Отправим в мир послов. Из нас кто-нибудь полетит и от Ново-Китежа люди
полетят. Попросим помощь. Пришлют сюда топографов, геологов, воздушной
разведкой найдут тропы через Прорву. И уйдете вы в мир, о чем ГОДАМИ
мечтали.
- После твоих слов, Степан, опять вольнее дышать стало, - улыбнулся
радостно Будимир. - Ладьтесь в путь, спасены души, - посмотрел он на
новокитежан. - Толокно толките, сухари сушите, мясо солите, рыбу коптите.
Верю я Степанову слову!
- Но прежде нам потрудиться дружно придется, - продолжал Ратных. - Мирская
железная птица перед взлетом должна разбежаться. Видали, как птицы
небесные, перед тем как крыльями взмахнуть, разбегаются по земле? И для
нашей птицы расчистить дорожку нужно.. . Много там работы! Тайгу валить и
корчевать, целые скалы дробить и вытаскивать, землю ровнять. Одной неделей
и одной сотней работников не управиться.
- Все в наших руках! - сказал бодро Некрас Лапша. - На трижды проклятый
Ободранный Ложок ходили на огульные работы. А теперь огульная работа -
истинно богова работа будет.
- Долгая это песня, - вздохнул Косаговский. - За месяц едва управимся.
- ДРУГОВО выхода не вижу, - ответил капитан. К этому моменту Сережа
закончил ремонт приемника. Повернул ручку настройки. Раздался щелчок,
медленно начал разгораться зеленый "глазок" индикатора. Юрятка и Тишата
оробело попятились, с суеверным страхом глядя на раскрывающийся зеленый
"глаз". Сережа медленно поворачивал ручку. Послышались неясные шумы,
хрипы, и вдруг вырвался человеческий голос. Что-то кричал японский диктор,
но его заглушил кабацкий фокстрот из Харбина, такой нелепый здесь, в
средневековом городе. И сразу все заглушил поросячий визг, щелканье, дробь
морзянки, скрежет, рев. Юрятка и Тишата опрометью бросились к дверям.
Поднялись со скамей и взрослые, посадские вожаки, не спуская глаз с
говорящего, играющего, визжащего поросенком ящика. Они вздрагивали от
каждого звука, но не убежали. Негоже с мальчишек пример брать.
А у Сережи дело опять наладилось. Он поймал какую-то станцию. Далекий,
очень печальный женский голос тихо брел над землей, над тайгой и забрел в
древний Ново-Китеж. Затаив дыхание слушали посадские далекую, грустную
песню на незнакомом языке. И вдруг - это было так неожиданно и радостно,
что вздрогнули все, и новокитежане и мирские, - вдруг в песню ворвался
русский голос. Спокойно, деловито рассказал он о рыбаках Посьета,
перевыполнивших план второго квартала, о новосибирских геологах, открывших
мощное месторождение железа, и о свердловских металлургах, увеличивших
выпуск стального проката.
Ратных, Косаговский и Птуха переглянулись, счастливо улыбаясь. С волнением
слушали они привычные слова о трудах родной страны. Голос диктора, словно
колеблемый ветром, то поднимался, то затихал и неожиданно пропал. Сережа,
ловя заглохшую волну, повернул ручку настройки, и снова появился русский
голос, но другой, глубокий бархатный баритон:
"Говорит Москва! От Советского Информбюро..."
Сережа прибавил громкость, и четко, медленно, торжественно зазвучали слова:
"В течение вчерашнего дня наши войска вели ожесточенные оборонительные бои
с превосходящими силами гитлеровцев..."
Капитан вскочил, грохнув отброшенным табуретом. Косаговский, опираясь
ладонями о стол, хотел подняться, но остался сидеть, тяжело и часто
задышав. Мичман вскинул руки, сжатые в кулаки, и медленно опустил их на
стол. Посадские с испугом и удивлением смотрели на мирских. А
торжественный голос продолжал:
"После упорных тяжелых боев наши войска вынуждены были отойти к Минску. На
Северном фронте гитлеровцы прорвались на дальние подступы к Ленинграду".
- Какой Минск? - растерянно, непонимающе спросил Птуха.
- Один у нас Минск - столица Белоруссии! - -со скорбной яростью крикнул
летчик.
- Тише, ради бога! Не мешайте, - умоляюще сказал капитан.
Но передача уже кончилась. Торжественно и печально прозвучали последние
слова:
"Вечная память героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей...
родины!"
И сразу зазвучала незнакомая, неслышанная песня:
Пусть ярость благородная Вскипает, как волна. Идет война народная,
Священная война...
- Товарищи! Братья! - повернулся капитан к новокитежанам. - На нашу
родину, на мать-Россию, напал жестокий враг!
3
Капитан сел на поднятый табурет. Он помолчал, чувствуя ледяной, колющий
озноб на щеках, от которого стянуло кожу на скулах.
- Наше место на фронте! - твердо, убежденно заговорил. Виктор. - Там
решается судьба нашей родины. Немедленно на фронт!
Он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, поднял голову и увидел
Анфису. Она только что вошла, остановилась в дверях и, стиснув побелевшие
губы, смотрела на Виктора. Она услышала его слова, медленно повернулась и
ушла. Летчик посмотрел жалобно ей вслед, но остался на месте.
- На фронт идете? Приветствую! И моя душа уже там, - строго и сурово
сказал мичман. - А у меня другой вариант. Я остаюсь здесь. Слышали? -
Птуха сказал это с вызовом и даже встал. - Осуждать будете? Ха, хвост
поджал, гроза морей? А это вы видели? - поднял он левую руку. - Двух
пальцев недочет. На фронт меня не возьмут. А выдавать подштанники и
тельняшки в баталерке - мне это надо? - Певучий, ласковый одесский говорок
мичмана стал строгим и твердым. - А. они как? - кивнул он на новокитежан.
- Они же как дети, как котята слепые. Они в веках заблудились. И не до
конца разминировали мы Ново-Китеж. Бродят еще здесь два лютых волка -
братчик, князь недобитый, и Остафий Сабур, тварь поганая. А поп Савва?
Тоже их поддужный! Эта тройка много зла может натворить. Где они сейчас
прячутся? Что делать думают? Не в лапту же с посадскими играть. А я
посадских из карабинов, автоматов и пулеметов научу стрелять. Дадим
прикурить жлобам! И полный порядок на палубе! Будем спокойненько ждать
помощи от Советской власти. Тогда я и сдам ново-китежских братишек из рук
в руки Советской власти. - Мичман помолчал и неожиданно сел. - Все! Ваше
слово, товарищи.
Капитан встал, обошел стол и, подойдя к Птухе, крепко пожал ему руку.
- Спасибо, мичман! А учить посадских стрелять из автоматов мы вместе
будем. Моя душа уже там, где защищают нашу родину, но не скоро мы туда
попадем. Долгая песня, как сказал Виктор Дмитриевич.
- И у меня душа там! Не будет долгой песни, Степан Васильевич. Взлетим без
корчевки. У меня мысль появилась... - Виктор застенчиво улыбнулся. -
Старые летчики, воздушные волки, говорят: "Главное сесть, а подняться
всегда сумеем!" Рискованно, правда...
- Я тоже за риск, - поднялся капитан. - Тогда все решено. Тогда принимай,
Будимир, атаманство!
Ратных снял с себя саблю старицы Анны и протянул ее через стол Повале.
Глава 10 РОССТАНЬ
Ты готов?
Я готов. Отныне Новый, труд ожидает нас...
Э. Багрицкий, "Лето"
1
Мирские уходили рано утром.
Канистры с бензином положили на волокуши - упругие шесты, скрепленные
поперечиной и привязанные к хомутам. Только волокуши и пройдут по таежному
бездорожью, в болоте не загрузнут, в чапыжнике не зацепятся, меж стволами
не застрянут. Взяты были в дорогу и автоматы.
Провожал их весь город. Они стояли, окруженные посадскими, с лицами,
распухшими от укусов гнуса, обородатевшие. Стояли, не отводя глаз от
изнуренных лиц новокитежан, и глотали горькую почему-то слюну.
Капитан снял фуражку и сказал дрогнувшим голосом:
- Ну, простимся, братцы!
Целовались неумело, по-мужски, тискали руки, вытирали рукавом глаза.
Прощался и Сережа с ребятами. Держался он твердо, только лицо кривилось.
Юряте он подарил свой чудо-нож, а всем другим ребятам - по горсти
стреляных автоматных гильз. На. городской заставе, когда ребята уже
остановились, он вдруг вспомнил и закричал:
- Ребята, вы Вукола в полузащите попробуйте! Слышите? А Завида на левый
край поставьте. Обязательно! Слышите?
На заставе простился и Виктор с Анфисой. Опять, как на качелях Ярилина
поля, разверзлась перед Анфисой погибельная бездна, но твердо было ее
мокрое от слез Лицо. Виктор взял в ладони ее холодные, бессильные руки.
- Не зову я тебя сейчас идти со мной. Впереди у нас будет новая разлука. Я
на войну уйду. Не забывай меня и клятвы нашей не забывай.
Она прижала руки к горлу жестом беспомощным, обреченным и сказала с
беспросветной горечью:
- Справлюсь ли я с сердцем своим, не засушит ли меня тоска по тебе, любый
мой?.. Сердце щемит. Встречусь ли снова с тобой?
Любовь, нежность, тоска сжали горло Виктора. Он привлек ее к себе и стал
целовать ее обмякшие губы, шелковистые брови, мягкие ресницы. Она молчала
на его груди, даже дыхания не было слышно, и простилась с ним легким
прикосновением губ к его лбу, не обнимая. И отошла. Тотчас обняла её нежно
Дарёнка.
- Не кручинься, государыня Анфиса. Судьба разлучает, судьба и прилучает.
Так-то!
Анфиса покачала безнадежно головой. Она не верила, не надеялась.
За последними домами Рыбного посада провожавшие отстали. В тайгу с
мирскими шел Пуд Волкорез - указывать дорогу, Некрас Лапша - менять
лошадей в таежных деревнях, а еще Истома и Птуха. Юноша летел на Русь
вместе с мирскими: много раз просил он об этом капитана, а мичман заявил,
что он только тогда спокоен будет, когда увидит, что "Антошка" взлетел
благополучно.
На сопке, редко поросшей сосной, остановились и в последний раз оглянулись
на град невидимый, богоспасаемый. Он лежал внизу веселый, залитый солнцем,
нарядный и, скрывая нищету свою и убожество, слал уходящим последнюю
улыбку. Бледным золотом сияла чья-то крыша из новой соломы, кичливо
червонным золотом сверкал верх посадничьих хором, нежно голубел купол
собора и переливался под солнцем Светлояр. Только обугленные, с сорванными
воротами стены Детинца да реденький дымок все еще чадивших остатков домов
верховников и стрельцов напоминали о грозных бунташяых днях, промчавшихся
по древнему городу.
2
В тайге было чисто, свежо. Ветер продувал ее насквозь.; Шли по каляно
шуршавшим под ногой прошлогодним листьям, по сочным, стоявшим торчком
молодым травам.
Лишь Волкорез шел без шума, будто и не было у него под ногами ни сухих
листьев, ни сучьев. Женька снова шарил по кустам, бросался на дразнящие
звериные запахи, и глаза его горели охотничьей яростью. Сережа был весел и
счастлив. Домой идём, на Забайкальскую улицу! И не надо ему отводить
обеими руками упрямо лезущие в лицо сучья или нащупывать неверной ногой
скользкий полусгнивший валежник. Спасибо Волкорезу - освободил Сережу от
этой муки, посадил верхом на лошадь, тащившую волокушу с бензином.
Но грустен был Виктор. Чувство невозратимой утраты и какой-то непоправимой
жизненной несправедливости теснили его сердце. Он думал об Анфисе.
На ночь отаборились у звонкого ручья. Лапша убежал в деревню за сменными
лошадьми. Здесь, когда начало темнеть, и заметили они пожар в той стороне,
откуда шли. Там стояли в небе тучи, они то багровели зловеще, то светились
недобрым желтым отсветом.
Спали ночью плохо, беспокойно. То один, то другой вставал и смотрел в
сторону пожара. А утром заспешили. Лапша пригнал лошадей больше, чем нужно
было для волокуши, и люди могли ехать верхами. Теперь, где можно было,
пускали лошадей рысью. И на рыси Некрас, то и дело оглядывавшийся, вдруг
остановил лошадь и закричал пропаще:
- Спасены души, это Ново-Китеж горит! Он горит, родимый!
Все обернулись. В стороне города в небе встала стена густого дыма.
- В Детинце тлело, а ветерок раздул, и на город перекинулось. Божье
наказание! - перекрестился Волкорез.
- Я еду назад! - Мичман круто повернул лошадь. - Товарищ капитан, Виктор
Дмитриевич, Сережа, до скорой встречи!
Он хлестнул лошадь и помчался не оглядываясь.
- И куда поскакал, оглашенный! Заблудится, - покачал головой Волкорез. -
Некрас, езжай с ним. Найдешь в город дорогу?
Лапша полез пятерней в затылок:
- А чо не найти? Найдем.
- Езжай! - приказал охотник. Лапша повернул было лошадь, но Истома
остановил его.
- Погоди чуть, дядя Некрас. - Юноша соскочил с лошади и подошел к мирским.
- Говорил я вам не раз, что стремлюсь в мир, яко олень на потоки водные.
Мечтание имел, не мешкая, с вами в мир уйти. А душа приказала: останься!..
Ты плохо не думай, Виктор, - шагнул он к Косаговскому. - Ей одной тяжело
будет. Людей злых в Ново-Китеже немало осталось. И загорелся город божьим
ли попущением, а может быть, и злым умыслом. Новые мученья и страхи. А я
хоть малой защитой ей буду. Потому и вернусь в город. Веришь мне? -
положил он руку на колено Виктора.
Летчик нагнулся с седла и, обняв юношу, долго не отпускал его, затем
крепко поцеловал.
- А ты, Степан, мне дороже брата был, - подошел Истома к капитану. - На
многое доброе ты глаза мне открыл, темноту нашу светлил. Крестами бы я с
тобой поменялся, побратимами мы стали бы, да не носишь ты креста. Так вот
тебе память обо мне.
Он вытащил из кармана большой пятак, из мира вывезенный, с двуглавым орлом
под короной, разрубил его топором пополам и половину монеты протянул
капитану.
- Как взглянешь на сю половинку, меня вспоминай. Прощай, друг!
- И ты. Истома, не забывай друзей. Не так уж много их на свете. - Ратных
протянул юноше руку. - А я тебе "прощай" не говорю, говорю - "до встречи"!
- Увижу ли я мир? Не верю что-то, - с печальным сомнением ответил Истома.
Обняв Сережу обеими руками, притянул к себе, поцеловал в губы и в глаза. -
Прощай и ты, головка светлая и сердечко соколиное!
Он вскочил на лошадь и с места послал ее намётом. Лапша припустился за
ним, болтая на скаку локтями.
Мирские долго смотрели им вслед. Смотрел и Женька, задумчиво склонив набок
голову и подняв переднюю лапу. Он не мог понять, почему расстались такие
хорошие люди.
Глава 11 ВЗЛЕТ
Полный газ! Ревут моторы.
М. Светлов, "Песня летчика"
1
Озеро Чапаева открылось неожиданно. Деревья кончились, и вдруг сразу, как
взрыв, ударил в глаза яростный оранжево-красный закат. Два заката! Один в
небе над тайгой, второй - в озере.
- Ух ты, до чего ж красиво! - восхитился Сережа. И тут же он вспомнил, что
пришло время прощаться с тайгой. Стало так грустно, что даже в сердце
вступило. Полна тайга угрюмой дикости, а все же прекрасна она неукротимой,
мощной красотой. Но тут же он вспомнил свою Забайкальскую, вообразил, как
пойдет по ее асфальту и будет переходить с одной стороны на другую, чтобы
почувствовать, какая она широкая и ровная.
Дождались рассвета и начали осмотр самолета. Стоянка в тайге не повредила
"Антону". Это выяснилось, когда сбросили с него маскировку, сняли чехлы и
опробовали моторы.
- Ни на что не жалуется. Вполне здоров! - обрадовался летчик.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг