Ийен швырнула камни веером перед собой. Истинное Наречие Хуммера
в устах Ийен обратило их плотными облаками, каких не рождает природа.
В этих облаках, похожих на исполинские клочья распушенной шерсти,
мешалась влага и земляная пыль. И подобно тому, как над лесом
Властелин и хушаки восставили убийственную стену яростного ненастья,
Ийен бросила на "оливковое пламя" и сотни объятых пламенем грютов
стену-щит, стену-спасение.
- Умница! - не сдержавшись, ликующе проорал Сарганна. Жизнь
нравилась ему все больше и больше.
* 11 *
Хармана и Герфегест пребывали в губительном оцепенении. Было
ясно, что гибель близка, и совершенно неясно - как ее предотвратить.
Стоял такой грохот, шум и треск, что разобрать даже самый громкий
крик было совершенно невозможно. Горхла отчаялся что-то втолковать
им. В красных глазах Торвента застыл ужас. Они знали, где Властелин,
но были, похоже, бессильны предпринять хоть что-то. Сейчас погибнет
вторая "дева" - и тогда конец. Молнии на Стене Сокрушения наливались
гибельным огнем.
Тело Элая содрогалось в конвульсиях. У сына Элиена ртом пошла
кровавая пена. Властелин взялся за своего "племянника" всерьез.
И тогда блеснул топор Горхлы. Но тело Элая билось так сильно, что
карлик промахнулся и широкое лезвие вошло в землю справа от головы
Элая.
- Ты что делаешь?! - проорала Хармана, отталкивая Горхлу в
сторону. Карлик не расслышал ее гневного возгласа. Но лицо Хозяйки
Гамелинов говорило само за себя.
Скорчив такую дикую рожу, что от ее созерцания мог бы увалиться в
обморок и хушак, Горхла схватил себя за ухо.
- Уши, Хуммер вас раздери! Зов Властелина!
Понимая, что его никто не расслышит и на этот раз, Горхла
выхватил нож и показал на себе, проведя лезвием вдоль основания уха.
Первым понял Герфегест. Ну что же - уши значит уши. Вот только
рубить их совершенно необязательно - все равно не поможет. Герфегест
демонстративно заткнул свои уши пальцами - мол, может так лучше?
Горхла утвердительно кивнул.
Герфегест лихорадочно соображал, что может послужить хотя бы
временной преградой зову Властелина. Времени на аккуратные надрезы,
из которых можно было бы неспешно надоить потребное количество крови,
не было. Герфегест отчаянно хватил себя по мякоти над суставом
большого пальца на левой ладони.
Герфегест и Элиен - Братья по Крови. Элай - родной сын Элиена.
Как знать - может быть даже крохотной пылинки отцовской крови сейчас
достанет Элаю, чтобы перебороть гибельное наваждение.
Хармана и Горхла опустились на колени, придерживая бьющегося в
конвульсиях Элая. Герфегест щедро загреб ладонью земли и смешал ее со
своей кровью, вылепив два темных, сочащихся шарика.
Хармана ухватила Элая за нос, а Герфегест залепил уши непутевому
сыну Элиена кровавой землей. Для надежности он сорвал с себя пояс и
перевязал уши Элая, пропустив матерчатую змею через лоб и затылок
юноши.
Элай продолжал биться в конвульсиях. Тогда Хармана, не долго
думая, наградила его двумя увесистыми пощечинами. И еще двумя. И еще.
Тем временем Горхла уже взобрался на деревянную башню со все еще
целой "кричащей девой". Торвент, затаив дыхание, следил за карликом,
ожидая, что в любое мгновение его крохотная фигурка на фоне
внушительного обнаженного зада "девы" может раствориться в огненном
вихре.
Зрачки Элая выкатились из-под век. Хармана с Герфегестом рывком
поставили наследника оринского престола на ноги, без особых церемоний
разворачивая его лицом к Стене Сокрушения, на которой дозревала
вторая молния, призванная сокрушить "кричащую деву".
Элай, кажется, пришел в себя. И не просто пришел в себя - он
вновь изменился, как в тот день, когда с его помощью были сокрушены
Врата Хуммера.
- Я иду к тебе, Властелин, - сказал он. К своему удивлению, и
Хармана, и Герфегест, и Торвент расслышали его слова. Потому что они
были произнесены на Истинном Наречии Хуммера.
"Я иду к тебе, Властелин", - гулким эхом отдалось в голове
Урайна, который, соединив Коготь Хуммера с пятью мечами хушаков, уже
был готов вложить свою волю в быстрый, как мысль, огонь, направленный
на сокрушение "кричащей девы".
С этими словами, по замыслу Властелина, Элай должен был уйти в
небытие, ибо именно к этому склонял его зов.
Но вместо этого потрясенный Властелин услышал продолжение:
"Хуммер-Дархва..." Элай заклинал Хуммера могущественной Формулой
Обращения.
"Молчать!" - послал Властелин истерический приказ. Но Элай был
глух к нему. Зато Властелин услышал: "...рагга-ннэ арпал вахав-дарх".
"Хуммер-Светоносец, дай мне Свет!"
Те же слова, какими Урайн чуть больше года назад вызывал из
небытия хушаков.
И Великая Мать Тайа-Ароан вняла своему дерзкому внуку. Свет
пришел.
* 12 *
Хармана и Герфегест с первых слов Элая поняли замысел Урайна.
Понял его и Торвент. "Я иду к тебе, Властелин", - этим Элай обращал
через себя всю мощь слуги Хуммера, которую тот намеревался обрушить
на "кричащую деву".
Как и в день сокрушения Врат Хуммера, Хармана, Герфегест и
Торвент соединились с Элаем в единый созвучный самому себе клин Силы
и помогли сыну Звезднорожденного в его самоубийственном начинании.
Сто тысяч людей замерли, ослепленные и потрясенные до глубины
души ярчайшей мертвенно-зеленой вспышкой, которая озарила поле битвы.
Свет пришел. Он вошел в плоть и разум сына Звезднорожденного и в
него же вошла молния, исторгнутая Стеной Сокрушения по призыву Урайна
и хушаков - не в их власти было обратить ее назад. Спустя неделимое
мгновение времени, Коготь Хуммера и мечи Дионагганов приняли всю
исполинскую ярость Стены Сокрушения. И всю ярость Великой Матери
Тайа-Ароан. Но прежде них этот сверхчеловеческий удар испытал Элай,
сын Элиена, бывшего свела Вольного Города Орин.
* 13 *
Перед глазами Властелина стлался непроглядным разузороченным
саваном лилово-алый туман. Он не видел ничего. Из звенящей пустоты
возник вопрос, но Властелин не расслышал его. Вопрос повторился.
- Батя, ты чего?
Кто это тут батя? Кто смеет называть его, Властелина Эры
Благодатного Процветания, батей?
- Кто здесь?! - рявкнул Властелин, с изумлением осознавая, что
руки его пусты и что обе его ладони обхватили голову смертельной
хваткой. - Где... мой... меч?!
- Да вот он, батя.
Клубящийся туман в глазах чуть разошелся и сквозь него проступили
очертания клинка. Темного, словно бы откованного из черненного
серебра.
Властелин с трудом оторвал правую руку от головы и протянул ее
наугад к мечу. Меч отскочил в сторону.
- Осторожно, батя, руку покалечишь.
Из тумана возникла рукоять с ослепительно белым яблоком.
Властелин резко схватился за нее, как утопающий за соломину. Ему
сразу же полегчало, но не до конца. Но все-таки теперь он мог видеть.
Хушаки. Невесть чем сплавленная в стеклянистую корку земля под
ногами. Крохотное красное солнце. Бесцветное небо. И до сих пор целое
бронзовое зеркало "кричащей девы", которая, кажется...
<.....................................>
<.....................................>
<.....................................>
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. РАЗРЕШЕННЫЕ СУДЬБЫ
ГЛАВА 20. ВЫШЕДШИЙ ИЗ ДИОРХА
* 1 *
В то утро Элиен, свел Вольного Города Орин, проспал неожиданно
долго. Почти до полудня. Солнце стояло высоко, а во дворе уже вовсю
вздорили ирвамессы из охраны. Ругались, потрясали оружием и взывали к
духам предков. В чем была суть спора Элиену было недосуг разбираться
- он был уверен в том, что все окончится миром после того, как
спорщики вдосталь почешут кулаки и тем разгонят скуку.
"Хм, - недоуменно сказал сам себе Элиен, взглянув на солнце, - а
ведь Гаэт, должно быть, уже ждет меня в библиотеке!"
Его платье было услужливо разложено слугой на коротконогом
столике у кровати. Но Элиен помедлил с одеванием. Под левым соском
что-то - не то укус, не то незамеченная рана - жгло кожу терпимо, но
изрядно.
Нет, то был не укус. И не рана. И не шрам. То был знак долгой
смерти, нанесенный ему девятнадцать лет назад в плену у смегов. По
иронии судьбы тогда его собирались казнить люди той же племенной
крови, которые сейчас называли его своим свелом. И гиазиром-свелом
тоже. Тогда - Элиен отлично помнил тот день - двое крепких и сухих
стариков вырезали ему татуированные буквы, смывая кровь грязной
зеленой губкой. Знаком долгой смерти было в обычае у смегов отмечать
на теле врага назначенный ему приговор. Да только тогда его так и не
привели в исполнение - варанцы подоспели как раз вовремя, избавив
Элиена от двухдневной пытки, плавно впадающей в небытие.
Знак долгой смерти - это всего лишь татуировка. Это всего лишь
слово, облеченное в материю, над которой, как и надо всем остальным,
властвует время. И чем больше времени уносилось в вечность со дня
пленения Элиена смегами, тем тусклее становился знак. Насколько мог
помнить Элиен, в последний раз он замечал его около года назад. Но
теперь... Сыть Хуммерова! Теперь татуировка горела, словно бы ее
буквы были врезаны в плоть раскаленным железом. Буквы казались теперь
оранжевыми, пламенными и, казалось, источали жар. Элиен ощупал знак
пальцами. Кожа вокруг знака тоже была горяча и казалась воспаленной.
"Что бы это значило?" - промелькнуло в мозгу Элиена, отозвавшись на
лице выражением беспокойства.
Элиен не спешил с выводами. Взяв шелковую рубаху в руку, он
подошел к бронзовому зеркалу - самому большому бронзовому зеркалу,
когда-либо отлитому в Орине. Быть может, нужно осмотреть все это
получше. Он раздвинул ширму. Что это там?
Из зеркала на него, как и положено, глядело его собственное
отражение.
Но только свел города Орина, глядевший на себя же самого из
бронзового зеркала, был уже одет. И не только одет, но и подпоясан
мечом. А в левой руке у него была не шелковая рубаха, а необъятный
фолиант.
Элиен застыл в нерешительности. Знак долгой смерти теперь не
просто ощущался на груди, но и жег нестерпимо. Быть может, следует
прочесть заклинание, предшествующее переходу в мир Обращений и
Изменений? - подумал Элиен и его правая ладонь невольно накрыла
татуировку. Отражение и не думало повторять движения своего хозяина.
Элиен вздохнул. Похоже, его жизнь действительно подошла к концу и
остается лишь довериться течению той неведомой силы, что неодолимо,
необоримо и неумолимо тянет его вперед, туда, в бронзовое море
"ничто", которое простирается там, там откуда сейчас улыбается ему
другой свел этого же самого Вольного Города Орин. Остается только
шагнуть вперед и прикоснуться к кромке зеркала - когда он заказывал
его мастерам, он, конечно же, не думал о том, что когда-нибудь...
...Очень скоро дверь в библиотеку распахнулась и он, с
неподъемным фолиантом в руках, вошел в главный зал, пробуя носом
слегка заплесневелый воздух обители мудрости, облеченной в слова и
буквы. К счастью, он успел вовремя - Элай еще не вернулся, а Гаэт,
глотая сладкий и совершенно непременный библиотечный зевок, заложив
ногу за ногу и сбросив востроносые туфли без задников на пол, сидела
у окна с потрепанным томом варанских сладкопевцев.
- Прости меня, милая - я спал слишком долго, - сказал он и
улыбнулся жене.
- Что это у тебя? - поинтересовалась Гаэт, разумея страховидный
фолиант и, не сдержавшись-таки, зевнула.
- Это я назвал бы Скрижалями. Впрочем, я расскажу тебе о них
несколько позже, - приветливо сообщил Элиен и сел рядом с женой.
Сердце его бешено колотилось, а на кончике языка застыли неуместные,
такие неуместные сейчас слова нежности. Он, все-таки, не видел свою
жену целую Вечность.
- Ну хоть о чем? - не очень настойчиво спросила Гаэт.
- Да так - что-то вроде невероятной истории Синего Алустрала и
Сармонтазары, - брякнул Элиен и поцеловал Гаэт за ушком. -
Интересное, но совершенно бесполезное чтение.
* 2 *
Элай взбежал по лестнице, ведущей в библиотеку, где по уверениям
слуг Элиен и Гаэт, его родители, предавались чтению северной поэзии,
с прытью молодой горной лани. Пожалуй, это был первый в истории
прецедент, когда Элай преодолевал эту лестницу, глотая ступени словно
нерадивый школьник буквы и слова иноземного гимна. Обычно он тащился
сюда в обществе наставника с быстротой груженого поклажей мула. Но
сейчас был не тот случай.
Теперь Элай шел на цыпочках. У приоткрытой двери он замер.
Нет, подслушивать он не любил и не умел, справедливо полагая это
занятие низким и скучным. Он хотел лишь отдышаться и поправить
платье. Но только так, чтобы родители не заметили его и появление
сына, пережившего столь страшный и едва ли не роковой эпизод, было
для них полнейшим сюрпризом. Родители сидели в креслах и, вместо
того, чтобы тихо читать по углам свои заплесневелые тома северных
классиков, предавались оживленной болтовне. Впрочем, за ними это
водилось и раньше.
- ...и девушки связывают себе колени шелковым поясом, перед тем
как принять синий аконит, - это низкий бас отца.
- Я не совсем поняла, зачем? По-моему, колени - это последнее о
чем думает девушка перед тем как принять добровольную смерть, - это
мягкий с переливами сопрано голос матери.
- Это малоприятная подробность, - объяснял отец, - смерть от
синего аконита - это тяжелая смерть. Оттого-то она в таком почете в
Синем Алустрале, не славящемся мягкостью нравов. Там считают так -
чем большие мучения уготовил себе доброволец перед смертью, тем
достойней его уход. Отравится цикутой может даже мальчик. Тело,
отравленное синим аконитом, бьется в судорогах, истекает зловонными
жидкостями и голубая пена выступает у умирающего на губах. Невозможно
владеть собой после того, как ты проглотил зернышко этого яда.
Невозможно, разумеется, и принять достойную умершего позу. Девушки
выходят из положения, связывая колени. Сколь бы ни были жестоки
судороги, а ноги все-равно останутся сжаты. Целомудренно и
безгрешно. И ни одной дурной мысли не возникнет у тех, кто будет
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг