печь.
- Более чем, - сказал нарком, радуясь возможности отвечать своему
бывшему командиру раскованно и непринужденно. Хотя бы даже оставаясь в
полной от него зависимости. - Я думал об этом, как бы это сказать
получше - подсознательно. Поскольку иным образом думать не мог. Пьян был
до изумления. А вот, поди ж ты... Проснулся - и все мне ясно и понятно
стало.
- Что же? - с любопытством спросил Власьев. - Как Раскольникову
Родиону?
- Нет. Как другому Раскольникову. Федору. Да вы его знаете. Бывший
гардемарин, затем заместитель у Дыбенко, командующий Каспийской
флотилией, потом полпред Советской России во Франции, невозвращенец,
осознавший, что Сталин и его власть - худший вариант из возможных, не
только в нашей стране, но и вообще в истории человечества.
Шестаков говорил сейчас истинную правду. Во время эротических снов
и не менее эротической яви он, оказывается, успел обдумать еще и
мировоззренческие проблемы.
- Вот как? Раскольникова помню, хам редкостный, не понимаю, как он
мог в корпусе учиться. При первой встрече с англичанами струсил,
добровольно флаг на "Спартаке" спустил. Дальнейшей его карьерой не
интересовался, но про Сталина мысль интересная. То есть - еще один из
подобные вам, заблуждавшихся, но осознавших? И чем его открытие
закончилось?
- Чем? - Щестаков задумался. Он отчетливо помнил, что после того,
как Раскольников опубликовал свое открытое письмо Сталину в западных
газетах, его убили, как Троцкого, но было это, кажется, в 39-м или даже
40-м году. А сейчас какой? Тридцать восьмой в самом начале. Тоже -
странно, по определению, но в то же время - вполне естественно. Отчего
бы ему и не знать будущего, если оно предопределено?
- Не важно, - нашел он наконец достойный ответ. - Главное - понять
истину. А она непременно сделает нас свободными. И как ныне свободный
человек, я говорю вам, Николай Александрович: жить в этой стране я не
хочу и не буду. Следовательно...
- Эмиграция? Не поздновато ли? Отчего же - возвращаю вам вчерашний
вопрос - вы сами не захотели уйти вместе с нами в Финляндию в 21-м?
- А потом? - усмехнувшись, ответил ему Шестаков. - Уйти ведь вполне
можно было и в 21-м, и в 22-м тоже. Я-то ладно, у меня оставались
кое-какие иллюзии, но вы зачем живете здесь столько лет? Под гнетом
ассирийского режима?
- На режим, кстати, мне плевать, - почти спокойно ответил Власьев.
- Я здесь и сейчас вряд ли не свободнее, чем был в царское время. Не
завишу ни от кого. Почти. В моем распоряжении десятки тысяч гектаров
леса, два обширных плеса, острова. Больше, чем у любого помещика
екатерининских даже времен, и я гораздо более бесконтролен, потому что
большевикам по большому счету совершенно безразлично, что и как
делается, если не затрагивает самих основ режима.
Вы думаете - власть коммунистов безмерна, поскольку сами к ней
принадлежало. А это не так, далеко не так. Она сосредоточена только в
тех сферах, которые они в состоянии сами себе вообразить. В остальном
же... Да вот великолепный пример - мой дом. Обычнейшая крестьянская изба
но одновременно... И никого, кроме вас, я туда не пускал. Поскольку это
мой собственный мир.
Я не ушел в эмиграцию и был прав. Мне здесь веселее... Даже исходя
из публикаций советской: прессы. Может быть, будучи Шаляпиным или
Буниным - то можно устроиться. А нужен флотский минер, старший
лейтенант? Даже и унтером в английский или французский флот вряд ли
взяли бы... Таксистом же в Париж - увольте.
- Тут вы не совсем правы. Как раз флотские минёры союзников весьма
интересовали. Колчаку, кстати, они предлагали адмиральский же чин в
американском флоте имения в этом качестве. И вас бы вряд ли обидели. Или
возьмите Финляндию. Маннергейм бывших русских офицеров весьма привечает,
и флот у него есть. Но это к слову. А теперь? Чувствую, что-то для вас
изменилось?
- Теперь - другое дело. Нам с вами здесь не укрыться и не выжить.
- Нам с вами? - удивился Шестаков. - Конечно. Видимо, пришло время
разбрасывать камни...
И нарком в душе немедленно с ним согласился. Мало, что способов
выжить в Советской России после всего случившегося не было никаких, он
еще и каким-то шестым чувством понимал, что оставаться здесь не следует
в силу еще и неких высших исторических причин. Каких именно - он пока не
знал.
Спросил только:
- Ну, если даже и нам с вами вместе - так как и куда?
- Проще всего - в туже Финляндию. Через карельскую границу,
поскольку линию Маннергейма нам не преодолеть ни в каком виде. А от
Петрозаводска - можно. Тем более - у меня там приятели имеются как раз
такой склонности характера.
- Какой? - не понял Шестаков.
- Носить через границу товары повседневного спроса. Контрабандой
это еще называется. Откуда, по-вашему, берутся на черном рынке
заграничные чулки, презервативы, одеколон, бритвенные лезвия? Родная
потребкооперация их не производит... И советские пограничники
промышленной контрабанде как раз особенно и не препятствуют. Или свой
интерес имеют, или сверху установка такая. В какой-то мере товарный
голод удовлетворяется. Вот если идейные враги из страны бежать пытаются
- тех ловят умело и беспощадно. А мои честные контрабандисты
десятилетиями ходят - и ничего...
- Согласен. Если найдутся люди, способные нас через границу
перевести, я согласен. Мне лично жизнь не дорога, но 3оя, ребята... Им в
лагере умереть я не позволю.
- Приятно слышать внезапно прозревшего советского чиновника, -
вновь скривил губы Власьев. - Только ведь такой переход денег стоит... -
Деньги у меня есть. - Много ли?
Шестаков торопливо вскочил, принес из соседней комнаты свой саквояж.
Выбросил на стол конверты с зарплатой за последние месяцы.
Власьев вскрыл их со скептическим интересом. Денег даже на глаз
было довольно много, по советским меркам. Около сорока тысяч.
- Как думаете, этого хватит? - Нарком внезапно смутился. - Я в
нынешних ценах не очень разбираюсь. За путевки, одежду, питание
бухгалтерия сама вычитает, а по магазинам уж не помню когда и ходил.
Недосуг. В театре у Зои был несколько раз, так опять же по
контрамарке...
Власьев хмыкнул.
- Неплохо устроились. Здесь, у нас, если жить на уровне врача,
учителя, заводского рабочего, - лет на десять хватит. А если по- другому
считать, исходя из коммерческих цен... - Старший лейтенант пожал
плечами. - До весны на моих запасах протянем. В смысле - на еду
тратиться не нужно. Почти. А до Петрозаводска впятером доехать, тому
дать, другому, третьему... В погранзону попасть, контрабандистам
заплатить... Вот и все ваши деньги. - Он посмотрел на наркома выжидающе.
- У Зои еще кольца есть, перстни с рубинами и бриллиантами...
- Тоже сгодится. Это на той стороне пограничникам и чиновникам
уйдет. На паспорта, разрешение на жительство. Если... Вы "Золотой
теленок" читали?
- Да уж...
- И что вам останется делать с женой и двумя малыми детьми в
Финляндии? Без денег, без языка и связей? Шестаков развел руками:
- Я инженер. Неплохой. Могу даже мастером на завод пойти...
- Ну-ну... А я думал, вы остаток жизни хорошо надеетесь прожить. И
я бы не прочь. Причем учтите, стоит вам заикнуться о своем подлинном
имении должности - там будет вряд ли лучше, чем здесь. Сначала вами
займутся местные разведслужбы, потом могут передать вышестоящим. Если
агенты НКВД не посуетятся раньше.
- Так что же, по-вашему, делать нужно? - А вот послушайте мой
вариант... Только... Давайте оденемся, на улицу выйдем, свежим воздухом
подышим. Там и поговорим.
Шестаков удивился. Зачем на улицу? Здесь вроде бы подслушивающих
устройств еще не существует. Да и метель... И только потом понял, что
Власьеву действительно захотелось просто прогуляться. И служебный долг,
превратившийся в свойство характера. Пройтись с ружьем по окрестностям,
браконьера ли выследить, порубщика леса, глухаря или зайца подстрелить
на ужин, лису на продажу.
И хозяин тут же его предположение подтвердил: - У меня там капканы
поставлены, лосям и косулям сенца и веников в кормушки подбросить надо.
Привыкло зверье, что я их не забываю... - В голосе Власьева прозвучала
скрытая нежность к своим подопечным. - Ну, пойдем в таком случае... Зое
егерь открыл свои кладовки и подвалы, попросил приготовить "по-
настоящему хороший обед, переходящий в ужин". Отвык, мол, от женской
кухни и приличного общества.
Оделись, вышли, прихватив с собой двустволку, трехлинейный карабин
и "трофейный" автомат. Пока Шестаков на крыльце пристегивал к унтам
широкие охотничьи лыжи с мягкими креплениями, Власьев запряг буланую
смирную лошадь в розвальни, груженные брикетами сена, спустил с цепи
собак, которые, коротко взлаивая, унеслись вперед, бороздя рыхлый снег.
Для прогулки момент был не самый подходящий, снег сек глаза, за
ночь превратившись из крупных и рыхлых хлопьев в жесткую, как
каракумский песок, крупу. Ноги даже на лыжах глубоко зарывались в
сугробы. Однако стоило им зайти в распадок, под прикрытие громадных
двадцатиметровых елей, распустивших лапы до самой земли, и тесно
стоявших меднокорых сосен, как сразу стало почти тихо.
Снежные змеи вились вдоль опушки, далеко вверху раскачивались
остроконечные треугольные вершины, окутанные вьюжной мутью, а внизу
порывы ветра почти не чувствовались. И говорить можно было, не напрягая
голоса.
Они прошли по лесу километр или полтора, вшили к краю глубокой
лощины, по дну которой как помнил Шестаков, преходила летом грунтовая
дорога.
Власьев присел на вывернутый давними бурями ствол дерева, указан
рукой наркому место рядом. Разлапистый комель с торчащими обломками
корней надежно прикрывал их и от ветра, и от человеческих взглядов -
если б было кому смотреть с той стороны.
Свистнул собакам, которые успели обежать окрестности и вернулись,
никого не обнаружив, ни зверя, ни человека. Они, словно исполняя устав
караульной службы, устроились метрах в десяти справа и слева от края
обрыва, свесив языки, но при этом настороженно поводя ушами.
- И для чего мы сюда пришли? - спросил, пряча папиросу от снега за
поднятым воротником реглана, Шестаков. - Думаете, "хвост" за собой
привел? Или жене моей не доверяете?
- Я, Григорий Петрович, семнадцатый год абсолютно никому и ничему
не доверяю. Оттого, наверное, и жив пока что. Сейчас - то же самое.
Можно допустить, что выследили вас или не выследили, а просто
догадаться: могли, куда вы скроетесь. Проговорились невзначай, что есть
у вас такое вот приятное место отдохновения а кому нужно - на карандашик
взяли...
- Говорить - никому не говорил... Но, так если даже... Тогда ведь
не спастись...
- Ну, обижаете. Вы же от своих ночных гостей избавились успешно? А
зимний лес - не квартира московская. Батальон или даже роту на ваши
поиски не пошлют. А если сильно настырных человек пять- десять появятся
- тут до весны и останутся. - Власьев провел рукой в шерстяной перчатке
по граненому казеннику винтовки. - На случай же чего - хочу вам одно
место показать. Вот - смотрите.
Они перебрались на - другую сторону лощины. Власьев указал на
глубокую засечку, сделанную топором на стволе сосны. Похоже - довольно
давно, смола заполнила ее почти вровень с корой.
- Отсюда - двести метров до следующей, вот по этому азимуту.
Через пару километров они вышли к небольшой полянке, окруженной
плотно стоящими елями. Среди них притаилась крошечная избушка, по крышу
утонувшая в сугробе.
- Прямо Фенимор Купер какой-то у нас получается, а не эпоха
развернутого наступления социализма по всему фронту. - Шестаков сказал
это со странным чувством, словно бы вполне принимая происходящее как
данность.
- Само собой. Они - как бы колонизаторы в этих краях, а, мы,
соответственно, вольные трапперы. Давайте снег разгребать.
Внутри избушка была разделена дощатой перегородкой на совсем узкие
сени - только-только повернуться да лыжи поставить - и комнату примерно
три да три метра, с чугунной печкой-буржуйкой в углу, самодельным
столам, табуретом и длинным сундуком, который одновременно был и
лежанкой. Посередине стола стояла лампа.
- Вот-с. Приют уединения. Вдруг что случится, здесь свободно можно
отсидеться. Зиму перезимовать, а уж летом тут раздолье. Кустарник
зазеленеет - в двух - шагах избушку не видно. В сундуке кое-какая
посуда, инструмент, порох, свинец, иной необходимый припас. Лески,
крючки, грузила. Даже ружьишко кремневое, чтобы без капсюлей и гильз
обходиться. Если чуть выше по склону подняться, там бурелом, десяток
человек перестрелять можно, пока они сообразят, что к чему. Тропинка
здесь одна, а вокруг - топи непроходимые. Чудесное местечко. У меня и
еще такие есть. Шестаков покуривал, слушал товарища, кивал, словно
совершенно естественно было на двадцать первом году Советской власти
сидеть в скиту, будто раскольникам времен Тишайшего Алексея Михайловича,
в глухом зимнем лесу и готовиться встретить сотрудников НКВД, как
каких-нибудь стрельцов, посланных на отлов сторонников Аввакума, или
гуронов, вышедших на охоту за скальпами бледнолицых.
И более того - ему это нравилось, никаких угрызений партийной
совести он больше не испытывал, как не испытывали их персонажи любимых в
детстве приключенческих книг.
"Вот ведь интересно, - думал нарком, - в тех книгах действительно
понятие "совести" или "морального права" убивать врагов авторами даже и
не рассматривалось. Ни у Буссенара, ни у Майн Рида я такого не помню".
Власьев посмотрел на него с интересом, стряхнул с усов
образовавшийся от дыхания иней, тоже вытащил кисет.
- Может, печку растопим, чего в холоде сидеть? Печка здесь добрая,
с двух поленьев докрасна раскаляется, если их, конечно, в лучину
поколоть. Сейчас увидите. Я, пожалуй, стал здесь от многолетнего
одиночества немного сумасшедшим, а вот вы... Непонятно мне, что с вами
все же произошло. За сутки человек так поменяться не может... - Он
помолчал, прикуривая, потом продолжил: - Но пока это не слишком важно.
Примем как данность. Я ночь не спал, думал. Решил, во-первых, вам
поверить, а во- вторых - взять на себя общее руководство предстоящей
операцией. Вы уж извините.
- За что же извинять? - удивился Шестаков. - Думаю, вы знаете, на
что идете. И какой-то план имеете...
- Непременно имею. Вы себе представить не можете, сколько
интереснейших сюжетов приходит в голову, когда месяцами не с кем словом
перемолвиться, кроме как с собаками и кошкой. Первые годы своего
отшельничества я все больше прошлые события переживал, думал, в чем
ошибки допустил, как себя иначе вести бы следовало, в семнадцатом,
восемнадцатом, двадцать первом году... А потом о будущем задумываться
стал. Да не просто задумываться. Семнадцать лет- это ведь не шутка. Граф
Монте-Кристо примерно столько лет в одиночке просидел? И кем стал в
результате?
Продолжая говорить, Власьев отточенным до остроты бритвы плоским
австрийским штыком наколол щепы, растопил буржуйку, которая на самом
деле мгновенно загудела, словно аэродинамическая труба. Через несколько
минут иней на трубе и стенах начал таять, нарком стянул с головы шапку,
расстегнул полушубок.
- Так вот, наблюдая за реалиями советской жизни, я, как и
означенный граф, столько всяких прожектов наизобретал... Впрочем, -
махнул рукой Власьев,- не об том сейчас речь. Сюжеты сюжетами, а вот как
быть практически...
Не торопясь, тщательно подбирая слова, бывший старший лейтенант
начал излагать Шестакову свои соображения.
Выходило так, что для того, чтобы уйти за границу, через Финляндию
дальше и на Запад, для начала хотя бы в Швецию, а потом лучше всего
куда-нибудь в Америку, можно и в Южную, поскольку в Европе все равно в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг