рослый ахалтехинец нервно крутился под ним, по-лебединому выгибая шею и
роняя легкую пену с трензелей. Рыженков отсек последний ряд и приказал:
- Пойдете в охранение. Место - вершина балки, задача - не допустить
внезапного на взвод нападения и воспретить ведение разведки противником.
Старший - Халдеев.
- Товарищ сержант!.. Товарищ сержант, ведь мы вчера весь день были в
разъезде, из седел не вылезали...
В светлых глазах Рыженкова появилось холодное мерцание, а конь его вдруг
встал как вкопанный.
- Выполняйте! - будто выстрел.
По дну балки трое кавалеристов проехали метров триста и спешились.
Пересветов, едущий в ряду средним - по расчету коновод, - принял повода и
остался внизу, остальные полезли по невысокому здесь обрыву и сразу же
взялись за саперные малые лопатки. Заскрипел песок с мелкой галькой пополам.
Пересветов прикинул: солнце взойдет повыше, тень пропадет, а редкие кусты да
заросли ежевики не скроют лошадиных голов и спин, с воздуха все будет как на
ладони. Надо маскировать.
Пересветов накрыл лошадей попонами защитного цвета и отпустил подпруги -
лошади тянулись к молодой травке. Солнце заглянуло в балку, стало
пригревать. Загудели оводы, бросились в атаку слепни, лошадиные мучители...
Коновод есть коновод - руки заняты, а голова свободна, воображение может
работать во всю прыть. Невольно Андриан подумал о том, что восемь веков
назад, возможно, в этой же балке вот также прятал коней воин русской рати,
готовясь к броску на половецкую сторону Донца. Раньше, до войны, Андриана
больше всего привлекала в "Слове" романтика дальнего похода, обаяние битвы,
поэтическая звонкость древнего сказания. Теперь, после девяти месяцев службы
в кавалерийском полку, когда Андриан начал соображать, что к чему в военном
деле, сложное переплетение скрытых нервов описания Игорева похода стало
проглядываться куда ясней и четче. Как на фотобумаге под воздействием
проявителя, появились контуры тактических тонкостей.
Игорь, подойдя к Донцу, прятал свое войско от половецких взглядов в
дубравах, а сам стремился вызнать о противнике побольше. В ожидании, пока
подоспеет буй-тур Всеволод с курянами, он, естественно, отправил в степь
глубокую разведку. Но чем дальше идет разведка, тем больше времени нужно для
ее возвращения к своим. Игорь решил выиграть время и назначил встречу с
разведчиками не на Донце, а на Сальнице, на расстоянии одного кавалерийского
перехода от Донца. Два дня, пока Игорь ждал курян, разведка шла на
юго-восток. Потом был еще один переход: разведка возвращалась назад, а
основное войско двигалось вперед, и встретились они на Сальнице; и там, уже
в половецкой степи, Игорь получил сведения обо всем, что делается впереди на
целый переход. Мудро!
А в том, что русские переправлялись через Донец не у Изюмского брода, а
ближе к устью Оскола, Андриан не сомневался. Изюмский брод удобнее, мельче -
недаром через него проходил главный сухопутный путь "в греки", путь
торговый, наезженный, накатанный тысячами колес. Веками шел по нему
купеческий и странствующий люд, гнали скот и конские табуны, вели на продажу
живой товар - людей... Путь шел к теплому синему морю, Сурожу и Корчеву, к
греческим богатым колониям, к сказочной Тмуторокани и дальше, на благодатный
Кавказ и в таинственную Азию. Но у Изюмского брода, на плоском холме,
напоминающем оползший гранитный курган, было слишком бойко, было много
враждебных глаз. Поэтому Игорь предпочел идти к Осколу - там река глубже,
коварнее, переправа труднее, но зато сохранялась внезапность. Переходить за
Оскол смысла не имело: эта река несет не меньше воды, чем Донец, и после их
слияния переправа становится еще труднее, да и крюк получался великоват.
Мысль Пересветова скользнула в недавнее довоенное прошлое и остановилась
на одном разговоре с крупными последствиями. "Если б не этот разговор ранней
весной сорок первого года, не быть мне сейчас здесь", - размышлял Андриан...
Ранней весной сорок первого, когда в московских водосточных трубах
обвально ухает лед, пугая старушек, а девушки на улицах начинают улыбаться
неизвестно чему, в чинной профессорской квартире неожиданно разразился
скандал. Дом, в котором квартира помещалась, был построен в начале века,
имел майоликовый фриз, выступающие за линию фасада "фонари" и помещался в
тихом месте близ Арбата. И вот в этой представительной квартире - с
гравюрами на сложные мифологические сюжеты, с обязательным пианино, с
книгами в темных с золотом переплетах, со стопкой сухих пороховой сухостью
березовых дров около колонки в ванной комнате, с зеленым, как лужайка,
письменным столом, с чернильницей в форме массивных стеклянных кубов,
накрытых модными остроконечными шлемами, с раскрытым шахматным журналом на
партии "Атакинский против Диффендарова", - в такой солидной и тихой квартире
вспыхнула дикая семейная ссора. Странно, что вспыхнула она на пустом, можно
сказать, месте.
Началось с того, что за ужином первокурсник Пересветов неожиданно
выпалил:
- Мы, знаешь, изучили твой вариант маршрута Игорева войска в походе 1185
года и пришли к выводу, что он противоречит историческим сведениям.
Брови у Пересветова-второго поползли вверх:
- Хм, забавно. Позволь узнать, кто это "мы"?
- Мы все, кружковцы. Члены кружка "Древняя Русь".
- А, тот, что сколотил неудачник доцент Пасынков, благополучно
проваливший свою докторскую диссертацию?
- Причем тут диссертация Пасынкова? Мы сами ищем истину...
- Сильно, сильно. Сами с усами. Но ведь нужны веские научные аргументы,
опровергающие мою теорию, - налегаю на слово "научные", заметил профессор.
- И мы их нашли! - сказал задиристый студент. - Мировые аргументы!
Профессор откинулся на спинку стула.
- Крайне, крайне любопытно, - внимательно вглядываясь в сына, желчно
процедил он, - извольте изложить кратко и внятно суть ваших возражений. И
прошу без вузовского жаргона! Говорите на языке дефиниций исторической
науки.
- Пожалуйста! Я тогда тоже перехожу на "вы". В своей книге вы
утверждаете, что "Слово", будучи скорее всего песнью, то есть поэтическим
произведением, не может являться историческим документом. Ведь верно?
Профессор уже был облачен в блестящую шелковую стеганую пижаму и рвался к
разбору шахматной партии. Вообще где-то в придонных слоях души он хранил
неловкость - как-никак, его теория разрушала концепцию отца, "старого"
Пересветова, Пересветова-первого!
- Совершенно верно. "Слово" переполнено аллегориями, символами, тропами -
это документ скорее эмоциональный... Летопись - более точный источник, хотя
следует признать - и тут бывают ошибки. В "Слове" же полно исторических
вольностей...
- Вот здесь, - нетерпеливо перебил сын, - мы расходимся во мнениях. Мы
проверили названные в "Слове" события: имена князей, их деяния, битвы - все
сходится. Выходит, что названные в "Слове" географические ориентиры - те,
что определяют район последней битвы с половцами, верны. Дон, понимаете ли,
Дон и море должны быть обязательно вблизи, а не за двести километров, не за
тридевять земель. Вы, отец, впали в логическую нелепицу, - въедливо
продолжал младший Пересветов.
- Частный эпизод, по-вашему - пограничная обычная стычка, а результат-то
какой - неисчислимые беды ослабленной Руси. Как же так: местный случай, а
половцы поднимают голову, опустошают русские земли, а? Неувязка! Тут нет
истины! Профессор нервно зашевелился на стуле. Пытаясь не выйти из себя,
заговорил:
- Я внимательно вас выслушал, и первый пункт ваших возражений мне ясен.
Можете продолжать. Отвечаю: я не игнорирую указания "Слова" о близости моря.
Я объясняю этот факт. Дело в том, что в древности на Руси крупные озера
довольно часто называли и морями. Например, около Славянска есть озеро,
кстати, соленое.
- Но в том, вашем районе близ Донца нет больших озер!
- вскричал младший Пересветов. - Славянское соленое озеро маленькое - его
нет даже на карте области. Это не море! Море тогда, когда берега не видно!
- С вами невозможно разговаривать, - резко сказал профессор, и по лицу
его пошли красные пятна, - я вас не перебивал и выслушал до конца. Прошу
выслушать и меня. Да, там нет озер, как Ильмень или Ладога, или хотя бы Нево
- "море тинное". Но дело происходило весной. Во время половодья даже
небольшие речки разливаются на километры. В степном краю широкая полоса воды
сливается на горизонте с плоским берегом и возникает иллюзия морского
простора. Могу предъявить многие фотографии разлива весенних вод, сделанные
недавно по моей просьбе в тех краях - это настоящее море! Теперь о Доне.
Упоминаемый в "Слове" и летописях Дон есть не что иное, как Северский Донец.
Так в старину иногда называли эту реку. Все объяснилось, как видите. Может
быть, есть вопросы? - сухо, официально закончил свою речь профессор, словно
разговаривал не с родным сыном, а с отпетым незачетником.
- Есть вопросы. Есть!
Младший Пересветов извлек из кармана серенького пиджачка записную книжку
и, раскрыв ее, продолжал:
- Читаем в старой "Гидрографии южных русских рек" - половодье в бассейне
С.Донца начинается в конце марта, иногда и раньше, реже в начале апреля,
причем держится не более полутора - двух недель, после чего
восстанавливается меженный уровень вод. Весенний подъем вод Донца
относительно невелик, колеблется в пределах между 1 - 2,5 сажени". Если
учесть еще разницу между юлианским и григорианским календарями, то поход
Игоря закончился в середине мая месяца. Откуда же в это время могли взяться
"разливы весенних вод", равные почти морям?
- Ерунда! - взорвался профессор. - Ерунда! Мы не знаем, когда началось
половодье в 1185 году, не знаем, когда закончилось. Год на год не
приходится, как говорят в народе. Не исключено, что весна была тогда
затяжной. Многие погодные аномалии зафиксированы в летописях тех веков.
Впрочем, вы не способны и это отвергать!
Сидела на кухне приходящая домработница тетя Проня, шумно пила чай с
сахаром внакладку, словно профессорша какая, со здоровым интересом
прислушивалась к голосам, глухо и возбужденно гудевшим в столовой, и
недоумевала:
- Чего не поделили? Сердятся, будто в трамвае зажатые. Добро бы по делу
спорили, а то какой-то князь им дался. И не по пьяному делу - профессор
больше рюмки не принимает, а молодой и вовсе в рот не берет - комсомольцу не
разрешено. Женщины нет в доме - вот в чем беда, тут завоешь, а не закричишь.
- ... Вы и это будете отрицать?! - в ярости кричал профессор. - Что
разлив мог быть в мае?
- Допустим, - тоже входя в азарт, быстро отвечал студент, - допустим
такую вещь. Но тогда возникает вопрос: как Игорь с войском прошел сотни
километров в условиях половодья и распутицы? Ему пришлось бы обязательно
преодолевать такие реки, как Десна, Сейм, Псел, Ворскла, тот же Северный
Донец, еще многочисленные притоки, разлившиеся как море, Перепрыгнуть эти
преграды? Вплавь, километры в ледяной воде? А раскисшие дороги?
- О-о, - застонал, обхватывая голову ладонями, профессор, - прости их,
господи, ибо не ведают, что творят! Какая наивность!..
Конное дело - особое дело. Каждый предвоенный мальчишка грезил чапаевской
развевающейся на скаку буркой, но мало кто знал, чем дается это звонкое, как
труба: "впереди на лихом коне".
Война перекинула Андриана из профессорской благоустроенной квартиры в
другой мир. Теперь Андриан спал на втором ярусе нар, а день проводил в
учебном поле, на плацу и в потной атмосфере конюшни, - если не был назначен
в суточный наряд, караул или не разгружал уголь. В школе и в институте
Пересветова уважали за блестящие способности, за начитанность и за успехи в
учебе. Здесь, в полку, на первом месте была готовность беспрекословно
выполнять любые приказы, ценилась расторопность и требовалась выносливость.
Как ни кисло было Андриану, больше всего на свете он хотел стать настоящим
конником - лихим рубакой, как Рыженков. В мечтах видел, как на рубке, на
полном карьере поражает клинком все мишени.
Владение конем и холодным оружием особо ценилось в полку. Нет, не
ценилось - не то слово: с пристрастием взращивалось и с огромнейшей и
искренней любовью приветствовалось всеми кадровыми кавалеристами.
Командир эскадрона твердил:
- Кавалерия - не ездящая верхом пехота. Это подвижный род войск. Развивая
успех, достигнутый танкистами, мы будем атаковать в конном строю.
Андриан полюбил горячее конное дело. Он часто думал: вот появилась
авиация и танки, а ему неожиданно выпала доля готовиться воевать за
Отечество точно так же, как восемь веков назад. Тогда готовились русские
витязи "потручати" мечами по поганым половецким головам. Он выедет в поле,
как и те витязи, с узкой полосой отточенной стали в руке... Правда, они были
в доспехах, а его сердце прикрывает только комсомольский билет. Правда, враг
имел луки и стрелы, а теперь - пули и снаряды, Андриан начинал понимать, что
страна напрягается, пуская в борьбу все - все средства, какие есть. А борьба
эта получилась совсем не такой, какой ее представляли студенты-историки в
веселой зеленой дубраве на Донце в первый военный день. Студенты спешили
попасть в действующую армию, чтобы успеть к разгрому гитлеровских полчищ, но
дело оборачивалось по-иному.
Мучил, не давал покоя вопрос: как же так? Почему мы отступаем, почему
сдаем города, лежащие уже в самой сердцевине страны, куда со времен
Наполеона не ступала вражеская нога? Но обсуждать этот вопрос не принято
было в полку. Само слово "отступление" не произносилось. Действовали
строжайшие приказы, по которым всякое, пусть малейшее проявление неверия,
малодушия и паники каралось по закону военного времени. Открыть душу своим
ближайшим по строю товарищам
- Халдееву и Отнякину - Андриан как-то не решался: Халдеев был постоянно
мрачен, даже сердит, замкнут, каждое слово из него приходилось клещами
тянуть. Отнякин, напротив, вязался по каждому пустяку, состязался с ним во
всем. Уступая Андрианову в знаниях, Отнякин головою выше был в другом.
Скажем, на стрелковых ежедневных "тренажах": мозолистой пятерней, как
тисками, зажимал он обойму, с треском вгонял учебные сверленые патроны в
магазин, споро лязгал затвором. Пересветов же до крови обдирал руки
угловатым металлом, ломал ногти, и с затаенным укором следил за его тонкими
неумелыми пальцами Рыженков... Сдерживался: снова и снова звучала его
непреклонная команда: "Стоя, пятью патронами, заряжай!" - и Пересветов
заряжал и разряжал, пока рука сама не стала находить ремешок подсумка,
обойму, затвор, пока глаз не научился безотрывно следить за мишенью. И все
же до врожденной моторности Отнякина он дотянуться не мог. Иное дело -
конная подготовка. Как ни странно, Пересветов быстрее выработал настоящую
кавалерийскую посадку, а это было уже большим делом. Недаром комэск твердил:
"Узнают птицу по полету, лисицу по хвосту, а конника по посадке". Отнякин же
сидел на лошади сгорбившись, как кот на заборе.
Тыл ковал кавалерийскую подмогу осень и зиму. Упорные занятия изматывали,
один уход за конем отнимал ежедневно три с половиной часа. Чтобы всюду
успеть, коннику нужно было летать пулей, вертеться юлой. Шагом эскадрон
ходил только в столовую.
Профессорский сын скоро, очень скоро выяснил, что серая алюминиевая ложка
не хуже серебряной, а вилка и нож вовсе не нужны войну. Конюшню он уже
принимал, как дом родной, - тут колготились все почти время: чистили, мыли,
входили в тонкости службы.
Рыженков, сдвигая черные брови и щуря серые глаза, вопрошал:
- Что главное в нашем кавалеристическом деле? Отнякин.
- Харч, - неохотно и с вызовом отвечал Отнякин, - а то работаешь,
работаешь физически, а кишка кишке показывает кукиш в животе.
- Кому что, а вшивому баня. Халдеев, вы! Халдеев был ленинградским
потомственным слесарем, в кавалерию попал, как он считал, по недоразумению,
застряв на юге в командировке, когда пути в родной Ленинград оказались
перерезанными. Цедил сквозь зубы:
- Я думаю, кавалерия в наше время моторов и техники вообще какая-то
чепуха. Лично мне стыдно признаться родным, что я в армии кобылам хвосты
верчу и навоз выгребаю... В письмах я пишу, что служу снайпером, все же
оптика, точная механика.
Все знали, что Халдеев писал рапорт о переводе в техническую часть, но
рапорт тот где-то затерялся и хода не получил.
- Голодной куме одно на уме, - морщил лоб Рыженков. - Там, наверху,
виднее, где вам служить. Как Пересветов мыслит?
Пересветов, продолжая тереть мелким песком железное стремя, высказал уже
продуманное за время кавалерийской службы:
- Главное для кавалериста - преодолеть страх перед лошадью. Даже
добронравная лошадь может испортиться, если не подавлять ее. Почувствует она
неуверенность всадника - и все. Животное сильное, намного сильнее своего
хозяина. Зверь! А зверь всегда остается зверем, от него чего хочешь можно
ожидать.
- Уже теплее, - весело сказал Рыженков, - вот оно, образование-то...
Только длинно и вбок немного. А я скажу проще, но в лоб, без кривотолков:
характер. Характер нужен! Все! Продолжим чистку. Драить, драить стремена
так, чтобы у мухи глаз лопнул - до блеска!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг