четырнадцати годам его худенькая, мосластая фигурка уплотнилась, он стал
крепышом, похожим лобастой головой и мускулистой шеей на бычка абердинской
породы.
Между тем из центра по разгадыванию всех неразгаданных тайн пришел
ответ на запрос доктора Кальцекса. Пришел, надо сказать, тревожно быстро -
на седьмой год пребывания Леро в Нескучной Обители. Такая поспешность
объяснялась тем, что пузырек, запаянный в колбочку, всполошил и озадачил
весь центр. Сначала его приняли за молекулу неизвестного науке элемента в
газообразном состоянии. Но эта гипотеза не подтвердилась. Затем одному
сотруднику центра пришла в голову мысль, показавшаяся вначале чистой
блажью, - проверить, кем были предки Леро. Выяснилось, что в эпоху раннего
капитализма предки Леро по линии матери были рабочими угольных копей.
Из-за условий труда, существовавших в те рутинные и жестокие времена, они
работали в лежачем положении и постоянно изнывали от нечеловеческой
усталости и тоски по небу над головой. Алчность хозяев копей загоняла их
все глубже под землю. В конце концов шахты стали такими глубокими, что
рабочие, не желая тратить свои скудные заработки на подъемы и спуски,
стали жить прямо в штольнях. На поверхность земли они выходили лишь по
большим праздникам и в случае, если умирала жена (смерть других лиц не
считалась веской причиной для бесплатного подъема из шахты). Многие
горняки, десятилетиями работая во тьме, слепли, но это обнаруживалось,
только когда они, уволенные по старости, пытались понять, на сколько их
обсчитали при окончательном расчете. Настоящими испытаниями для рабочего
копей были редкие выходы из забоя. Он до того привыкал жить и трудиться
лежа, что уже и представить себе не мог, что же такое вертикаль! На
поверхности земли он чувствовал себя неуверенно и поскорее, тратя месячный
заработок на бутылку спиртного, напивался и на полпути от шинка к дому
падал, принимая привычное ему лежачее положение... Но самым тяжелым
последствием изнурительного труда глубоко под землей было наполнение крови
пузырьками, какие доктор Кальцекс обнаружил у Леро. Это было что-то вроде
кессонной болезни, но с другими и не менее тягостными проявлениями. Под
воздействием пузырьков люди испытывали непреодолимую тягу к чему-то
неведомому. Страх, нерешительность и полное неверие в себя отныне
определяли каждый шаг в их жизни. Они замыкались в себе, становились
угрюмыми и раздражительными. И это еще не все! Болезнь передавалась по
наследству потомкам, которые не то что не работали в копях - в глаза их не
видели. Пузырчатая кровь могла миновать сына, дочь и, подобно блуждающему
лесному ключу, выскочить в каком-нибудь далеком потомке. Случай с Леро,
заключили в центре, именно такой...
Об опасности, грозящей мальчику, доктор Кальцекс немедленно сообщил
Сансанчу и МАМА. "С ним, вероятно, уже что-то происходит, а мы про это
ничего не знаем, - с убитым видом предположил доктор. Коричневый от
загара, Сансанч сразу стал серым от ужаса. - Беда в том, что мы обещали
ему в течение десяти лет ни с чем не приставать, - подавленно пробормотал
он. - Не знаю, что и делать..." Решительнее всех оказалась МАМА. "Оставим
в стороне условности, когда речь идет, возможно, о жизни мальчика, -
сказала она. - Надо действовать!.."
И вот Сансанч и МАМА, не дожидаясь приглашения, пришли к Леро в гости.
- Что случилось?! - испуганно закричал он, увидев их. - Из строя вышел
третий двигатель?
- Нет, с кораблем больше ничего плохого не произошло, - поспешил
успокоить его Сансанч. - Мы пришли спросить: как ты себя чувствуешь?
- Лучше всего сказать: никак! - мигом повеселел Леро. - Мне здесь до
того хорошо, что я забываю, есть ли у меня тело, и убеждаюсь, что есть,
лишь когда о чем-то сильно задумаюсь и упрусь на ходу лбом в стену или,
приняв падающую сосновую шишку за чей-то пас, по привычке отбиваю ее
головой... И во всех остальных отношениях у меня, как говорили мальчишки
моего возраста лет сто назад, "нормалек". Мне с каждым годом все сильнее
хочется учиться и еще больше знать. Откровенно говоря, я все хуже и хуже
понимаю, что имел в виду этот древний чудак Екклезиаст, утверждая, что во
многой мудрости есть много печали и кто умножает познания, тот умножает
скорбь...
- Значит, тебя в самом себе ничто-ничто не огорчает? - спросила его
МАМА.
- Врать не стану: огорчает, - весело ответил Леро. - Давно хочется
испытать, что такое хандра. Но мне почему-то никак не хандрится. И что
такое валящая с ног усталость, тоже знаю пока что по книгам. Но больше
всего я недоволен тем, что у меня не хватает силы воли не просить добавку,
из-за чего я ем слишком много и расту темпами фасоли...
- Все это, конечно, недостатки, но с ними можно не бороться: они сами с
годами пройдут, - сказал Сансанч, несколько ободренный признаниями Леро. -
Но, быть может, тебя в самом деле тревожит что-то такое, в чем бы ты
признался только отцу с матерью?
Умные глаза Леро лукаво блеснули. Он с самого начала воспринимал это
собеседование как розыгрыш.
- Пока мои водители в космосе, на Земле мои отец и мать вы. Сансанч и
МАМА! - с жаром признался он им. - И вам-то я скажу по секрету: есть у
меня постыдная тяга к добавке просить еще одну добавку. Но с ней я уже
успешно борюсь!..
В конце концов гости, совершенно успокоенные, ушли.
А между тем в жизни Леро уже произошло нечто такое, что его самого
встревожило. Нет, нет, рассказывая, как хорошо ему живется, он ничего не
прибавил! Но и не сказал полной правды. А она заключалась в том, что
накануне визита Сансанча и МАМА ему приснился странный сон. Правда, на его
месте многие не стали бы заводить разговора на эту тему: подумаешь, экая
невидаль - сон!.. Но для Леро ночное сновидение было событием. До этого
дня он вообще не видел снов, спал, точно нырял в черный колодец небытия.
Открыв глаза, с удивлением отмечал: солнце, только что севшее за горой,
уже взошло и пламенеет над морем, а на подушке под щекой откуда-то
появилось влажное пятнышко. А что было между тем, как он закрыл и открыл
глаза, Леро не помнил. И когда товарищи в его присутствии пересказывали
друг другу свои сны, он уязвленно отходил в сторону. Ему долгое время
казалось: либо они, соперничая в умении выдумывать, все сочиняют, либо его
сны, не успев образоваться, вытекают у него изо рта на подушку... Но вот
как-то, продолжая спать, он сказал самому себе: "Внимание! Мне снится
сон!" Снилось ему, что он, стремясь для Солнышка занять самое лучшее место
в столовой, бежит вниз по лестнице, ведущей к морю. Он уже отщелкал ногами
половину из тысячи ступенек и вырвался вперед (что не раз и было наяву),
как вдруг неведомая дерзкая сила, похожая на встречный ураганный ветер,
сначала как бы примериваясь, приподняла его над лестницей, а затем
вознесла над гурьбой бегущих наперегонки Паромщиков Вселенной, Рыцарей
Алых Гвоздик, Больших Друзей Маленьких Букашек и других его товарищей.
"Люди! - встревоженно крикнул им он сверху. - Что со мной?" Голос ветер
смял, погасил его крик. Тогда, чтобы привлечь к себе внимание, Леро
замахал руками и поболтал ногами. Это привело к тому, что он стрелой взмыл
еще выше.
Это был сладостный сон! Летать в небе оказалось куда проще, чем ходить
по земле. Достаточно было развести руки в стороны, и Леро зависал между
небом и землей. А если он взмахивал кистями или даже просто ставил их под
острым углом - его резко бросало вперед и выше, в ушах свистел ветер и
сотрясались барабанные перепонки. И вот какое неведомое прежде ощущение он
испытал, летая во сне: ему казалось, что сам-то он в это время лежит с
закрытыми глазами в постели, а высоко в небе реет его двойник, его второе
"я"! Так уже в этом сне Леро познал и отравился сладостью двойного
существования. В нем заговорила пузырчатая кровь...
Он проснулся, обнаружив себя лежащим на надувном полу. Изумленно потряс
головой. Вышел из домика. В ту ночь он спал в горах у небольшого водопада.
Утро выдалось кротким, золотистым. В расщелинах камней таинственно и нежно
пела вода. Чайки, снежно-розовые в лучах восходящего солнца, расхаживали
неподалеку туда-сюда, разогреваясь для взлета. Не залюбоваться этим утром
было невозможно! Но вот беда: Леро оно показалось мрачным, недобрым и
вызывало у него лишь раздражение, прежде всего тем, что напоминало - ночь
прошла и все, что он видел и испытал, было не наяву, а во сне. Он заставил
себя принять душ под водопадом. Смыл разбитость и дурное настроение, и
скоро все вернулось на свои места: мир Нескучной Обители вновь предстал
перед Леро во всей своей красоте, а диковинный сон, отлетая из памяти все
дальше, тускнел и меркнул.
Сансанч и МАМА расспрашивали Леро о самочувствии на пятый день после
того, как ему приснился этот самый сон. К тому времени мальчик уже почти
не сомневался, что никакого сна на самом деле не было, просто ему что-то
померещилось. Он успокаивал свою совесть, внушая ей, что скрыл от своих
старших друзей не правду, а всего лишь легкое сомнение... Но вскоре на
него снова неистовой бурей обрушился все тот же крылатый сон.
Пробудившись, Леро затужил, хотел было немедленно пройти к Сансанчу и МАМА
и рассказать им все начистоту. И все же не пошел. Ведь прежде чем поведать
этим двум симпатичным людям всю правду о странных снах, сначала надо было
сказать, что накануне он солгал им умолчанием.
А второй сон был еще увлекательнее, чем первый! Взмыв ввысь, Леро с
сотню миль принесся над мелко всхолмленным морем, увидел караваны судов и
темные силуэты подводных лодок, стада синих китов, колыбели морских
смерчей и ураганов, острова, видимые только во сне и потому не отмеченные
ни на одной карте, и прибрежные города заморских стран. Он летел - и то ли
в нем самом звучала грозная и скорбная, как реквием, музыка, то ли эта
музыка и была энергией его полета, все клеточки его тела благодарно пели и
легко отзывались на малейший взмах руки и поворот ладоней. И как бы высоко
он ни поднимался, повсюду за ним по поверхности моря торопливо бежала
причудливая тень, похожая на какое-то слово, прочитать которое из-за
высокой скорости полета и зыби волн было невозможно... Наконец он очнулся,
открыл глаза. Как и в предыдущий раз, утро предвещало ясный день. Но,
удивительно, Леро не воспринимал его ярких красок. Все в его глазах: и
сахарно блистающая вершина горы, и леса, облитые розовато-золотым светом
утра, и тихо колыхающаяся громада моря - все было покрыто серым пеплом
уныния и тоски. Весь день мальчик был угнетен, молчалив и улыбался лишь в
ответ на очень удачные шутки товарищей. И, как только выпадала
возможность, уединялся. Ему хотелось вновь пережить то самое состояние,
которое он испытал во сне, когда, облетав все море, повернул к берегу,
вытянулся в струнку, весь затрепетал, как папиросная бумага на ветру, и
полетел вперед с такой огромной скоростью, что весь раскалился и, как ему
показалось, опалил себе мочки ушей.
В тот день ему необычно часто встречался Сансанч. Снова чем-то
обеспокоенный, руководитель НО вопросительно поглядывал на Леро, будто
ожидал, что мальчик подойдет к нему и признается в чем-то важном. Под
вечер, не дождавшись этого, он сам подошел к Леро, глянул ему в глаза, как
сталевар в глазок печи, и с тревогой сказал:
- До меня дошел слух, что сегодня ты отказался от добавки. Это правда?
- Да, - неохотно ответил мальчик. - Я не хочу полнеть.
И тут же торопливо свернул в сторону.
И опять Леро не сказал всей правды! Не полноты боялся он, а того, что
возросший вес станет помехой для его полетов во сне!..
Да, все в жизни Леро как бы перевернулось вверх дном: чем изощреннее и
красочней были сны, тем неприятней ему становилась явь. Не только природу,
но и людей Леро теперь воспринимал через призму ночных видений. Он стал с
мрачной снисходительностью поглядывать на своих товарищей. Им снилось, как
правило, что-нибудь будничное, прозаическое: один на удочку поймал кита,
другой во сне решил математическую задачу... А Леро что ни ночь летал во
сне, с каждым разом забираясь все выше и выше в небо. Бывали случаи, он
покрывался льдом, подобно стратостату, поднявшемуся в разреженные слои
атмосферы, его трясло при переходе звукового барьера, он научился
совершать строго вертикальный, как ракета, взлет...
И все же самыми приятными были для него сны, в которых он становился
пассажирским авиалайнером со сверхзвуковой скоростью. На его спящем лице
появлялась счастливая улыбка всякий раз, когда он видел себя в образе
длинной серебристой сигары с короткими, прижатыми к корпусу крыльями и
носом в форме клюва клеста. Две огромные силы противоборствовали в нем:
одна скрепляла части его конструкции, другая стремилась разорвать его на
те же самые части, и именно это противоборство и обеспечивало его
надежность. Он любил молча возвышаться над сутолокой аэропорта. Испытывая
смесь добродушия с чувством превосходства над крохотными по сравнению с
ним пассажирами, он вбирал в себя и их самих и их толстенные чемоданы.
Затем выруливал на взлетную полосу, стартовал и уже через несколько секунд
был в леденящих взор просторах стратосферы. Но пиком нечеловеческого
счастья для него каждый раз был вот этот миг полета: когда посреди
равномерного гула двигателей вдруг раздавалась озорная трель звонка. То,
снилось ему, в багажном отсеке срабатывал кем-то впопыхах засунутый в
чемодан будильник. Спящего Леро охватывала безмерная гордость. И в самом
деле: где, когда, кто из людей испытывал такое, чтобы внутри него звенел
будильник?!
Спал Леро всегда крепко. Но если прежде он просыпался сам, то теперь
просил товарищей будить его по утрам. Но легко было сказать: разбудить
Леро! Чтобы он наконец открыл свои сонные глаза, товарищи кричали ему в
ухо, лили за ворот ледяную воду, трясли изо всех сил. "Встаю", -
недовольно бормотал Леро и, когда товарищи уходили, случалось, опять
засыпал.
Пришла пора - крылатым снам мало стало ночей! Леро потерял всякий
интерес к книгам, на уроках сидел "сонной мухой" (так выражались, когда на
Земле еще водились мухи). Он и ел теперь не со здоровым аппетитом, как
прежде, а зло и алчно, от всего, что ему подавали, отрывал и заглатывал
кусками и при этом, точно кондор, угрюмо оглядывался по сторонам. Надо ли
говорить, что товарищи, любившие Леро за независимый и жизнерадостный
характер, перестали его узнавать?
Чтобы он не отстал в своем развитии от сверстников, учителя начали
заниматься с ним отдельно. Каждый раз он садился напротив них с
внимательным видом. Глядел во все глаза на все, что они для него писали,
чертили на доске. Но ничего не видел. Слушал, что они говорили. Но ничего
не слышал. Он был весь поглощен рассматриванием приснившегося ночью.
Крылатые сны, химеры его ночей, едва он открывал глаза, как тонкий
стеклянный сосуд при ударе об пол, разлетались на мелкие части. И теперь
самой большой страстью Леро стало собирание и - да будет нам позволено
выразиться так - склеивание осколков сна...
Кто бы знал, как ему стало тяжко жить! Он по-прежнему от всех скрывал,
что с ним происходит по ночам и чем его ум занят днем. И чтобы как-то
объяснить свое равнодушие к книгам и учебе, стал прославлять Екклезиаста и
проповедовать его мрачный взгляд на познание как на источник скорби и
печали. Наконец, пришел день - Леро совсем запутался и запретил себе
думать о том, чтобы пойти и рассказать Сансанчу и МАМА о своих мучениях.
Это случилось, когда он увидел во сне ту, ради которой в снах поднимался
над землей все выше и выше, - Солнышко.
Все эти годы они, как и условились во время первой встречи в столовой,
сидели за одной партой. С первого же дня оба почувствовали, что им хорошо
быть рядом. А почему, не знали. Да и где им в ту пору было знать, что с
людьми многое происходит помимо их сознания и воли? Сердца Леро и
Солнышка, точно два маленьких колокола, которые нашли, что они созвучны,
без устали и самозабвенно переговаривались в то самое время, когда мальчик
и девочка, занятые на уроках делом, сосредоточенно молчали, и даже тогда,
когда горячо спорили, кто из них на чью половину парты залез локтем... Чем
старше становился Леро, тем больше он открывал в Солнышке достоинств. Она
была не только красивой, но и доброй, неспособной обидеть комара
девчонкой. Леро любил смотреть в ее серебристо-серые глаза и ради этого,
бывало, легонько дергал соседку за косичку на уроке. А на переменке
выкидывал какое-нибудь смешное коленце, чтобы вызвать у нее улыбку. Он уже
слабо помнил, как выглядит его мать. Зато где бы ни был, повсюду видел
перед собой светозарное лицо Солнышка, оно словно вторым изображением было
наложено на весь полуденный мир. Все стройные, красивые девчонки стали ему
чем-то напоминать соседку по парте. Со временем он начал находить общее с
ней в птицах, облаках, цветах, а очертания самых живописных скал округи
навели его на мысль, что ветры за образец для разрушения твердых пород
приняли милый, с чуть вздернутым носиком профиль Солнышка...
Ему, конечно же, хотелось, чтобы Солнышко узнала, как дорога ему. Но
каким образом это сделать? Сказать о своих чувствах, что называется,
открытым текстом, не утаив, как советовал доктор Кальцекс, ничего? Однажды
Леро набрался храбрости и проводил ее после уроков аж до дверей спортзала
- Солнышко занималась гимнастикой. "Ты самая хорошая девчонка на свете, и
давай с тобой дружить до самой смерти", - хотел он сказать ей на прощание.
Но не смог вымолвить ни слова! Дикий страх вдруг обуял Леро: что, если он
ей ни капельки не нравится?! Хуже того: он ей противен и, кроме смеха, его
предложение дружить до самой смерти ничего у нее не вызовет? "Я потопал!"
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг