрого наказал завтра же вечером
навестить его снова.
- Тебе же самой, Дусенька, интересно будет узнать, как я твоего Егора
выручаю... Все как есть разузнаю и тебе расскажу.. Смотри же, ждать буду...
А не придешь... Не придёшь, пеняй, Дусенька, радость моя, на себя...
Так Сашка Терентьев прощался на Казенном переулке с предметом своей
неземной страсти после их первого любовного свидания, а возле домовладения
госпожи Филимоновой уже маячил на противоположном тротуаре филерохранного
отделения с наказом следить за проживающим в данном домовладении
крестьянином Можайского уездаАнтошиным Егорой Васильевым сыном, уточнить,
куда, когда и по каким делам оный Антошин ходит, с кем общается.
Заявлению Терентьева Александра, агента наружного, наблюдения
Московского охранного отделения, уже вторые сутки был дан законный ход, а
самому Терентьеву было сказано несколько благосклонных и вдохновляющихслов.
Но Дуся этого не знала. Дуся думала, что, уступая Сашке Тёрентьеву,
она спасает от каторти, а может, и от петли так нелепо преданного ею
Антошина.
IV
Ей было тяжко наедине со своей бедой. Она рассказала все как есть
подружке своей Полине, и та не один час проплакала с ней, сидя после работы
рядышком на покатой крышке сундука с лоскутками. Они сидели в темноте,
Взявшись за руки, как маленькие девочки, и время от времени пытались
завести разговор о чем-нибудь совсем-совсем постороннем.
Поболтают-поболтают и замолчат. Сухо и безразлично тикали ходики где-то над
их головами, за стеной неутомимо скрипел голос вечно чем-то обиженной
Лукерьи Игнатьевны, по-детски посапывали и часто вскрикивали во сне
ученицы, измотавшиеся за день трудов... Было страшно, одиноко, не хотелось
двигаться, думать о том, что будет завтра, послезавтра...
Чуть-чуть было Дуся нe поделилась своим горем с Ефросиньей, но
убоялась.
Несчастная, заплаканная, осунувшаяся, она бегала по церквам, ставила
свечки, била земные поклоны, ползала перед иконами на коленях, молила о
здравии раба божия Егория, заклинала простить рабе божией Евдокии невольный
ее блуд с рабом божиим Сашкой.
Немножко успокоившись, она возвращалась на Казенный и вместе с верной
подружкой своей Полиной читала вполголоса книжки, которые были ей особенно
дороги, потому что их советовал ей прочесть Антошин и еще потому, что они и
в самом деле были отличные книжки, умные, добрые, справедливые, хватавшие
за сердце и как будто прямо про Дусю написанные. Они плакали над судьбой
Прозерпины, Козетты и Фантины, над судьбой Крошки Доррит и Настасьи
Филипповны и особенно полюбившейся Дусе Сонечки Мармеладовой. Полине больше
нравилась Эпонина - мужественная и гордая дочка спившегося кабатчика
Тенардье.
А потом, когда Дуся уже стала привыкать к своей трудной и обидной
доле, вдруг словно дом на нее обрушился: арестовали Антошина. Но она все
еще думала, что Сашка здесь ни при чем, что он старался, честно отрабатывал
Дусину подневольную взаимность. Полдня ока пролежала на сундуке без сил,
без мыслей, без слез. Ученицы мадам Бычковой в тот несчастный день
старались вести себя как можно тише. Полина из кожи лезла вон, чтобы
справиться с работой обеих мастериц. Девочки считали, что Дуся
простудилась, Лукерья Игнатьевна - что все это от излишнего чтения -
головные боли и всякое такое - и грозилась выбросить на двор все, что было
в заведении печатного, кроме, конечно, альбомов мод, квитанционных книжек и
псалтыря. Знала о новой Дусиной беде только Полина - добрая, верная и
внимательная ее подружка и наперсница. Она мочила в разбавленном уксусе
полотенца и клала их Дусе на лоб и на грудь и утешала, как могла, и шептала
ей, что зря она, дурочка, так убивается, потому что еще не все кончено.
Бывает, она так слышала, что арестуют человека, а потом увидят, что хороший
человек, и выпустят. А то арестуют, засудят даже, а человек раскается,
напишет письмо царю, и выходит человеку полное прощение, А на самый худой
конец, и в Сибири люди живут очень даже ничего себе, богато живут, сытно,
раздольно дай так бог в Москве прожить и даже в Петербурге. И столько там,
в Сибири, бывших арестантов и каторжников, что никто уже на это и внимания
не обращает, хороший человек, и ладно.
Под утро Дуся более или менее пришла в себя. Теперь для неё была ясна
линия ее дальнейшего поведения. Просто удивительно, как это оно с самого
начала не пришло ей в голову. И Полине Дусино решение пришлось по душе.
Дуся поедет туда, куда пошлют на каторгу Егора, откроет там модную
мастерскую, будет навещать Егора в тюрьме, снабжать его всякой хорошей
едой. А потом он напишет прошение на высочайшее имя, и его выпустят, я они
станут там, в Сибири, жить припеваючи. Потому что она не какая-нибудь
портняжка-самоучка, без роду без племени, у нее имеется диплом с орлами и
печатями, удостоверяющий, что она окончила курс наук в Московском приюте
имени Ее Императорского Высочества Великой Княжны Ксении Александровны. И у
нее еще будет удостоверение, что она два года работала мастерицей в
столичном модном заведении мадам Бычковой. А ведь совсем неплохо будет
выглядеть на вывеске: "Модное заведение мадам Грибуниной из Москвы"! Потом
она вспомнила, что раз она выйдет эамуж за Егора, то и заведение будет не
мадам Грибуниной, а мадам Антошиной!.. Ух, даже сердце захватывало! Дело у
нее пойдет хорошо! Мастерица она отичная, это сама Лукерья Игнатьевна не
раз говорила, правда, не ей, а Полине, когда попрекала Полину в каком-то
промахе. Учениц она наберет хороших, наймет мастериц из тамошних, подучит,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг