железом палицы, кистени, железные рубчатые шары на цепях, с какими еще на
татар хаживала Русь. А против конных стрельцов были молоты-клевцы, с
железным клювом для стаскивания всадников с седел. Прислал Кузнецкий посад
и пищали, тяжелые и длинные, как ломы, но не много было огненного боя. А
из Сыромятников привезли кожаные рубахи, обшитые железными пластинами.
Походный атаман восставших посадов в шинели, туго запоясанной и
застегнутой на все четыре крючка, в зеленой пограничной фуражке и с
древней саблей старицы Анны, пристегнутой к ремню, обходил осадный табор.
За атаманом шли есаулы. В высоком шлеме, в пластинчатых латах, надетых на
посконную рубаху, опираясь, как на клюку, на прямой широкий меч, тяжело
шагал Будимир Повала. Всей пятерней он лохматил подпаленную у горна бороду
и не спускал глаз с детинских стен. Но не страх, не сомненье были в его
глазах, а спокойствие и уверенность. Положив на плечо рогатину, грозную,
тяжелую, на длинном березовом ратовище, шел плотный кривоногий староста
охотников Пуд Волкорез. И он не сводил с Детинца пятнистых, как у рыси,
глаз. В глубине их залегла настороженность; он смотрел на Детинец как на
зверя, готового к прыжку. За бревенчатыми стенами сидел этот лютый зверь и
примеривался к прыжку, прицеливался к удару когтистой лапой. Третьего
есаула, мичмана Птухи, не было в таборе - он уехал в посад за взрывчаткой
и порохом.
Атаман и есаулы остановились у дерюжной палатки, . где бабки-ведуньи
разместили лазарет. На рогожах лежали раненые при первом приступе на
Детинец. Скупо стонал посадский, подбитый зарядом картечи из горластого
"тюфяка". Рваные его портки и рубаха залубенели от крови. Ведуньи варили
целебные корни, обмывали отваром раны и накладывали на раны осиное гнездо
или присыпали золой. А в стороне лежал убитый. Бабки уже обмыли покойника
через березовый веник, обули в ненадеванные новенькие лапти, на глаза
положили медные гроши, а в головах поставили чашку с водой, чтобы было где
обмыться его душеньке, вылетевшей из тела. И провожал его в последний путь
похоронный плач женщин.
Подымитесь вы, ветры буйные,
Со всех четырех сторон.
Разнесите мать сыру землю,
Разбейтесь гробы да распахните саваны,..
Будимир снял шлем, вытер рукавом вспотевший лоб и перекрестился.
- Мало на воле погулял! - сказал он жалеюще, указывая на мертвеца, и
перевел взгляд на Детинец. - Облегли мы сего зверя, а он вишь как кусается!
- Медведь, коли почует, что берлога его в облоге, он тогда и зубом кусает,
и когтями рвет, и лапой наотмашь бьет, - угрюмо заговорил Пуд, глядя на
сиявшую золотом крышу посадничьих хором. - А Детинец не добыча еще,
подранок только. Вот и кусается.
- Добьем? - спросил походный атаман. - По острию ножа идем!
- Подденем на рогатину! - тихо, но с угрозой ответил Волкорез.
- Прииде час для мужества и для битвы! - снова перекрестился Будимир. -
Докончим же наше дело в добрый час, во святое времечко.
А похоронный вой плакальщиц начала перебивать горластая, задиристая
перебранка двух враждующих станов. Таков древний осадный обычай. Посадские
кричали стрельцам, высыпавшим на стены:
- Пошто ворота Детинца заперли?
- Чтоб телята не лазили! - отвечали насмешливо стрельцы.
- Теляток спужались, храбрецы?
- В мир, гилевщики, захотели? - орали со стен. - Ототкнем вам дыру не в
мир, а в адское пекло!
- Всем вам, кафтанникам, головы свернем! Сами себя в пятки целовать будете!
- На себя погляди, посадчина тухлая! Лаптем щи 'хлебаешь, еловой шишкой
чешешься!
- Веревки на вас, кафтанников, жалко! Мочальной петлей удавим!
На стене показалась вдруг багровая рожа попа Саввы. Задрав нос-пуговку, он
сначала выругался ядрено, потом заорал:
- Паршивчики, шелудивчики! Сманили вас, дуроломов, мирские на окаянство!
Саблей вас будем крестить, как рече пророк!
- Душа паскудная, попище нечестивый! Уже переметнулся? - брезгливо
закричал Истома, стоявший под стенами.
- Истомушка! Внучек! Сам знаешь, сколь скудно мы живем! - слезливо заныл
поп. - А старица обещала, что я один буду мертвых посадских отпевать. А
посад-чину стрельцы сотнями уложат, вот увидишь!
- Кутья тухлая! Прихвостень посадничий! - закричали ненавидяще посадские.
- Трупоядец проклятый! А поп надрывался со стены:
- Сосчитай-ка, Истомушка! С каждого покойника по алтыну - три рубля в
мошну!
Толстый, неповоротливый стрелец, низко склонившись со стены, крикнул зычно:
- В Светлояре ваших мертвяков будем топить! Как в прошлый ваш бунт топили!
- Ты топить нас не будешь! - рявкнул Волкорез. Длинная, зверобойная стрела
его мстительно взвизгнула и впилась стрельцу в горло.
- Вот тебе, вражина!
Стрелец шатнулся и упал со стены головой вперед. Так и остался лежать со
стрелой, пробившей горло и застрявшей где-то в черепе.
А перебранка осадного табора и детинской стены прекратилась только ночью.
2
Ночь пришла холодная и ветреная, с редкими проблесками луны меж бегущими
облаками. И принесла эта ночь караульным стрельцам тревогу и страх. Они
слышали шум какой-то работы: лязгало железо, били в землю лопаты, ломы и
кайлы, скрипели подъезжавшие возы. А не видно в темноте, что задумали
смерды.
Это Птуха готовил свои фугасы. Он сердился и ругался шепотом, чтобы не
услышали на стенах.
- Кошмар! Ты же не могилу копаешь, а шурф! Понимаешь? А на дне шурфа
выкопаем зарядную камеру. И что с этого будет? И будет с этого, чтоб вы
знали, воронка усиленного выброса!
А со стороны Светлояра подъезжали возы с песком, глиной и крупной галькой,
забоечным материалом для забойки шурфа.
Тревогу и страх рождал и у посадских нависший над осадным табором Детинец.
Был он загадочен, безмолвен и темен. Светились только два окна в
посадничьих хоромах, словно пялились на осадный табор огненные глазища. А
еще посверкивали волчьим глазом тлеющие фитили на стенах, отмечая места
пушки, "тюфяков" и пищалей, да иногда свет проглянувшей луны дробился
синеватыми искрами на остриях копий, на лезвиях бердышей и на шлемах
стрельцов.
"Ветер и ночь холопьего бунта! Стены старинной крепости и зловещий блеск
старинного оружия... Все как во сне!" - думал капитан, стоя около штабного
шатра.
Пуд Волкорез, стоявший рядом с ним, погрозил кулаком окнам посадских хором:
- Ужо выбьем твои глазища, филин проклятый!
3
Капитан и Волкорез вползли в штабной шатер, под большую дерюжину,
накинутую на поднятые оглобли двух телег. В шатре были уже Будимир, Алекса
Кудреванко и атаманские посыльные, то есть адъютанты - Истома и Мишанька
Безмен.
Садясь на рогожу. Ратных сказал:
- Итак, товарищи и братья, завтра утром общий штурм Детинца. Согласны?
- Знамо, так! И перетакивать не будем, - решительно ответил Будимир. -
Мужики уже роптать начали: де атаман и есаулы зады чешут, о битве не
думают.
- Ас братчиками как? - озабоченно спросил Пуд. - Опаска с ними большая
нужна!
- С братчиками не все ясно. В Детинце, полагаю, их нет, а вот с тыла они
могут ударить. Алекса перенес свои сторожевые посты на тылы осадного
табора. Алекса, не проморгают твои дозорцы?
Алекса привстал, отвечая:
- Уши топориком держим, не вполглаза - на полный глаз глядим. И мышь не
прошмыгнет!
- Если тревога в тылу начнется, ты, Пуд, туда своих ребят с луками
посылай. Нужно издали врагов бить, близко к табору не подпускать. Подойдут
вплотную, нам несдобровать! А как твои таежные посты, Пуд?
- У Алексы мышь не прошмыгнет, а у нас жук или червяк не проползут. Округ
города в тайге дозоры стоят.
- Оружия у нас маловато, - вздохнул атаман. - Если стрельцы в конную атаку
пойдут, кольями и оглоблями отбиваться придется.
Будимир виновато опустил голову.
- Сделали, сколько успели. Раньше времени начали. Все помолчали,
погруженные в тревожные думы. Потом капитан снова спросил Истому:
- О пленных наших ничего не узнали? Юноша покачал головой.
- Узнали, да мало. Друзья Сергунькины, ребятишки посадские, говорят, что
Сергунька и брат его в Пытошной башне сидят. Точно будто бы узнали.
- Ребятишки всегда знают, - улыбнулся капитан. В шатер, согнувшись,
втиснулся мичман. Был он перемазан землей и глиной, брюки на коленях
разорваны.
- Закончили, мичман? - оживился Ратных.
- Так точно, закончили! - Глаза Птухи, обычно всегда со смешинкой, как у
истого одессита, сейчас блестели жестко. - Эх, и рванем! Двадцатый век
против семнадцатого. Кошмар!
Новокитежане с уважением смотрели на мичмана. К штабному шатру подошел
кто-то и остановился, не решаясь войти. Видны были только огромные босые
ноги. Потом послышался голос Некраса Лапши:
- Атаман-батюшка, есаулы славные, на детинских стенах огни многие
появились. Взглянули бы! Штабной шатер вмиг опустел.
Глава 2 МИРНАЯ БЕСЕДА
Только там, где приходит беда, Проверяется смелость.
Муса Джалила
1
Их заперли в комнате Пыточной башни. Большое волоковое окно, через которое
Сережа и его друзья пробрались два дня назад по желобу в Детинец, было
забито наглухо толстыми сосновыми горбылями. Виктор еще на рассвете
внимательно осмотрел волоковое окно, попробовал отодрать горбыли и
безнадежно сказал:
- Здесь нам хода нет.
Было в камере и второе окно, маленькое и забранное решеткой, выходившее на
посадничий двор. Видно из него было немногое: край двора, верхушки сада да
берег пруда, где шлепали вальками прачки. Но это было все же веселее, чем
мрачные стены тюрьмы, и Сережа часто подходил к этому окну. Он и заметил,
что среди прачек, коренастых, голоногих, появилась тоненькая девушка в
цветном сарафане.
- Чего это она смотрит на наше окно? - удивился вслух Сережа. - Все
смотрит и смотрит!
- Кто смотрит? - подошел к окну Виктор и тотчас вскрикнул: - Она! Анфиса!
Узнала, что нас сюда сунули! Будем ждать от нее весточки.
А весточка уже пришла - уже стучал на двери наружный засов. Посадничий
ключник, дряхлый Петяйка, принес большой узел с пирогами, жареным мясом и
рыбой.
- Сдоба вам и ядь всякая, скоромная и постная.
- Спасибо, дедуся! От кого посылка? И письмо есть?
- Письмо тебе посадник-владыка батогами пропишет!
- Ты ей на словах хоть передай, что я...
- Отзынь, поганец! - крикнул зло Петяйка и спросил Сережу сухо и угрюмо: -
Белено спросить здоровье твое. Что передать?
- Передайте, здоровье хорошее, - ответил Сережа и вежливо добавил: - И
большое спасибо за беспокойство. Это тоже передайте.
Петяйка вышел из камеры и со стуком задвинул снаружи засов на двери.
Кроме радостной весточки от Анфисы, ничего не случилось в этот день. Он
тянулся, как и всякий тюремный день, лениво, незаметно, бесшумно. Лишь
стучало где-то деревянное ведро о сруб колодца и ворковали голуби под
застрехой башни. Но вот в тюремное безмолвие начали вливаться сначала
глухо, а потом все громче и громче яростные и страстные крики. Где-то
недалеко шумела толпа, свистела, охала, кричала то негодующе, то умоляюще,
то ликующе.
- Играют! Честное пионерское, играют! - восторженно закричал Сережа. -
Сборная посадов со сборной Детинца!.. Витя, ты знаешь, какая в Детинце
команда? О-го-го, командочка. А кто же вместо меня центра играет? Юрятку
надо было поставить!
Сережа метался по каморе, возбужденный, со страдающими глазами. Его
команда играет ответственный матч, а его нет на поле!
- Да успокойся ты! Сыграешь и ты за свою команду, не раз сыграешь! -
схватил Виктор Сережу и прижал к себе, остановив его возбужденное кружение
по комнате. Он начал уже беспокоиться за брата: слишком он был возбужден,
не кончилось бы это горьким плачем.
А когда крики футбольных болельщиков перешли в яростный рев, в топот
множества бегущих людей и когда буря эта домчалась до Детинца и ударилась
о его стены, заметался по каморе и летчик:
- Началось! Боже, началось!.. Так неожиданно!
Загремели пищальные выстрелы, ухнула пушка. Виктор снова прижал к себе
Сережу, загородив его собой. Решается их судьба! Сейчас ворвутся стрельцы
и потащат их на расправу. А может быть... Может быть, ворвутся капитан,
мичман, посадские и выведут их на свободу!
Так и стояли, обнявшись, глядя с ожиданием на дверь. Но прекратились
выстрелы, затихли крики толпы, а за ними никто не пришел.
Настала ночь. Переволновавшийся Сережа крепко заснул на соломе. Виктор не
спал, тревожно вслушивался в ночные шумы Детинца.
Не спало и гнездо верховников. Кричали сердито мужчины, причитали женщины,
звякало оружие. Зарешеченное окно светилось красным, трепетным светом
факелов. Неожиданно стукнул засов двери, и в камору хлынул свет. На пороге
стоял Петяйка, за его спиной - стрельцы с большими фонарями. Сережа
испуганно вскочил с соломы.
- Не подходите! - тихо, но с угрозой сказал Виктор, загородив собой брата.
- Не бойся, мирской, - сказал, выходя вперед, стрелецкий десятник. - Ни
тебе, ни мальцу худа не будет. Зовет вас ее боголюбие государыня старица в
свою Крестовую палату для мирной беседы.
Летчик ответил угрюмым, враждебным взглядом. Он знал, что вызывает его
Памфил-Бык для окончательного ответа.
- Знаю я ваши мирные беседы.
Десятник перекрестился и улыбнулся добродушно:
- Вот те крест, что худа вам не будет. Говорю же, старица зовет.
Виктор заколебался. Ответ Памфилу давать придется, от этого не
отвертеться. Он взял Сережу за руку, сказал решительно:
- Хорошо, пошли!
...Ночь была черна и тревожна. Над Детинцем повис злой, клыкастый месяц.
Чуя недоброе, на стрелецких дворах взлаивали собаки и замолкали, к чему-то
прислушиваясь.
Виктора и Сережу ввели в посадничьи хоромы и повели по полутемным
горницам. Всюду стояли стрельцы, сонно опираясь на бердыши. Смутная
тревога чуялась в низких, душных горницах, где разноцветные огни лампад
остро отражались в лезвиях бердышей.
Остановились у широкой тяжелой двери, охраняемой двумя стрельцами. Те
скрестили' было бердыши, но, увидев ключника, освободили проход. Петяйка
открыл дверь и молча, кивком головы пригласил пленников войти. Виктор
вошел, ведя за руку Сережу, и услышал тихий старушечий голос:
- Подойди ближе, мирской.
Виктор поднял глаза. Втянув изжеванные старостью щеки, словно задохнувшись
от ярости, на него смотрела ново-китежская владычица.
Он притянул к себе Сережу, обнял его за плечи и огляделся.
2
Их привели в Верхнюю Думу - государственный совет Ново-Китежа.
На лавках, стоявших покоем вдоль трех стен, сидели верхние люди, тяжелые,
сытые, угрюмые. Виктор глядел на их медно-красные морды, распухшие от
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг