Савва вылетел из боковушки, толкнув появившегося в дверях Птуху.
- С якоря сорвался, всечестной отче? - раздраженно крикнул ему вслед
мичман, но, увидев богородицу, притих и медленно пошел к иконе.
Разглядывал ее долго, то отходя, то приближаясь, склоняя голову то вправо,
то влево. Наконец сказал восхищенно:
- Кошмар, до чего похожа Дарёнка! Истома, друг, подари мне этот портрет, а
я его Даренке поднесу. Вполне джентльменски получится!
- Это, Федя, икона богородицы, называемой "Утоли моя печали".
- Чего-чего? - Под глазами и на висках мичмана собрались хитренькие и
веселые морщинки. - Ха! Слышали? Дарёнку в богородицы произвели. А что?
Бабонька она такая, что и впрямь - унеси мою печаль! В городе сейчас ее
встретил. Буду ей помогать пирогами на толчке торговать.
- Нэпманом решили сделаться? - засмеялся Косаговский.
- Скажете! - ответил обиженно мичман. - Буду ее охранять. Мордастые парни,
Душановы псы, начали интерес к ней проявлять. Ближе, чем на кабельтов,
жлобов к ней не подпущу... Пойдемте во двор, Виктор Дмитриевич. У нас
гости.
3
Во дворе на рассохшейся бочке сидел капитан и щепкой счищал уличную грязь
с брезентовых сапог. На тележных колесах разместились не-разлей-вода Псой
Вышата и Сысой Путята. Рядом, опираясь на рогатину, стоял староста лесомык
Пуд Волкорез.
- Как погуляли? - спросил значительно Косаговский.
- Погуляли! - мрачно откликнулся Птуха. - Ходили, жизнь здешнего народа
изучали. Для кино бы снять такую жизнь! Трущобы Чикаго в двух сериях! Люди
тощие, свиньи тощие, собаки и те тощие, только тараканы да детинские жлобы
жирные.
- Наше житье - как встал, так и вытье, - вздохнул покорно Сысой. - Одно
нам осталось - на брюхо лечь да спиной прикрыться.
Не поднимая головы, по-прежнему счищая грязь с сапог, капитан сказал;
- Из Кузнецкого посада мы пришли, от Будимира Повалы. Большой разговор
был. Во всех посадах кричат о выходе на Русь. Готовы драться за выход.
Рассердился народ!
- Люди накачаны, как торпеды, до полного давления, - подхватил его слова
Птуха. - Нужна только команда.
Волкорез переступил с ноги на ногу и глухо проронил:
- Рогатиной и топором с Детинцем будем разговаривать. Аль мы не разинские
внуки?
А Сысой Путята робко, еле слышно сказал:
- Пробовал уж Василий посады на бунт поднять, а что получилось? Власть
старицы свалить - не мутовку облизать.
- Не было тогда бунта! - горячо вступился Истома. - Стрельцы ночью
налетели и у бунта голову отрубили, Васю в снежную могилу загнали.
- Вот именно! - кивнул Ратных. - Восстание было обезглавлено в самом
зародыше. А если посады поднимутся дружно, организованно, Детинец будет
взят. Я в этом уверен!
- Про братчиков не забывайте, - напомнил Косаговский, нахмурив брови. -
Это союзники Детинца.
Капитан отбросил щепку, сказал решительно:
- Нам лишь бы получить в руки карту Прорвы. Мы пошлем гонцов на Большую
землю, оттуда пришлют нам военную помощь, и тогда нам никто не страшен. А
про братчиков они знают, - указал он глазами на новокитежан. - Я им
рассказал.
- Знаем! - сказал Волкорез. - Спешить надо, пока братчиков в городе нет.
Против их пищалей скоропалительных нам не выдюжить.
- Вот как спешить нам надо! - Ратных провел пальцем по горлу. - А сможем
мы поднять посады в считанные дни? Удар нужен дружный, силой всех посадов.
Вот о чем нам сейчас надо думать и говорить с людьми.
Псой Вышата хлопнул ладонями о колени и вскочил с колеса.
- Много мы думали, во весь ум думали, много говорили, а когда же за топоры
возьмемся?
Он так лихо поддернул короткие мохрастые штаны, что Птуха, не выдержав,
засмеялся:
- Кошмар! Вылитый витязь в тигровой шкуре!
- С одним топором, Псой, на Детинец полезешь? - тихо спросил приятеля
Сысой. - А детинские почнут со стен горячую смолу лить, кипятком шпарить,
из пищалей бить. Они за стенами, а у нас никаких приступных мудростей нет:
ни щитов тесовых, ни лестниц осадных, ни гуляй-городов.
- Не бойся, Сысой, расколем Детинец, как орешек! - весело закричал Птуха.
- Только скорлупки полетят! А взрывчатка на что?
- Думал я о ней, - сказал капитан. - Детонаторов у нас нет. А какой от нее
толк без детонаторов? Как из мокрой глины пуля.
- Будет толк! - уверенно возразил Птуха. - Детонаторы можно черным порохом
заменить. От взрыва пороха загремит и взрывчатка.
Псой нахмурился, покачал головой.
- Нет у нас пороха. Запрещено посадам стрельное зелье делать.
- Наделаем, братишка! - хлопнул мичман Псоя по плечу. - Дело не хитрое.
Селитры семьдесят пять долей, угля пятнадцать да серы десять. А селитра и
сера у вас здесь есть. В Детинце-то делают порох для стрелецких пистолетов
и пищалей.
Капитан подошел к Птухе, взволнованно пожал ему руку.
- Ваша взрывчатка - наш главный козырь, мичман! Надо немедленно перенести
ее в город. Тогда и начнем восстание. - Он повернулся к охотнику. -
Волкорез, будет тебе важное задание. Вы, лесомыки, хозяева в тайге.
- С нее кормимся. Как свою запазуху знаем.
- А знаете вы озеро, как чашка, круглое? Я точнее скажу. Из него берет
начало речка, которая около Рыбачьего посада в Светлояр впадает. Наш
Сережа Сердитой ее прозвал.
- Знаем ту реку и то озеро. Отрочь-озеро мы его зовем. Далеконько оно.
- Далеконько. А надо оттуда большой груз в город принести. Можно?
- А почему нельзя? В крошнях* принесем. Будто дичину на толчок, на базар
приволокли.
* Крошни (старин.) - берестяные заплечные котомки.
- На дне этого озера лежит наша взрывчатка. Пуд вскинул на плечо рогатину,
сказал спокойно:
- Коли на дне, шестами нащупаем. И мырять мы можем. Найдем!
- Щупать не надо, - торопливо перебил его Птуха. - На берегу там
лиственница стоит, опаленная молнией. Это отметка. Против нее и затоплена
взрывчатка.
- Федор Тарасович, - положил капитан руку на плечо Птухи, - иди сам с
охотниками. Дело вернее будет.
- Я готов хоть сейчас! Со взрывчаткой осторожность ведь нужна. Кусается! -
показал он трехпалую левую руку.
- Федор Тарасович, "Антошку" моего посмотрите. Как он себя чувствует? -
попросил Косаговский.
- Обязательно, Виктор Дмитриевич!.. Пуд, минутку меня подожди. Я мигом,
только китель надену. Мичман побежал в избу.
- А теперь, товарищи, нужно нам найти Алексу Кудреванку, - озабоченно
сказал капитан. - Алекса должен знать наши планы.
- Алекса в Усолье убежал, - сообщил Истома. - В солеварнях на полатях
прячется, где соль сушат. Тяжко там, парко, душно, соль тело грызет.
- Правильно. Алекса в солеварнях. Ты, Истома, пойдешь в Усолье. Зови
Кудреванку на встречу со мной.
- Кажись, и в самом деле за топоры мы беремся! - обрадованно вскрикнул
Псой, подтягивая штаны. - Мне-то поручение будет?
- Будет. Тебе поручается заготавливать серу и селитру. Начнем ружейное
зелье делать. Осторожней будь, Душановы подглядчики не заметили бы. Но ты
мужик шустрый, не попадешься.
- Я не то чтоб шустрый, я дюже на детинских сердитый.
- А ты, Сысой, иди сидням мозги вправлять. Зови их на Русь. Мужик ты
тихий, это и хорошо. Потише будь, во весь голос о нашем деле не кричи.
- Это верно, я тихий. Тихо и буду их на Русь звать, шепотом.
Глава 10 СОБОР
Был диковинный храм Богомазами весь размалеван.
Дм. Кедрин "Зодчие"
1
Истома и Косаговский пришли под вечер в Детинец. Летчик упросил юношу
показать сделанную им роспись собора. Была, правда, у Виктора и другая
мысль, была и тайная надежда.
На посадничьем дворе Виктор остановился, любуясь собором, его мужественной
простотой и строгостью.
- Лепота! - вздохнул глубоко и радостно Истома, глядя на собор. - В
"Поведании" записано, что ставил собор зодчий Нифонт, из города Суздаля
родом. А егда воздвиг чудо сие, топор в озеро Светлояр бросил.. Не было-де
и не будет такого второго! Стоит еще на Руси город Суздаль? А искусники
суздальские и теперь, поди, славятся?
- Стоит по-прежнему на Руси город Суздаль. А искусников, Истома, у нас во
всех городах много...
В соборе тускло поблескивали ризы огромных икон. От одиноко горевшей
ослопной* свечи в воздухе плыл горьковатый запах плавленого воска. Было
тихо, только потрескивала свеча.
* Ослоп - дубина; большая, толстая свеча.
Сквозь стрельчатые, затянутые промасленным холстом окна в собор, в его
хмурую полутьму, пролился желтоватый свет заката и осветил фрески,
написанные на грубой штукатурке.
- Все твоя работа, Истома? - спросил летчик.
- Сплошь моя. До меня никто не дерзнул, - с конфузливой гордостью ответил
юноша.
На своде собора был написан рай, и шли в рай святые, чудотворцы,
великомученики, божьи угодники - все изможденные, с бородами до чресл. Шли
шеренгами и толпами, в четыре ряда поднимаясь до свода, словно подсаживая
друг друга. А рай был русский, с земляникой, опятами, ландышами,
ромашками, и березки трепетали всеми листочками от теплого ветра. За
березками теплела синева неба и синело лесное озеро.
- Синяя наша Русь, такой я ее вижу. Верно, Виктор? - спросил мечтательно
Истома.
Летчик не ответил. Неподкупная, грустная кисть Истомы изобразила здесь
мечту юноши, его тоску по далекой Руси.
- В верхнем ряду, рядом с евангелистом Лукой, монахиню видишь? - снова
спросил Истома, указывая на свод. - Это Анна, первая наша старица. Великой
и светлой души человек. Она наших предков от пытошной муки спасла, от
царской петли и плахи увела. Спрятала наших прадедов здесь, в глухом
таежном закуте, посреди болотных зыбунов. Пойдем, могилу ее покажу.
2
Дальний храмовой придел был отделен от главного нефа железной, грубо
кованной решеткой. Скрипнула тяжелая дверь, и они вошли под низкие,
давящие своды погребального придела.
Здесь было темно, только где-то в глубине кроваво светилась одинокая
лампадка. Истома пошарил в стенной нише, вытащил толстую свечу и зажег ее.
При скупом свете свечи Виктор увидел ряды голубцов, древних намогильных
памятников, маленьких, до половины человеческого роста, избяных срубов с
крестом на коньке. На крестах были вырезаны славянской вязью имена усопших
стариц. Истома подошел к голубцу под красной лампадой.
- Старица Анна! - благоговейно перекрестился он и поднял повыше свечу. - И
прочие ново-китежские старицы тут покоятся. Читай на крестах их имена.
И Виктор читал имена странные, звучащие из глубин веков: Праскудия,
Меропа, Голендуха, Пестимея, Амелфа, Улита.
- Голубцы эти, - сказал Истома, - только надгробия, а похоронены старицы в
подполье собора, там они земле преданы. Вот дверь туда, - подошел он к
небольшой железной двери в ногах гробницы старицы Анны. - За дверью
ступеньки вниз, к их святым могилкам.
Виктор потрогал огромный замок, висевший на железной двери.
- Всюду у вас запреты и запоры. И мертвых под замком держите!
- Истинно говоришь, на все живое у нас запреты, запоры и оковы. Стариц
возьми. Девчонками постригали, заживо в гроб клали. - В тихих васильковых
глазах Истомы появилась тоска. - Эх, Виктор, нельзя жизнь во цвете губить,
нельзя у горячего молодого сердца отнимать радости земные!
- Анфиса добровольно идет на постриг? Она согласна на это? - не сдержав
волнения, спросил Виктор. Истома тихо покачал головой, не поднимая ее.
- Ее согласия не спросят. Указала старица - отрублено!
- А мать?
- Сиротка она. Умерла ее матушка.
- Отец, посадник, тоже согласен?
Истома ненавидяще сузил глаза.
- Кабан Густомысл за власть не токмо дщерь свою, и душу отдаст! Чай, ждет
не дождется, когда Анфиса старицей станет. Тогда он истинно царем
ново-китежским станет, мономахом!
- Нельзя этого допустить, нельзя! - схватил Виктор за плечи Истому и,
забывшись, начал трясти его. - Надо помочь ей, слышишь, Истома?
Юноша ответил безнадежным жестом руки и движением плеч.
- Немыслимое говоришь. Анфису от пострига нам не спасти. Сие свыше сил
наших. Одно осталось - токи слезные лить.
Виктор дрогнул лицом и взял юношу за руку.
- Ты любишь ее, Истома?
Спросил и почувствовал, что задал ненужный вопрос.
- Одному тебе, Виктор, выдам тайну мою. Люблю.
- Она тебя тоже любит? - быстро спросил Виктор и удивился, уловив в своем
голосе ревнивую нотку.
- Молчи! - неистово шепнул вдруг Истома и дунул на свечу. - Анфиса!
Виктор тоже увидел ее. Она стояла у гробницы старицы Анны. Кровавый свет
лампады заливал ее лицо. Она молилась. Виктор слышал исступленный шепот ее
молитвы, и горькая нежность охватила его.
- Каждый день приходит молиться на могилку старицы Анны, - одним дыханием
шепнул Истома. - Тяжко ей.
Анфиса тяжело, прерывисто вздохнула, будто сдерживая рыдание, и рухнула на
колени. Припав лбом к полу, она замерла.
Удушливое чувство надвигающейся непоправимой беды охватило Виктора. Не
колеблясь, не раздумывая, он пошел к Анфисе. Девушка услышала его шаги и
быстро поднялась с пола. Легкий шелковый опашень с длинными, до земли,
рукавами, надетый в опашь, внакидку, соскользнул с ее плеч и упал на пол.
Увидев мирского, она резко отвернулась, но не выдержала и взглянула на
Виктора коротко и быстро. Тоска была в ее глазах, а в изгибах губ -
беспомощность страдающего ребенка.
Неслышно подошел Истома. Он улыбнулся девушке. Была улыбка эта такой
нежной и просветленной, что Виктору стало неловко. Будто подглядел он в
душе юноши от всех таимое чувство.
- Все молишься, Анфиса? - печально спросил он. Девушка дрогнула плечами,
будто пахнуло на нее могильным холодом. Она стояла, сложив крестом руки на
груди, тонкая и четкая, грустная и беспомощная.
- Все молюсь, Истомушка, - подняла она глаза на юношу. - Да минует меня
страшная сия чаша...
Губы ее задрожали и, поникнув, она быстро пошла к выходу из придела.
Виктор поднял ее опашень и побежал вслед. Он догнал ее возле железной
решетчатой двери и накинул опашень, ласково коснувшись узких девичьих плеч.
Девушка остановилась и обернулась. Взгляды их встретились. Что-то хорошее
увидела она в мальчишечьих застенчивых глазах Виктора и улыбнулась.
Тоненькая паутинка тихой ласковости протянулась между ними.
- Ишь ты, ласковый какой, видать, шелковой травой тебя младенцем пеленали,
- чуть слышно сказала она.
Виктор молчал и неотрывно, изумленно и восторженно глядел на Анфису.
- Не гляди так, - нерешительно закрылась она рукой. - Пожалеешь потом.
Она резко отвернулась. Взлетел зеленый шелк ее опашня - и нет уже ее,
только в глубине собора слышны быстрые убегающие, всполошенные шаги.
Виктор оперся локтями о железную решетку и стоял так, пока не смолкло под
сводами собора эхо Анфисиных шагов. Тогда встревоженно рванулся и побежал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг