- Папа! - сказал Сантини-младший. - Нам здесь, право же, больше нечего
делать. Мы, кажется, единственные, кто остался в городе... Того и гляди
снова где-нибудь поблизости грохнется бомба.
- Айк, друг мой, наш сын прав! - снова разрыдалась госпожа Сантини, и
банкир, горестно махнув рукой, полез в машину.
Тогда Наудус грохнулся на колени:
- Ради бога, сударь! Это было единственное мое достояние!.. Трое
племянников, сирот, сударь!
- Утешьтесь тем, что я потерял по крайней мере раз в пятьсот больше
вашего, и убирайтесь!..
- Господин Сантини, - взмолился Онли, цепляясь за нестерпимо блестевшее
лакированное крыло машины, - вы не должны так шутить со мной. У вас много
денег, очень много денег в разных столичных банках... Это известно всем
жителям нашего города, и вы не сможете этого скрыть... Я... Я... Я на вас
подам в суд!
- Ко всем чертям! Я вам, кажется, ясно сказал: ко всем чертям! Я не
принимал их у вас на сохранение от бомб... В суде, слава богу, сидят
нормальные люди...
У Онли потемнело в глазах. Он понял, что с акциями и в самом деле все
кончено, что акций больше нет и не будет и что никакой суд не присудит
Сантини вернуть акции, раз вся его контора вместе с домом превратилась в
прах по причинам, от ответчика не зависящим... А как же дети? А как же
вдова его брата? Откуда, из каких средств он вернет им их тысячу двести
кентавров? Подумать только, целых тысячу двести кентавров!
- Все мы несем жертвы в этой войне, - сочувственно заметил
Сантини-младший, высовываясь из окошка. - Наша страна подверглась такому
наглому нападению... Э-э-э! Хотите, Наудус, мы вас подбросим за город?
Здесь все еще опасно, того и гляди...
- Мои акции! - закричал Онли и стал колотить кулаками по дверцам, по
крылу, по кузову могучей и очень дорогой машины. - Что вы со мной делаете?
Отдайте мне мои акции!..
Машина заурчала, рванулась с места и исчезла за углом. А Онли встал на
ноги, всхлипывая, почистил коленки и пошел. Он не видел ни горящих зданий,
ни трупов, кое-где попадавшихся на его пути, не слышал, как его несколько
раз окликали из подвалов и подворотен какие-то знакомые. А может быть, это
были и незнакомые люди, которым просто хотелось узнать, что слышно в
городе. Он не обращал внимания на свист и грохот бомб, продолжавших падать
с голубой вышины, на еле различимый стрекот пулеметов и домовитое
похлопывание пушек там, высоко в небе, где шел бой вражеских
бомбардировщиков с подоспевшими, наконец, атавскими истребителями. Он
брел, не зная куда, лишь бы не домой, лишь бы не туда, где его встретят
племянники, которых он разорил, и Энн, которая ему этого никогда не
простит, если он сегодня же не достанет и не покроет растраченную им
сумму... Легко сказать, достанет! Где? У кого? Кто ему доверит в долг
такую уйму денег? Боже мой! Боже мой!..
5
Конечно, даже в страшной сумятице, царившей эти полтора часа в Кремпе,
многие заметили человека, который бежал в сторону, прямо противоположную
общему потоку беженцев: не все поддались панике. Как и в прошлый вторник,
нашлось достаточно горожан, которые остались тушить пожары, спасать свой и
чужой домашний скарб, помогать раненым. Пожарные, которые по долгу службы
в большом числе участвовали в манифестации, после первой же бомбы
бросились не наутек, а в свои команды и вскоре выехали на пожары. Среди
них были и такие, которые узнали в одиноко бегущем человеке Карпентера,
некоторые даже вспомнили, что он коммунист и что он скрывается от ареста,
но никому и в голову не пришло попытаться его задержать, даже окликнуть.
Самым густопсовым коммунистоедам было в эти минуты не до него.
Карпентер старался поменьше попадаться на глаза. Он нырял в ворота,
перемахивал через заборы, ограды, пробирался задами, черными дворами,
иногда, когда ему казалось, что за ним следят или бегут, прятался в
развалинах. Их уже хватало в Кремпе, разрушенных войной человеческих
жилищ. Один раз ему показалось, что все пропало: за ним, тяжело дыша,
бежали не то трое, не то четверо мужчин. Он схватил обломок свинцовой
водопроводной трубы и спрятался под лестницей выгоревшего дома. Послышался
громкий шепот: "Он должен быть где-то вот здесь", темные силуэты выросли
перед ним, закрыв солнечный свет, щедро заливавший закопченный скелет
лестничной клетки. Он уже приготовился выскочить из своего ненадежного
убежища, чтобы постоять за себя, как услышал срывающийся, но очень хорошо
знакомый голос. Это говорил Груув, ну, конечно, Аксель Груув, наладчик из
его цеха.
Груув сказал:
- Если Карпентер нас не узнал, он может подумать, что за ним погоня.
- Ладно, - сказал тогда Карпентер, вылезая из-под лестницы, - хорошо,
что вы за мной погнались.
- Джон! - обрадовались его преследователи.
- Просто чудо, что я не проломил кому-нибудь из вас череп. Но увязались
вы за мной весьма кстати...
Спустя несколько минут четыре человека с разных сторон подползли к
аккуратному беленькому двухэтажному дому, над которым торчала высоченная
стальная мачта. Дом был пуст, входная дверь распахнута. Ключ торчал в ней
с внутренней стороны. Незнакомцы (их лица были повязаны платками) заперли
за собой дверь и бегом поднялись на второй этаж.
И вдруг под грохот бомб и неумолкавший вой сирены радиорупоры, меньше
часа тому назад призывавшие участвовать в патриотической манифестации,
снова обрели голос.
- Граждане Кремпа! - загремел на весь город чей-то незнакомый голос. -
Бомбы, огонь, разрушение и смерть обрушились на наш город, на наши жилища,
на наших близких! Война пришла в Кремп... Еще только первый день войны, а
уже столько несчастий, столько смертей, столько ужасов. Подумайте над тем,
кому эта война нужна, кто на ней зарабатывает, а кто только теряет...
Неужели сомнительная честь одного пьянчужки-офицера, поскандалившего в
пьенэмском кабаке, должна оплачиваться такой дорогой ценой? Мы вас пока не
призываем ни к каким действиям... Но вспомните, чем люди отличаются от
животных, которые покорно идут на убой. Люди отличаются от животных тем,
что у них имеются мозги, приспособленные для размышлений. Не пора ли вам
вспомнить, что у вас имеются мозги? Мы вас призываем: думайте, граждане
Кремпа, думайте! Пораскиньте мозгами, что происходит в Атавии... Думайте,
пока у вас еще сохранились головы на плечах! Единственное место, которое
не в силах обыскать полицейские ищейки, - это наши черепные коробки...
Думайте же, во имя чего гибнут в эти часы ваши братья, мужья, дети здесь и
на фронте! Думайте, почему вражеские бомбардировщики безнаказанно проникли
через линию фронта к нам, в самую глубь страны, за много сотен километров
от границы!
- Пора! Пора! - послышался чей-то громкий шепот. Кто-то торопил
диктора, который, по всей видимости, говорил не по заранее написанному
тексту, а импровизировал на ходу. - Надо заканчивать, а то как бы...
- Еще и еще раз проверьте свои убеждения! Подумайте, почему нас всех,
кто не хочет войны, кто хочет мира, называют агентами иностранных держав и
упрятывают в тюрьмы! Может быть, потому, что в отсутствие этих честных
атавцев легче обманывать вас, непростительно доверчивых и простодушных
людей? Подумайте, какой смысл этим честным атавцам рисковать свободой,
жизнью, гнить на каторге, в тюрьмах. Неужели вы и в самом деле можете
поверить, что они это делают за деньги, а не из любви к народу, не для
того, чтобы отвести угрозу смерти от своих семей, не для того, чтобы
спасти тысячи и тысячи человеческих жизней, тысячи и тысячи домашних
очагов? Подумайте! Главное, думайте, думайте!..
На весь Кремп разнесся четкий шепот: "Пошли". Хлопнула дверь. Рупоры
замолкли.
Видимо, кто-то во время этой необычайной передачи следил за подступами
к дому и очень вовремя камнем, брошенным в окно, предупредил об опасности:
не прошло и двух минут, как несколько полицейских и ветеранов стали
ломиться в радиоузел. Дверь была заперта. Ее взломали, но никого внутри
здания не обнаружили...
"Проверьте ваши убеждения! - улыбнулся своим мыслям не один из тех, кто
слышал выступления Карпентера. - Какие у меня убеждения? Нет у меня
никаких убеждений..."
Они еще не понимали, что если взрослый человек вдруг с горечью
обнаруживает, что у него нет никаких убеждений, то это первый шаг к тому,
чтобы их приобрести...
- А все-таки, что там ни говори, а в храбрости им отказать нельзя, -
говорили другие. - Захватить радио и этак высказаться против войны! Это
попахивает электрическим стулом.
- Чудак, это же входит в их обязанности, - возражали другие. - Они за
это загребают кучи кентавров.
А Эрнест Довор, который оставался в городе и помогал пожарным, не очень
логично завершал подобные высказывания: "Одно слово, голь перекатная,
беднота, нищий на нищем, ни одного мало-мальски порядочного человека!"
И никто не решался уточнять у главы местного отделения Союза ветеранов,
как же это "красные" умудряются, загребая кучи кентавров, оставаться
беднотой, голью перекатной? Хотя некоторым очень хотелось задать подобный
вопрос.
Карпентер не ошибся в расчетах: никакие листовки не смогли бы заменить
его коротенького, пусть и не совсем складного, выступления по радио.
Теперь надо было пораскинуть мозгами, как повести дальнейшую работу, кого
к ней привлечь, на кого в первую очередь опереться. На радио больше
рассчитывать, конечно, не приходилось: с сегодняшнего утра оно будет под
неусыпной охраной полиции.
Он уговорился со своими товарищами о месте и времени новой встречи и
осторожно пустился в обратный путь. Людей на улицах стало еще меньше.
Подбитый бомбардировщик и два атавских истребителя, упав на
многострадальные улицы Кремпа, распугали многих участников спасательных
работ. Пожаров стало больше. Карпентер довольно быстро добрался до "сада"
Наудуса, тихонько отпер дверь, ведшую со двора на кухню, ключом, который
предусмотрительно потеряла фрау Гросс, и спрятался на чердаке задолго до
того, как заплаканные профессорша и Энн при помощи счастливо попавшихся им
на улице Прауда и Доры внесли в дом все еще находившегося в
бессознательном состоянии профессора Гросса.
И все же в тот день еще очень немногие кремпцы последовали радиосовету
Карпентера. Одни были так подавлены громадностью обрушившегося на них
бедствия, что на время позабыли даже о чуме, другие были переполнены
неистребимой и нерассуждающей жаждой кровавой мести. Отомстить полигонцам,
и как можно скорей и как можно чувствительней, за все пережитое в эти
страшные полтора часа - эти помыслы объединяли в то утро и Сантини, и
Довора, и Раста, и директоров велосипедного завода, и последних бедняков
из негритянского квартала и района городской скотобойни.
К числу последних бедняков, как это ему ни было больно сознавать,
относился и Онли Наудус. Он возвращался с Главной площади неведомо куда,
лишь бы не домой, хотя его и очень волновала судьба Энн и судьба мебели
(только и не хватало, чтобы ее уничтожило бомбой!). Подмышкой у него был
крепко зажат кларнет. Но если бы кларнета не стало, Онли вряд ли обратил
бы на это внимание. Он думал. Разумеется, не о том, о чем говорил только
что по радио Карпентер (он попросту пропустил эту речь мимо сознания), и
даже не о Сантини, потому что, в конечном счете, Сантини все же был прав.
Онли имел мужество признать, что на его месте поступил бы так же... Дело
есть дело... О том, чтобы где-нибудь раздобыть денег и вернуть
племянникам, тоже нечего было думать. Бесполезно. Даже ста кентавров ему
не собрать. Он жаждал и страшился свежего номера газеты с биржевыми
бюллетенями, из которого узнает, на сколько уже за первые сутки войны
взвился курс акций "Перхотт и сыновья" и как велики, следовательно, его
непоправимые потери. А ведь война только начиналась. Боже, скольких денег,
какого верного богатства его только что лишили эти проклятые полигонцы и
их "красные" наемники! Ах, если бы ему сейчас попался в руки хоть один
полигонец, хоть один коммунист, хоть один иностранный агент!..
- О чем вы так задумались, Наудус? - окликнул его репортер местной
газеты Дэн Вервэйс. Налет уже кончился, и он, обогнав своего
редактора-издателя, примчался обратно в Кремп. Надо было готовить
экстренный выпуск газеты. Что ни говорите, а война это все-таки золотое
дно для толкового газетчика, если он, конечно, понимает, откуда ветер
дует. Сейчас репортеру требовались высказывания, побольше патриотических
высказываний местных граждан самого различного достатка. Выпуск должен был
выйти под знаком полнейшего единения всех слоев населения перед лицом
грозной полигонской опасности.
- О мести, - ответил Наудус.
Репортер записал, и они расстались.
Навстречу Онли двигались все более густевшие потоки кремпцев,
спасавшихся от бомб за городом. Он их почти не замечал. Он шагал и шагал.
И вдруг его словно молнией ударила мысль, выполнение которой сочетало и
сладкую месть врагам Атавии и возможность вернуть племянникам почти всю
взятую у них сумму.
Только что погруженный в мрачное отчаяние, он теперь был переполнен
безудержной, кипучей энергией. Скорее, скорее в полицию! Лишние
десять-пятнадцать минут, даже час, собственно говоря, нисколько не
изменили бы положения. Разумом Онли отдавал себе отчет, что никто, кроме
Энн, не был в курсе тайны, которую он собирался сейчас так разносторонне
использовать, что торопиться, следовательно, совершенно ни к чему, и все
же ему не терпелось как можно скорее повидаться с начальником полиции.
Но хотя он и очень торопился, он не смог не поинтересоваться, в порядке
ли его жилище, не пострадало ли и оно от этого проклятого налета. Проходя
мимо еле дымившегося скелета большого дома, около которого молча, с
окаменевшими от горя лицами, копошились его вернувшиеся из-за города
жильцы, Онли взбежал по еще теплым останкам лестницы, с высоты четырех
этажей легко разыскал свой дом и убедился, что дом совершенно цел.
Он сбежал вниз, провожаемый пустыми взглядами отчаявшихся людей. Они не
просили его помочь им в раскопках. Они не нуждались в его помощи, потому
что спасать и раскапывать, по существу, было нечего. Пламя пожрало все без
остатка. Чувствуя перед ними некоторую неловкость (его-то жилище осталось
в полной сохранности) и в то же время не в силах скрывать распиравшую его
радость, он сбежал вниз и, бесцеремонно расталкивая встречных, торопливо
зашагал в полицейский участок. Сейчас его терзало опасение: а вдруг он не
застанет на месте начальника полиции? А вдруг по случаю налета вообще
никого нет в помещении полиции?
Но, благодарение господу, полиция уже вернулась к исполнению нормальных
обязанностей. Как и всегда, маячил перед входом в участок постовой
полицейский. Возможно, он и был несколько выведен из обычного спокойствия
недавними событиями: на расстоянии ста с лишним шагов, отделявших его от
Наудуса, это трудно было заметить.
- Начальник на месте? - крикнул Наудус.
Постовой что-то ему ответил, но что именно, Онли не разобрал, потому
что одновременно до него донесся вопль: "Онли!.. Онли!.."
Он обернулся, и в его объятия упала Энн.
- Ну что с тобой? Что с тобой, родная? Успокойся! - бормотал Онли,
довольный и тем, что его Энн цела и невредима, и тем, что она его так
любит, и тем, что прохожим не до него и Энн и не до того, что она его
целует, не скрываясь, при всех, прямо на улице, хотя они еще не женаты.
- Жив! Жив! Я обежала весь город! Я боялась, что тебя тоже убило, -
всхлипывала Энн, покрывая поцелуями его измазанное, все в пыли и саже,
лицо. - Какое это счастье, что ты жив!
- Конечно, жив, моя славная! - бормотал Онли. Его голос дрогнул. - Ты
жива, и я жив. Значит, все в порядке... Только не надо целовать меня на
улице, милая... Ведь мы еще не женаты... Что люди подумают...
- Боже мой, какой ты еще глупенький! - рассмеялась Энн сквозь слезы. -
Да пускай люди думают что им угодно! Ведь я тебя люблю, понимаешь, люблю!
- Понимаю, - сказал Онли. - Но все-таки...
Энн вытерла катившиеся по ее щекам слезы, взяла его под руку. Лицо ее
стало серьезно и печально.
- Онли, если бы ты только догадывался...
Она не знала, как подготовить его к вести о несчастье, приключившемся с
Гроссом. Онли перебил ее:
- Энн! Я должен тебе сказать очень страшнее... Ты помнишь, я получил
деньги Сима - тысячу двести кентавров... Так вот...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг