наших полей среди бесконечной голубой пустыни. Сколько еще надо затратить
энергии, чтобы оазис стал больше!
Костя насвистывает, поглядывая в окуляры оптических приборов. Один из
них - прицел для бомбометания. Прибор остроумен и поразительно точен.
Когда-то их устанавливали на аэропланах-бомбовозах. Увидев скопление
косаток, мы с помощью этого прицела сбросим на них тысячи ампул с очень
сильным алколоидом, который получают из багряных водорослей. Косатки впадут
в апатию и без сопротивления отдадутся в руки морских патрулей. Их перевезут
в океанариумы для перевоспитания.
- Вот не было печали, - огорченно произнес Костя, - опять появился
разведчик! Неужели Джек не понимает, что ему нельзя появляться в этих водах!
Мне тоже не хочется, чтобы Джека схватили и заточили в океанариум. С
ним уйдет яркая романтическая страница завоевания океана. Возможно, мы
найдем пути сделать его своим союзником и без одурманивающих ядов.
К нашей общей радости, там, внизу, одна из китовых акул возвращалась в
свой "загон".
- Нет, Джек не так глуп, - сказал Костя, - барбусов ему хватит надолго.
Что, если он их загонит в один из радиоактивных атоллов и начнет вести
натуральное хозяйство? Он не может не знать районов, где когда-то испытывали
ядерные устройства. Радиоактивность там сейчас не особенно велика. Косаткам
не угрожает белокровие. Хотя вряд ли он додумается до этого.
Внезапно, как всегда. Костя переводит разговор на другую тему:
- Скоро Биата спустится на Землю. Тогда мы заглянем на атоллы и поживем
там, как первобытные люди: в доме из пальмовых листьев, будем ловить рыбу в
лагуне, пить кокосовый сок. Может быть, приедет Вера. Ты скажи откровенно:
нравится она тебе?
- Какой раз ты спрашиваешь меня об этом? Славная девушка. Очень
содержательная.
- Это мне известно без тебя. Я имею в виду более глубокое чувство.
Я признался, что питаю к ней только дружескую симпатию.
- Ничем не объяснимая холодность. Будь я на твоем месте, я бы не был
так равнодушен к ней.
- Тебе известно мое отношение к Биате?
- Да... но ты же знаешь, как она к тебе относится. - Он причмокнул
губами, вздохнул, выражая сочувствие, смешанное с сожалением, и задумался,
раздираемый сомнениями. Вдруг признался: - Когда я вижу Биату, то в ней
сосредоточивается все, как в фокусе этого прицела, но затем появилась Вера,
и... иногда мне кажется, что и она тоже мне не безразлична.
Я посочувствовал:
- Тяжелое положение.
Костя захохотал:
- Но я найду выход!
Пассат поднял нашу птицу на пять тысяч метров. На крохотном экране
видеофона появилось веселое лицо Жака Лагранжа.
Он спросил:
- Надеюсь, вы не собираетесь сегодня ставить рекорд высоты на свободно
парящих монопланах?
Мы дружно уверили его, что это не входит в нашу сегодняшнюю задачу и
что просто пассат поднял нас так высоко.
- Я так и подумал. Все же на вашем месте я бы держался пониже. - Затем
он сказал мне: - Тетис действительно реагирует на излучение Сверхновой. Твоя
догадка оказалась верной. Мы начали перестраивать методику работы, и сразу -
масса неожиданно интересной информации! - Он кивнул: - Желаю счастливо
парить еще в течение тридцати минут.
Через полчаса Костя посадит планер в миле от китового пастбища, и нас
сменят селекционеры: американец Коррингтон и грек Николос. Они всегда или
ссорятся, или тихо совещаются, как заговорщики в детективном фильме, и так
же неразлучны, как Лагранж и Чаури Сингх.
- Надо слушаться старших, - вздохнул Костя и ввел многострадальный
планер в крутое пике.
Океан летел навстречу.
В видеофоне опять появилось лицо Лагранжа. На этот раз он не сказал ни
слова, только покачал головой и погрозил пальцем.
Костя вывел планер из пике и, используя скорость, сделал несколько
фигур высшего пилотажа, что нам тоже зачтется, затем лихо приводнился, чуть
не задев крылом ракету со сменщиками.
Мы спустились на катер.
Американец, улыбаясь, сжал кулак, показывая, как мы здорово летаем, и
похлопал по небольшой съемочной камере, с которой он никогда не расстается:
- Я запечатлел ваши фигуры высшего пилотажа! Было приятно наблюдать. -
Он, подмигнув, кивнул на своего друга: - Гарри тоже в восторге.
Его партнер вытер платком потную лысину и сказал:
- В давние времена был специальный термин, характеризующий ненормальное
поведение в воздухе. Да! Воздушное хулиганство! Теперь терминология стала
мягче, как и все на свете, все же я должен заметить, что вы подвергали
опасности окружающих.
- Оставь, Гарри, жизнь становится такой пресной! - сказал американец и,
шлепнув Костю и меня по спине, стал взбираться в гандолу планера.
- Почему нас все учат! - возмутился Костя. - И на земле, и на воде, и в
воздухе! - Он по-мальчишески усмехнулся. - Вот посмотрели бы наши ребята!
Этот Коррингтон не лишен наблюдательности: "бочки" получились, кажется,
здорово!
Из воды выпрыгнул Тави и, рассыпая на нас брызги, перелетел через
катер. Этим он выражал свою радость по случаю нашего благополучного
возвращения. Как все приматы моря, Тави необыкновенно привязчив. Он скучает,
если долго не видит меня, зато, встретив после разлуки, не находит себе
места от радости. Протей сегодня нес патрульную службу, а то бы и он не
отстал от своего друга.
Общение с людьми необыкновенно обогатило приматов моря новыми
понятиями. Обладая абсолютной памятью, они поразительно быстро усваивают
языки, разбираются в технических схемах. Теперь ни одна морская экспедиция
не обходится без их участия. Дельфины помогают составлять карты морского
дна, течений, занимаются поисками полезных ископаемых, с их помощью открыты
тысячи новых видов животных. Современная наука о море со своими бесконечными
ответвлениями уже немыслима без участия в ней этих удивительных существ.
Тави был простодушнейшим созданием. Он был всегда весел, счастлив,
готов на любую услугу, подвиг, хотя он и не знал, что такое подвиг.
Протаранить акулу, спасая собрата или человека, было для него простым,
повседневным делом. Иначе он не мог поступить. Жизнь его семьи, рода и всего
племени зависела от такого повседневного героизма и самопожертвования. В то
же время это не была рефлекторная, инстинктивная храбрость животных с низким
интеллектом, а моральный принцип, воспитанный в нем матерью и закрепленный
примером родичей.
Размечтавшись о чем-то, Костя вел ракету на малой скорости. Тави плыл у
самого борта и рассказывал последние морские новости. Всю ночь он охранял
китов. С вечера в двух милях от границы пастбища показались акулы и бежали,
как только почувствовали приближение дельфинов. Акулы ушли в глубину, зная,
что их преследователям не угнаться за ними в темных горизонтах. Затем Тави
сообщил, что большая мама-кит - так он называл Матильду - стала опять
поедать несметное количество черноглазок и все, что попадается в ее "ротик".
Мертвые рачки перестали падать в темноту, как вода с неба. И он эти события
логически увязал с опылением пастбищ порошком со спорами бактерий, убивающих
грибок, паразитирующий в теле черноглазок. Среди ночи патруль наконец-то
проследил путь Кальмара. Кальмар опять прошел под китовым пастбищем и
направился в садок, где содержались тунцы. Кальмар питался этой рыбой.
Мне показалось, что Тави без прежнего уважения отзывается о Кальмаре,
который ест необыкновенную рыбу. Сегодня Тави ни разу не назвал его Великим.
Он подтвердил мои предположения, сказав, что это обыкновенный кальмар, хотя
он превосходит самых больших кальмаров. Великий не станет есть простую рыбу.
Он питается китами и только в редких случаях довольствуется акулами и
косатками.
Костя вставил:
- Конечно, уважающий себя моллюск не будет глотать какую-то мелочь. Для
него подавай нашу Матильду на завтрак, а Голиафа - на обед, и еще парочку
помельче - на ужин.
Тави издал тонкий дребезжащий звук, переходя на свой сверхскоростной
язык (не менее десяти слов в секунду), и, замолчав, высунул голову из воды,
лукаво поглядывая на нас.
Мы не поняли ни звука, но Костя важно кивнул и сказал:
- Наконец-то ты согласился со мной, что нет никакого Великого Кальмара.
Одни из них побольше, другие поменьше. Ты прав, старина, что все эти
верования возникли в результате изоляции вашего народа, его замкнутости и
биологических особенностей вида.
Тави на это выпалил:
"В океане воду не замутишь".
Костя в изумлении вытаращил глаза, посмотрел на меня и оглушительно
захохотал. Тави вылетел из воды, издавая квохчущие звуки: он тоже смеялся.
СКАЗКА ХАРИТЫ
Город из золота и перламутра погибал, корчился от невыносимых мук.
Рушились дивные дворцы. Зловеще пылали руины. Что-то обвалилось там, и к
небу взмыл фейерверк искр.
В несколько минут от былого величия на небе осталась узкая сумеречная
полоса. Сверху медленно опускался занавес, вытканный звездами.
Любители тропических закатов расходились с площадки у лабораторий.
Павел Мефодьевич щелкнул крышкой старомодного футляра, в котором он
хранил съемочную камеру.
- Ничего не скажешь, высший класс изобразительного, декоративного и, я
бы сказал, ювелирного искусства. Пример, как почти из ничего создаются
шедевры. Нет, вы не улыбайтесь, молодые люди. Материалы самые что ни на есть
обыденные, бросовые: водяные пары, газовая смесь самого жалкого, как
когда-то говорили, ассортимента, несколько пригоршней корпускул света и пыли
- вот и все. И этими материалами природа пользуется каждый день и никогда,
никогда не повторяется. Как и подобает настоящему художиику-творцу. Природа,
братцы мои, гениальна в этом отношении. Каждую мелочь стремится довести до
совершенства. Возьмите снежинку, цветок радиолярию, актинию! А наряд рыб! -
Он вздохнул. - Красотам ее несть числа. Сегодня я запечатлел четыреста
шестьдесят девятый снимок заката. Что поделать, коллекционирую солнечные
закаты... М-да... Скажете, грустное занятие? А вы только посмотрите, как
ярко, неповторимо ярко уходит день! Это ли не пример...
По берегу лагуны бежала голубоватая светящаяся дорожка, упруго
пружинящая под ногами. Мы пошли по ней. Лагуна тоже слабо светилась. С
противоположного берега доносились плеск и крики дельфинов - шла игра в
водное поло. Вода там кипела зеленым огнем. Костя сказал:
- Я не знал вашего хобби. У меня дома осталась пленка. Снимал в
Гималаях. Там бывают такие закаты! Хотите, ее вам пришлют.
- Благодарю. Приму с удовольствием, хотя я предпочитаю более влажные
широты. В разреженной атмосфере закаты победнее в смысле изобразительной
техники, но необыкновенно ярки. Там, я бы сказал, работает
художник-примитивист. - Он засмеялся, довольный удачным определением.
Мы подошли к одной из небольших лабораторий; с десяток их был разбросан
у причальной стенки, на берегу лагуны. В них работали Павел Мефодьевич и его
ассистенты. Современная аппаратура лабораторий позволяла вести наблюдения
над приматами моря в их естественной среде обитания.
Академик усадил нас, сел сам в легкое кресло возле телеэкрана и включил
его. Видимость была очень хорошей, хотя изображение не освещалось. Ночью
приматы моря плохо переносят яркий свет. В круге света они чувствуют себя
беспомощными перед окружающей тьмой, полной опасностей. И, хотя в лагуне
бояться им нечего, все равно дельфины не могут побороть в себе
подсознательное чувство опасности, подстерегающей за границами слепящего
луча.
Из гидрофона сперва слышался обычный разговор дельфинов, который
воспринимается непосвященным как набор примитивных сигналов наподобие щебета
птиц.
Академик сказал:
- Здесь я записал множество интересных историй. Почти все, что вошло в
мою книгу, я подслушал в одной из этих клетушек или во время моих плаваний.
Помните, как в главе двадцать пятой мать обучает детей счету? Так это была
Харита, я записал ее урок, вот здесь. И, к слову сказать, мы вводим ее
методику в школах приматов моря, в программы двух первых циклов. Да,
относительно подслушивания. Должен вам сказать, что мы здесь не нарушаем
никаких норм. У этих головастых ребят нет секретов, тайн, зависти,
стремления возвыситься, они охотно делятся своими познаниями, да и при
расспросах запись приобретает сухость, протоколизм, тем более что наши
электроники все еще только приближаются к созданию сносного электронного
толмача. Данный сцептронофон еще грешит неточностями, отсебятиной. Иногда
скомбинирует такое словечко, что не найдешь ни в одном словаре. Давайте
послушаем, что нам расскажет сегодня одна из сестер радости, красоты и
пленительности - мудрая Харита. Вот и она! Видите - с двумя ребятишками.
Прибывают слушатели, тоже с детьми. Харита выступает теперь только для
взрослых и детей. Молодежь получает информацию главным образом теми же
путями, что и мы, грешные. Харита становится для них анахронизмом.
Харита, погрузившись в воду, лежала на широком карнизе-балконе,
выложенном синтетической губкой. Здесь проводили ночь матери с малышами,
собиралась молодежь, находились школа и клуб.
Сцептронофон обладал приятным женским голосом грудного тембра. Сначала
он переводил все, что говорилось вокруг, включая шумы.
Из гидрофона слышались слова:
- Кто поступает плохо, тех уносит кальмар.
- Куда?
- Где темно и холодно...
- Тише! Тише!..
- Вернулся Хох!
- Хох! Хох! Хох!
Последовала длинная бессмысленная фраза.
- Слышали? - Павел Мефодьевич поднял палец. - Должно быть, машина
пытается перевести незапрограммированный диалект. К нам пришло большое
пополнение из Карибского моря, Океании, группа из Средиземного моря. Но
каков! Даже не заикнулся, а выдал тарабарщину. Может быть, она имеет для
него смысл! Сейчас все больше и больше ведется разговоров о думающих
машинах...
Костя, сторонник эмоциональных роботов, горячо было поддержал эту мысль
и с сожалением умолк, так как сцептронофон перевел первые фразы Хариты:
- Я буду говорить. Вы будете слушать. Будете передавать другим, чтобы
все знали правду о людях земли и моря.
На экране группа дельфинов покачивалась в легкой, прозрачной волне. Они
были похожи на спящих с открытыми глазами. Глядя на Хариту, нельзя было
сказать, что она ведет рассказ, только живые прекрасные глаза ее выдавали
работу мысли.
Беседа велась в ультракоротком диапазоне.
Перевод напоминал подстрочник с очень трудного языка, сохраняющий
только основные смысловые вехи подлинника. Поэтому мне пришлось, как и в
передаче рассказов Тави, его немного отредактировать.
"Океан был всегда, а над ним всегда плавала круглая горячая рыба, что
посылает нам свет, тепло и дает жизнь всему, что плавает, летает или
передвигается по земле и дну. Люди называют эту рыбу солнцем.
Океан круглый, как очень большая капля воды. Он тоже плавает среди
светящихся рыб, в другом океане, что над нами, где долго могут плавать
только птицы. Океан не отпускает нас от себя, как матери далеко не отпускают
своих детей. Слушайте, как с детьми Океана случилось большое несчастье и как
это несчастье обратилось в благо.
Давно, очень давно случилось это. С тех пор солнце бесконечное число
раз поднималось из океана и падало в него, чтобы напиться и поохотиться за
золотой макрелью. Вам пока трудно понять, что такое бесконечность. Так вот,
с тех пор прошло столько времени, сколько понадобилось бы киту, чтобы выпить
океан. Знаю, что и этот пример не совсем удачен. Вот другой: все вы уже
побывали в красной воде, где плавают киты, и видели, сколько там очень
маленьких живых существ. Если их всех сосчитать, то получится очень много. И
все же это много не будет бесконечностью, а только ее началом.
В то давнее время случилась сильная буря. Когда Океан позволяет своим
детям-волнам поиграть с ветром, надо спешить от берегов. Волны, сами не
желая того, могут выбросить на острые скалы, что торчат, как зубы
косатки-убийцы. Надо всегда уплывать от берега, когда волны играют с ветром.
- Это известно всем.
- Да, Ко-ки-эх, матери учат вас, когда надо уплывать от берегов, где
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг