Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
рослый  ахалтехинец нервно  крутился под  ним,  по-лебединому выгибая шею  и
роняя легкую пену с трензелей. Рыженков отсек последний ряд и приказал:
   - Пойдете в  охранение.  Место -  вершина балки,  задача -  не  допустить
внезапного на  взвод  нападения и  воспретить ведение  разведки противником.
Старший - Халдеев.
   - Товарищ сержант!..  Товарищ сержант,  ведь  мы  вчера весь  день были в
разъезде, из седел не вылезали...
   В светлых глазах Рыженкова появилось холодное мерцание,  а конь его вдруг
встал как вкопанный.
   - Выполняйте! - будто выстрел.
   По  дну  балки  трое  кавалеристов проехали метров  триста  и  спешились.
Пересветов,  едущий в ряду средним -  по расчету коновод,  - принял повода и
остался внизу,  остальные полезли по  невысокому здесь  обрыву  и  сразу  же
взялись за саперные малые лопатки. Заскрипел песок с мелкой галькой пополам.
Пересветов прикинул: солнце взойдет повыше, тень пропадет, а редкие кусты да
заросли ежевики не скроют лошадиных голов и спин, с воздуха все будет как на
ладони. Надо маскировать.
   Пересветов накрыл лошадей попонами защитного цвета и  отпустил подпруги -
лошади  тянулись  к  молодой  травке.   Солнце  заглянуло  в  балку,   стало
пригревать. Загудели оводы, бросились в атаку слепни, лошадиные мучители...
   Коновод есть коновод -  руки заняты, а голова свободна, воображение может
работать во  всю  прыть.  Невольно Андриан подумал о  том,  что восемь веков
назад,  возможно,  в этой же балке вот также прятал коней воин русской рати,
готовясь к броску на половецкую сторону Донца.  Раньше,  до войны,  Андриана
больше всего привлекала в "Слове" романтика дальнего похода,  обаяние битвы,
поэтическая звонкость древнего сказания. Теперь, после девяти месяцев службы
в кавалерийском полку,  когда Андриан начал соображать, что к чему в военном
деле,  сложное  переплетение скрытых  нервов  описания Игорева похода  стало
проглядываться куда  ясней  и  четче.  Как  на  фотобумаге под  воздействием
проявителя, появились контуры тактических тонкостей.
   Игорь,  подойдя к  Донцу,  прятал  свое  войско от  половецких взглядов в
дубравах,  а сам стремился вызнать о противнике побольше.  В ожидании,  пока
подоспеет буй-тур Всеволод с  курянами,  он,  естественно,  отправил в степь
глубокую разведку. Но чем дальше идет разведка, тем больше времени нужно для
ее  возвращения к  своим.  Игорь  решил выиграть время и  назначил встречу с
разведчиками не на Донце, а на Сальнице, на расстоянии одного кавалерийского
перехода  от  Донца.  Два  дня,  пока  Игорь  ждал  курян,  разведка шла  на
юго-восток.  Потом был  еще  один  переход:  разведка возвращалась назад,  а
основное войско двигалось вперед,  и встретились они на Сальнице; и там, уже
в половецкой степи, Игорь получил сведения обо всем, что делается впереди на
целый переход. Мудро!
   А в том,  что русские переправлялись через Донец не у Изюмского брода,  а
ближе к устью Оскола, Андриан не сомневался. Изюмский брод удобнее, мельче -
недаром  через  него  проходил  главный  сухопутный  путь  "в  греки",  путь
торговый,   наезженный,  накатанный  тысячами  колес.  Веками  шел  по  нему
купеческий и странствующий люд, гнали скот и конские табуны, вели на продажу
живой товар -  людей...  Путь шел к теплому синему морю, Сурожу и Корчеву, к
греческим богатым колониям, к сказочной Тмуторокани и дальше, на благодатный
Кавказ и  в  таинственную Азию.  Но  у  Изюмского брода,  на  плоском холме,
напоминающем оползший  гранитный курган,  было  слишком  бойко,  было  много
враждебных глаз.  Поэтому Игорь предпочел идти к  Осколу -  там река глубже,
коварнее,  переправа труднее, но зато сохранялась внезапность. Переходить за
Оскол смысла не имело:  эта река несет не меньше воды, чем Донец, и после их
слияния переправа становится еще труднее, да и крюк получался великоват.
   Мысль Пересветова скользнула в  недавнее довоенное прошлое и остановилась
на одном разговоре с крупными последствиями. "Если б не этот разговор ранней
весной сорок первого года, не быть мне сейчас здесь", - размышлял Андриан...
   Ранней  весной  сорок  первого,  когда  в  московских  водосточных трубах
обвально ухает лед,  пугая старушек,  а девушки на улицах начинают улыбаться
неизвестно  чему,  в  чинной  профессорской квартире  неожиданно  разразился
скандал.  Дом,  в  котором квартира помещалась,  был построен в начале века,
имел майоликовый фриз,  выступающие за  линию фасада "фонари" и  помещался в
тихом  месте  близ  Арбата.  И  вот  в  этой  представительной квартире -  с
гравюрами  на  сложные  мифологические сюжеты,  с  обязательным  пианино,  с
книгами в  темных с золотом переплетах,  со стопкой сухих пороховой сухостью
березовых дров  около колонки в  ванной комнате,  с  зеленым,  как  лужайка,
письменным  столом,  с  чернильницей в  форме  массивных  стеклянных  кубов,
накрытых модными остроконечными шлемами,  с  раскрытым шахматным журналом на
партии "Атакинский против Диффендарова", - в такой солидной и тихой квартире
вспыхнула дикая семейная ссора.  Странно, что вспыхнула она на пустом, можно
сказать, месте.
   Началось  с  того,  что  за  ужином  первокурсник  Пересветов  неожиданно
выпалил:
   - Мы,  знаешь, изучили твой вариант маршрута Игорева войска в походе 1185
года и пришли к выводу, что он противоречит историческим сведениям.
   Брови у Пересветова-второго поползли вверх:
   - Хм, забавно. Позволь узнать, кто это "мы"?
   - Мы все, кружковцы. Члены кружка "Древняя Русь".
   - А,   тот,   что   сколотил  неудачник  доцент  Пасынков,   благополучно
проваливший свою докторскую диссертацию?
   - Причем тут диссертация Пасынкова? Мы сами ищем истину...
   - Сильно,  сильно.  Сами с усами. Но ведь нужны веские научные аргументы,
опровергающие мою теорию, - налегаю на слово "научные", заметил профессор.
   - И мы их нашли! - сказал задиристый студент. - Мировые аргументы!
   Профессор откинулся на спинку стула.
   - Крайне,  крайне любопытно,  -  внимательно вглядываясь в  сына,  желчно
процедил он,  -  извольте изложить кратко и внятно суть ваших возражений.  И
прошу  без  вузовского жаргона!  Говорите  на  языке  дефиниций исторической
науки.
   - Пожалуйста!   Я  тогда  тоже  перехожу  на  "вы".   В  своей  книге  вы
утверждаете,  что "Слово",  будучи скорее всего песнью,  то есть поэтическим
произведением, не может являться историческим документом. Ведь верно?
   Профессор уже был облачен в блестящую шелковую стеганую пижаму и рвался к
разбору шахматной партии.  Вообще где-то  в  придонных слоях души он  хранил
неловкость -  как-никак,  его  теория  разрушала  концепцию отца,  "старого"
Пересветова, Пересветова-первого!
   - Совершенно верно. "Слово" переполнено аллегориями, символами, тропами -
это документ скорее эмоциональный...  Летопись - более точный источник, хотя
следует признать -  и  тут бывают ошибки.  В  "Слове" же  полно исторических
вольностей...
   - Вот здесь,  -  нетерпеливо перебил сын,  - мы расходимся во мнениях. Мы
проверили названные в "Слове" события:  имена князей, их деяния, битвы - все
сходится.  Выходит,  что названные в "Слове" географические ориентиры -  те,
что определяют район последней битвы с половцами,  верны. Дон, понимаете ли,
Дон и море должны быть обязательно вблизи,  а не за двести километров, не за
тридевять  земель.  Вы,  отец,  впали  в  логическую  нелепицу,  -  въедливо
продолжал младший Пересветов.
   - Частный эпизод,  по-вашему - пограничная обычная стычка, а результат-то
какой -  неисчислимые беды ослабленной Руси.  Как же так:  местный случай, а
половцы поднимают голову,  опустошают русские земли,  а?  Неувязка!  Тут нет
истины!  Профессор нервно зашевелился на  стуле.  Пытаясь не  выйти из себя,
заговорил:
   - Я  внимательно вас выслушал,  и первый пункт ваших возражений мне ясен.
Можете продолжать. Отвечаю: я не игнорирую указания "Слова" о близости моря.
Я  объясняю этот факт.  Дело в  том,  что в  древности на Руси крупные озера
довольно часто  называли и  морями.  Например,  около Славянска есть  озеро,
кстати, соленое.
   - Но в том, вашем районе близ Донца нет больших озер!
   - вскричал младший Пересветов. - Славянское соленое озеро маленькое - его
нет даже на карте области. Это не море! Море тогда, когда берега не видно!
   - С вами невозможно разговаривать,  -  резко сказал профессор,  и по лицу
его пошли красные пятна,  -  я  вас не перебивал и выслушал до конца.  Прошу
выслушать и меня. Да, там нет озер, как Ильмень или Ладога, или хотя бы Нево
- "море  тинное".  Но  дело  происходило весной.  Во  время  половодья  даже
небольшие речки разливаются на километры. В степном краю широкая полоса воды
сливается  на  горизонте с  плоским  берегом  и  возникает иллюзия  морского
простора.  Могу предъявить многие фотографии разлива весенних вод, сделанные
недавно по моей просьбе в  тех краях -  это настоящее море!  Теперь о  Доне.
Упоминаемый в "Слове" и летописях Дон есть не что иное, как Северский Донец.
Так в старину иногда называли эту реку.  Все объяснилось,  как видите. Может
быть,  есть вопросы? - сухо, официально закончил свою речь профессор, словно
разговаривал не с родным сыном, а с отпетым незачетником.
   - Есть вопросы. Есть!
   Младший Пересветов извлек из  кармана серенького пиджачка записную книжку
и, раскрыв ее, продолжал:
   - Читаем в старой "Гидрографии южных русских рек" -  половодье в бассейне
С.Донца начинается в  конце марта,  иногда и  раньше,  реже в начале апреля,
причем   держится   не   более   полутора  -   двух   недель,   после   чего
восстанавливается  меженный  уровень   вод.   Весенний  подъем   вод   Донца
относительно невелик,  колеблется в  пределах между 1  -  2,5 сажени".  Если
учесть еще  разницу между юлианским и  григорианским календарями,  то  поход
Игоря закончился в середине мая месяца.  Откуда же в это время могли взяться
"разливы весенних вод", равные почти морям?
   - Ерунда!  -  взорвался профессор.  - Ерунда! Мы не знаем, когда началось
половодье  в  1185  году,  не  знаем,  когда  закончилось.  Год  на  год  не
приходится,  как  говорят в  народе.  Не  исключено,  что  весна была  тогда
затяжной.  Многие  погодные  аномалии зафиксированы в  летописях тех  веков.
Впрочем, вы не способны и это отвергать!
   Сидела на  кухне приходящая домработница тетя  Проня,  шумно пила  чай  с
сахаром  внакладку,   словно  профессорша  какая,   со   здоровым  интересом
прислушивалась к  голосам,  глухо  и  возбужденно  гудевшим  в  столовой,  и
недоумевала:
   - Чего не поделили?  Сердятся,  будто в трамвае зажатые. Добро бы по делу
спорили,  а  то какой-то князь им дался.  И  не по пьяному делу -  профессор
больше рюмки не принимает, а молодой и вовсе в рот не берет - комсомольцу не
разрешено. Женщины нет в доме - вот в чем беда, тут завоешь, а не закричишь.
   - ...  Вы и  это будете отрицать?!  -  в ярости кричал профессор.  -  Что
разлив мог быть в мае?
   - Допустим,  -  тоже входя в азарт,  быстро отвечал студент,  -  допустим
такую вещь.  Но  тогда возникает вопрос:  как  Игорь с  войском прошел сотни
километров в  условиях половодья и  распутицы?  Ему пришлось бы  обязательно
преодолевать такие реки,  как Десна,  Сейм,  Псел,  Ворскла, тот же Северный
Донец,  еще многочисленные притоки,  разлившиеся как море,  Перепрыгнуть эти
преграды? Вплавь, километры в ледяной воде? А раскисшие дороги?
   - О-о,  -  застонал,  обхватывая голову ладонями, профессор, - прости их,
господи, ибо не ведают, что творят! Какая наивность!..
   Конное дело - особое дело. Каждый предвоенный мальчишка грезил чапаевской
развевающейся на скаку буркой, но мало кто знал, чем дается это звонкое, как
труба: "впереди на лихом коне".
   Война  перекинула Андриана  из  профессорской благоустроенной квартиры  в
другой мир.  Теперь Андриан спал  на  втором ярусе нар,  а  день  проводил в
учебном поле,  на плацу и в потной атмосфере конюшни, - если не был назначен
в  суточный наряд,  караул или не разгружал уголь.  В  школе и  в  институте
Пересветова уважали за блестящие способности,  за начитанность и за успехи в
учебе.  Здесь,  в  полку,  на  первом месте  была  готовность беспрекословно
выполнять любые приказы,  ценилась расторопность и требовалась выносливость.
Как ни  кисло было Андриану,  больше всего на свете он хотел стать настоящим
конником -  лихим рубакой,  как Рыженков.  В мечтах видел,  как на рубке, на
полном карьере поражает клинком все мишени.
   Владение  конем  и  холодным оружием  особо  ценилось в  полку.  Нет,  не
ценилось -  не  то  слово:  с  пристрастием взращивалось и  с  огромнейшей и
искренней любовью приветствовалось всеми кадровыми кавалеристами.
   Командир эскадрона твердил:
   - Кавалерия - не ездящая верхом пехота. Это подвижный род войск. Развивая
успех, достигнутый танкистами, мы будем атаковать в конном строю.
   Андриан  полюбил горячее конное  дело.  Он  часто  думал:  вот  появилась
авиация  и  танки,  а  ему  неожиданно  выпала  доля  готовиться воевать  за
Отечество точно так  же,  как  восемь веков назад.  Тогда готовились русские
витязи "потручати" мечами по поганым половецким головам.  Он выедет в  поле,
как и те витязи, с узкой полосой отточенной стали в руке... Правда, они были
в доспехах, а его сердце прикрывает только комсомольский билет. Правда, враг
имел луки и стрелы, а теперь - пули и снаряды, Андриан начинал понимать, что
страна напрягается, пуская в борьбу все - все средства, какие есть. А борьба
эта получилась совсем не  такой,  какой ее  представляли студенты-историки в
веселой зеленой дубраве на  Донце  в  первый военный день.  Студенты спешили
попасть в действующую армию, чтобы успеть к разгрому гитлеровских полчищ, но
дело оборачивалось по-иному.
   Мучил,  не давал покоя вопрос:  как же так?  Почему мы отступаем,  почему
сдаем  города,  лежащие  уже  в  самой  сердцевине страны,  куда  со  времен
Наполеона не  ступала вражеская нога?  Но  обсуждать этот вопрос не  принято
было  в  полку.  Само  слово  "отступление"  не  произносилось.  Действовали
строжайшие приказы,  по  которым всякое,  пусть малейшее проявление неверия,
малодушия и  паники каралось по закону военного времени.  Открыть душу своим
ближайшим по строю товарищам
   - Халдееву и Отнякину -  Андриан как-то не решался: Халдеев был постоянно
мрачен,  даже  сердит,  замкнут,  каждое слово из  него  приходилось клещами
тянуть.  Отнякин,  напротив, вязался по каждому пустяку, состязался с ним во
всем.  Уступая Андрианову в  знаниях,  Отнякин головою выше  был  в  другом.
Скажем,  на  стрелковых  ежедневных  "тренажах":  мозолистой  пятерней,  как
тисками,  зажимал он  обойму,  с  треском вгонял учебные сверленые патроны в
магазин,  споро  лязгал  затвором.  Пересветов  же  до  крови  обдирал  руки
угловатым металлом,  ломал ногти, и с затаенным укором следил за его тонкими
неумелыми пальцами  Рыженков...  Сдерживался:  снова  и  снова  звучала  его
непреклонная команда:  "Стоя,  пятью патронами,  заряжай!"  -  и  Пересветов
заряжал и  разряжал,  пока  рука  сама  не  стала находить ремешок подсумка,
обойму,  затвор,  пока глаз не научился безотрывно следить за мишенью. И все
же  до  врожденной моторности Отнякина он  дотянуться не  мог.  Иное  дело -
конная подготовка.  Как ни  странно,  Пересветов быстрее выработал настоящую
кавалерийскую посадку, а это было уже большим делом. Недаром комэск твердил:
"Узнают птицу по полету, лисицу по хвосту, а конника по посадке". Отнякин же
сидел на лошади сгорбившись, как кот на заборе.
   Тыл ковал кавалерийскую подмогу осень и зиму. Упорные занятия изматывали,
один  уход  за  конем отнимал ежедневно три  с  половиной часа.  Чтобы всюду
успеть,  коннику нужно  было  летать пулей,  вертеться юлой.  Шагом эскадрон
ходил только в столовую.
   Профессорский сын скоро, очень скоро выяснил, что серая алюминиевая ложка
не  хуже серебряной,  а  вилка и  нож вовсе не  нужны войну.  Конюшню он уже
принимал,  как дом родной, - тут колготились все почти время: чистили, мыли,
входили в тонкости службы.
   Рыженков, сдвигая черные брови и щуря серые глаза, вопрошал:
   - Что главное в нашем кавалеристическом деле? Отнякин.
   - Харч,  -  неохотно и  с  вызовом отвечал Отнякин,  -  а  то  работаешь,
работаешь физически, а кишка кишке показывает кукиш в животе.
   - Кому  что,  а  вшивому баня.  Халдеев,  вы!  Халдеев был  ленинградским
потомственным слесарем,  в кавалерию попал, как он считал, по недоразумению,
застряв на  юге  в  командировке,  когда пути  в  родной Ленинград оказались
перерезанными. Цедил сквозь зубы:
   - Я  думаю,  кавалерия в  наше  время  моторов и  техники вообще какая-то
чепуха.  Лично мне стыдно признаться родным,  что я  в  армии кобылам хвосты
верчу и  навоз выгребаю...  В  письмах я пишу,  что служу снайпером,  все же
оптика, точная механика.
   Все знали,  что Халдеев писал рапорт о  переводе в техническую часть,  но
рапорт тот где-то затерялся и хода не получил.
   - Голодной куме одно на  уме,  -  морщил лоб Рыженков.  -  Там,  наверху,
виднее, где вам служить. Как Пересветов мыслит?
   Пересветов,  продолжая тереть мелким песком железное стремя, высказал уже
продуманное за время кавалерийской службы:
   - Главное  для  кавалериста  -   преодолеть  страх  перед  лошадью.  Даже
добронравная лошадь может испортиться, если не подавлять ее. Почувствует она
неуверенность всадника -  и  все.  Животное сильное,  намного сильнее своего
хозяина.  Зверь!  А зверь всегда остается зверем,  от него чего хочешь можно
ожидать.
   - Уже теплее,  -  весело сказал Рыженков,  -  вот оно,  образование-то...
Только длинно и вбок немного.  А я скажу проще,  но в лоб,  без кривотолков:
характер.  Характер нужен!  Все!  Продолжим чистку.  Драить, драить стремена
так, чтобы у мухи глаз лопнул - до блеска!

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг