Правда, Пука не могла не удивить странная бесчувственность его
сограждан, которые, и узнав о новой катастрофе, ни на минуту все же не
прекратили строительства убежищ. Возможно, он не так удивлялся бы, если бы
сам со своими домочадцами не был обеспечен постоянным местом в заводском
укрытии. Но как бы то ни было, дело было отнюдь не в особой утонченности
его натуры. Лишь только граждане Кремпа почувствовали над головами прочные
железобетонные перекрытия, они воздали должное размышлениям насчет роковой
"скорости убегания", отстав от своего мэра и господина Довора всего лишь
на одни, да и то не полные сутки.
5
Несчастья, которые, начиная с вечера двадцать первого февраля, одно за
другим свалились на атавцев, возникали так часто, что не давали людям
отдышаться, прийти в себя, как следует продумать и взвесить случившееся.
Быть может, в этом было и нечто спасительное для их психики: каждая новая
напасть приглушала тревогу, вызванную предыдущей, заставляла вспоминать о
предыдущей как о чем-то уже привычном.
Землетрясение что! Оно уже миновало. Вот чума - это уже совсем плохо.
Но призраку чумы пришлось потесниться, чтобы уступить законное место в
сознании миллионов атавцев войне, первой за столетие атавской войне на
собственной территории. Потом всех оглушила фантастическая, с трудом
воспринимаемая весть о том, что они уже больше не обитатели Земли...
Все это было очень, очень тяжело, но все-таки не совсем безнадежно. От
чумы можно было спастись противочумными вакцинами и сыворотками, от войны
можно было убежать, зарыться в землю, дезертировать или открыто отказаться
идти в армию. За отказ полагалась тюрьма. Ну и что же, что тюрьма? Это все
же лучше, чем погибать на фронте! Даже к тому, что ты навеки оторван от
Земли и застрявших на ней близких, тоже можно было в конце концов
привыкнуть.
Не то было со "скоростью убегания". Что можно было поделать с
малоизвестным и малопонятным, но беспощадным, как сама смерть, вечным
законом природы, до поры до времени притаившимся на скучных страницах
трудов по кинетической теории газов? Он обрушился на головы
многострадальных атавцев и полигонцев бесповоротно и сокрушительно, как
обрушивается на головы людей под прямым попаданием бомбы тяжелое
перекрытие бомбоубежища.
Еще утром второго марта самый термин "скорость убегания" был знаком на
Атавии Проксиме только кучке ученых, студентов и любителей физики и
астрономии. К полудню, несмотря на отчаянные меры, принятые обоими
правительствами, его смысл был известен многим сотням тысяч. К вечеру он
поверг в ужас и отчаяние по меньшей мере полсотни миллионов человек.
Мы не станем отнимать у читателя время любительским пересказом сущности
этого закона. Обратимся к авторитетам.
Вот что о нем писал в книге "Жизнь на других планетах" сэр Гарольд
Спенсер-Джонс, королевский астроном, почетный член Кэмбриджского колледжа
Иисуса:
"Газ обладает свойством заполнять собой все пространство, в котором он
находится... Почему же в таком случае атмосфера Земли не рассеивается
быстро в пространстве? Почему не улетают молекулы ее внешних слоев?
Причиной этого является то, что их связывает сила притяжения Земли. Та же
самая сила, которая заставляет яблоки падать с деревьев на землю, держит в
плену воздух и не дает ему распространиться во внешнем пространстве...
Для того чтобы любая частица - крупная или мелкая - могла покинуть
атмосферу окончательно, необходимо, чтобы ее скорость превысила некоторую
критическую величину, называемую скоростью убегания. Эта скорость играет
очень большую роль в наших соображениях об атмосферах планет...
С какой же скоростью при любых данных условиях может происходить потеря
атмосферы? К этой задаче можно подойти при помощи математических принципов
кинетической теории газов. Необходимые вычисления были выполнены несколько
лет тому назад сэром Джемсом Джинсом. Он нашел, что если скорость убегания
в четыре раза больше средней молекулярной скорости, то атмосфера должна
практически совершенно исчезнуть в течение пятидесяти тысяч лет; если
скорость убегания будет в четыре с половиной раза больше средней
молекулярной скорости, то атмосфера исчезнет через тридцать миллионов лет;
если же скорость убегания в пять раз больше средней молекулярной скорости,
то для полного исчезновения атмосферы потребуется двадцать пять тысяч
миллионов лет".
Итак, чем меньше масса данного небесного тела, а следовательно, и сила
его притяжения, тем меньше и скорость его убегания, а чем меньше скорость
убегания, тем с большей скоростью это тело, если оно когда-нибудь имело
газовую оболочку, должно ее лишиться.
Земля имеет скорость убегания, равную 11,3 километра в секунду. Тем
самым она застрахована от потери атмосферы. Скорость убегания на Луне
равняется всего лишь 2,4 километра в секунду. Поэтому она давным-давно
лишилась атмосферы. Масса Атавии Проксимы была куда меньше лунной, и это
означало, что ее атмосфера была обречена на катастрофически быстрое
исчезновение, на стремительное рассеяние в космическом пространстве. И в
самом деле, что значили четырнадцать лет и пять месяцев в сравнении со
средним возрастом планет, исчисляемым в три-четыре миллиарда лет, даже в
сравнении с галактическим годом, равным двумстам семидесяти миллионам
наших земных календарных лет!
Меньше чем через четырнадцать с половиной лет Атавии Проксиме
предстояло начисто лишиться воздуха, воды, жизни. И даже криков отчаяния
последних умирающих не будет тогда на ней слышно, потому что нет звуков
там, где нет атмосферы.
В церкви нельзя было пробиться. Все, кто еще не привык или боялся
думать, по мере своих сил искали забвения или утешения.
Издатель спиритического журнала в Фарабоне некто Вейкалс сообщил
представителям печати, что ему удалось установить связь с духом Наполеона
Бонапарта и дух поведал ему, что все в руках божиих. От подробностей
высокопоставленная тень уклонилась, но обещала ровно через неделю и ровно
в полночь снова потолковать на эту тему с насевшим на нее настырным
Вейкалсом. В связи с этим была объявлена запись желающих присутствовать
при предстоящем интервью. Денежный взнос был установлен в размере
пятидесяти кентавров. За несколько часов список желающих перевалил за
четыре с половиной тысячи человек, и Вейкалс заарендовал для этого из ряда
вон выходящего спиритического потустороннего собеседования самый большой
гараж Фарабона.
Наряду с частной и церковной инициативой приняло участие в утешении и
успокоении атавцев и правительство. В один день был состряпан и пышно
начат сенсационнейший судебный процесс с первоклассными звездами экрана в
качестве свидетелей и "агентами Кремля" в качестве обвиняемых. Лучшие
сценаристы, авторы самых пробойных детективных фильмов составили не только
план, но и подробный сценарий этого придуманного процесса, в котором были
наняты поголовно все, от подсудимых до свидетелей, прокурора и присяжных
заседателей. Конечно, никто из них в отдельности, а тем более зрители, и
не подозревал, что все, а не только он один получили кентавры за то, чтобы
разыграть перед легковерными атавцами омерзительную комедию суда над
"красными" сеятелями смуты".
В зале заседания стояла тропическая жара от множества юпитеров, которые
приволокли с собою теле- и кинооператоры. Суд, свидетели, присяжные,
"обвиняемые", газетчики и наиболее бывалые из посетителей сенсационных
процессов были в темных очках-консервах, как где-нибудь на южном пляже.
Председательствовавший судья мало чем отличался от кинорежиссера: он то и
дело приостанавливал заседание, чтобы дать операторам запечатлеть самые
выигрышные моменты.
Газета "Эксептский телеграф" так описывала первый день процесса:
"Больше тысячи женщин, с воплями отталкивая друг друга, штурмовали
сегодня зал заседаний, чтобы посмотреть на знаменитого киноактера Эрвина
Рэгга. Зал был переполнен. Сотни людей толпились в коридорах. Какая-то
шестидесятипятилетняя старуха взгромоздилась на радиатор отопительной
сети, чтобы увидеть звезду экрана, свалилась оттуда и была вынесена в
тяжелом обмороке. Другим в страшной давке порвали платья. Показания Рэгга
часто прерывались исступленными аплодисментами".
Но ни одна из газет не упомянула о том, что, удовлетворив свою
потребность в лицезрении живой кинозвезды, даже эти истерички возвращались
к горестным размышлениям об атмосфере, которая в это время незаметно, но
бесповоротно и стремительно рассеивалась в мировом пространстве.
На папертях и в кабаках, в кругу семьи и на улице, в одиночестве или
сбившись в кучки, атавцы задавались одним и тем же вопросом: как это
случилось и кто в этом виноват? И люди без всякой помощи со стороны
"агентов Кремля" понемногу приходили к сознанию, что произошло это
страшное несчастье потому, что там, в Эксепте, неведомо для чего и не
спросясь не только у народа, но даже и у парламента, произвели атомный
залп, который повлек за собой и землетрясение, и чуму, и ужасный
братоубийственный бой между атавскими летчиками над городом Кремпом, и
атаво-полигонскую войну, и отрыв от Земли, и эту чудовищную, непоправимую
катастрофу с атмосферой.
И как ни глубоко было презрение правителей Атавии к умственным
способностям миллионов их сограждан, так долго и бездумно шедших у них на
поводу, они все же поняли, что на сей раз дело, кажется, зашло слишком
далеко. Ах, как они сглупили с этим болваном Дэдом! Не надо было, ни за
что не надо было признаваться в этом злосчастном залпе. И не надо было
кончать жизнь Дэда "самоубийством". Надо было заставить его выступить с
самоопровержением. Но поздно и некогда было предаваться сожалениям. Надо
было спешить, не давать народу додумать событие до конца. Надо было
оглушить его подобием правды, хорошо разыгранной искренностью, утопить его
сомнения в густых и сладких потоках сентиментальности, забить ему мозги
суррогатом справедливости; немедленно и не считаясь с затратами, выбросить
жертву стремлению народа к возмездию.
Был опубликован приказ временного президента Мэйби об отстранении
генерала Зова от всех занимаемых постов и о посылке его на полигонский
фронт в качестве рядового командира бригады. Оказалось, что этого
недостаточно. Тогда президент предложил подать в отставку министру
обороны. Но атавцы уже додумались до того, что дело даже не в министре
обороны.
Четвертого марта страна впервые узнала, что в центре автомобильной
промышленности Опэйке проживает некий Ликургус Паарх, незначительный
профсоюзный деятель, когда-то наладчик конвейера, коренной атавец и верный
сын пресвитерианской церкви, и что у этого Паарха имеется своя точка
зрения на современное положение. Идя навстречу законному любопытству
читателей, все крупнейшие газеты Атавии поместили на самых видных местах
интервью с этим "простым и здравомыслящим сыном нашего народа".
"Вам, наверно, не очень понравится то, что я скажу, - заявил Ликургус
Паарх в беседе с нашим корреспондентом, - но я человек простой и
миндальничать не собираюсь. Если хотите знать, мне здорово надоела эта
постоянная канитель со взяточниками, спекулянтами и кретинами,
пролезающими к государственному пирогу. Вы спрашиваете мое мнение? Атавии
нужен порядок, дисциплина. И чтобы конституция была конституцией и нация -
нацией, а не мешаниной классов, как нас стараются убедить всякие лодыри и
подозрительные иностранцы. Вся эта безграмотная болтовня насчет классов
мешает нам всем объединиться во имя великой Идеи Великой Нации,
возлюбленной господом нашим. Я полагаю так: есть хорошие и есть плохие
атавцы. Мне по пути с хорошими, все равно, товарищ ли это мой по
конвейеру, или Перхотт, и мне совсем не по пути с плохим атавцем, вне
зависимости от того, медяки или бриллианты у него в жилетном кармане.
Никому я не разрешу заглядывать в свой карман, и мне в высокой степени
наплевать, сколько кентавров в бумажнике какого-нибудь человека побогаче
меня. Раз мы с ним честные атавцы, значит у обоих у нас в бумажнике как
раз столько кентавров, сколько мы заработали честным своим трудом, минус
то, что мы уже успели затратить на семью и налоги своему государству. Вот
как я полагаю. И я никогда не буду приставать ни к Дешапо, ни к Падреле,
ни к кому другому, которому бог помог выбиться в люди, с расспросами на
эту тему. Вот если он семейный человек, тогда у меня есть о чем с ним
поговорить. Я не прочь поговорить с ним о наших детях, и о воспитании, и о
том, как их уберечь от всяких соблазнов и губительного атеизма. Это
первое. Иностранцы хотят уравнять всех людей, сделав всех бедными. Я
полагаю, что атавизм, истинно атавский путь состоит в том, чтобы сделать
всех атавцев богачами. Это второе. Для этого надо, чтобы каждый честный
атавец был обеспечен работой и годовым доходом в четыре-пять тысяч
кентавров на первое время и чтобы он был уверен, что никакой болван, как
бы высоко он ни пролез в начальники, не напустит на него в одно прекрасное
утро чуму, или холеру, или еще какую-нибудь заразу. Это третье. И потом не
кажется ли вам, что мы по горло сыты разными партиями, даже если в них
состоят самые приличные и богобоязненные джентльмены? Будь моя воля, я бы
все партии позакрыл, потому что от них все жульничества и взяточничества и
всякая другая уголовщина. Атавии вполне хватило бы одной партии. Я имею в
виду Союз Обремененных Семьей, который уже третий год действует по мере
своих сил у нас в Опэйке. СОС должен стать единственной партией во всей
Атавии. В этом ее спасение. СОС быстро навел бы порядок в стране, потому
что порядочному атавцу, честно зарабатывающему свой кусок хлеба и
обремененному семьей, нет ни охоты, ни времени отвлекаться на пустые
фантазии заморского происхождения. Союз Обремененных Семьей призвал бы к
порядку тех генералов, которые загребают кучи кентавров, но никак не
соберутся уберечь наши несчастные беззащитные города от налетов
полигонских разбойников и никак не соберутся обрушить на нашего
неблагодарного соседа всю мощь оружия, закупленного впрок и во вполне
достаточном количестве за трудовые денежки наших налогоплательщиков.
Наша администрация прогнила. Надо ее жестоко, беспощадно перешерстить.
Кое-кто еще у нас по сей день не научился достойно пользоваться благами
нашей конституции. Нужна крепкая рука, чтобы быстро и беспощадно
выкорчевывать все, что стоит на пути к Прогрессу и Величию Нации. Зоркий
глаз и верное сердце требуются для того, чтобы наше правительство стало,
наконец, действовать как подлинный, неподкупный, хорошо отрегулированный
Конвейер Счастья, Порядка, Демократии, Процветания, Дисциплины и
Благополучия Нации.
Нужна твердая и неподкупная рука, чтобы быстро расправиться с чумой и
Полигонией. И не надо бояться, что кое-кому из смутьянов придется туго.
Чем быстрее движутся машины, тем больше строгости требуется от
регулировщика движения. Самый суровый и беспощадный полицейский инспектор
- самый милосердный. Его боятся - и соблюдают правила движения. Для
счастья своих и чужих детей я мечтаю о самых твердых и решительных
регулировщиках нашего продвижения на пути к Величию и Благоденствию Нации.
Я сказал все. Теперь вы мне разрешите пожелать вам, сударь, доброго
здоровья, а мне нужно спешить домой. Моя жена и дети не привыкли, чтобы я
когда-нибудь запаздывал к обеду".
"Этот великолепный парень производит неизгладимое впечатление, -
растроганно добавил от себя репортер. У него государственный ум,
христианское сердце и что-то в лице от Гэда Кристофера". (Гэд Кристофер
был кумиром атавцев - чемпионом Атавии по стоянию на голове.)
Интервью было оживлено несколькими снимками: трое молодых людей и
девочка - дети Ликургуса Паарха; чета Паархов за чтением библии; Ликургус
Паарх без пиджака, с засученными рукавами, в помочах, с сигарой в зубах
раскапывает грядки, на которых он в самое ближайшее время собирается
высадить овощи и цветы.
"Он сказал все, что лежало у него на душе! - восклицал в заключение
чувствительный репортер. - Он сказал все, что лежит на душе у любого
толкового и честного атавца. Он велик, как всякий истинный атавец! И все у
него ясно, твердо, продуманно и возвышенно!"
Не так уж, однако, все было ясно, как писали газетчики. Например,
читателям, искушенным в политике, не могло не показаться странным, что
самые крупные, беззаветно преданные монополиям газеты и журналы так
радушно и так единодушно представили свои полосы для столь резких
высказываний никому не известного маленького провинциального профсоюзного
босса. Но таких искушенных читателей в Атавии в начале марта было еще
совсем мало.
Автор этого повествования со всей ответственностью удостоверяет, что ни
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг