округе, выяснилось, что чуть ли не у всех есть в запасе по нескольку
загадочных историй, расследовать которые с помощью хроноскопа просто
необходимо! Мы заподозрили, что радист, принесший с собой два каких-то
громоздких и неудобных пакета, тоже собирается посвятить нас в некую
тайну, и не ошиблись.
Не торопясь, осторожно он развязал свои пакеты, и на столе перед нами
оказались два птичьих чучела - прекрасный белокрылый лебедь-кликун и
розовая чайка. Радист отошел шага на три от стола и, склонив голову набок,
стал рассматривать птиц.
- Хороши! - сказал он наконец.
- Хороши, - согласились мы, не понимая, куда он клонит.
Радист взял со стола розовую чайку, ласково провел ладонью по ее спине
и протянул нам.
- Возьмите,-сказал он.-Вам это, товарищ Березкин, и вам, товарищ
Вербинин.
От меня лично. Редкостная птица. Из Японии к нам в Арктику залетает.
Я молча взял птицу, смотревшую на меня черным неподвижным глазом, и
поставил ее рядом с Березкиным.
- Слыхал о вашей работе, - продолжал радист. - Сам с марковским дружком
связь поддерживал. И про аппарат ваш, про хроноскоп, слыхал. Вот решил
птицу подарить, чайку розовую...
Мы поблагодарили радиста, и он оживился.
- Нравится, значит? И то верно-чудо, а не птица, можно сказать! Или
лебедь... Только его я не в подарок принес-уж вы извините,-а так, для
разговору... Тоже красавица птица... Сколько их надо мной пролетало!
Трубят, бьют по небу белым крылом-и все на север, все на север! А куда на
север? - вот что я вас опрашиваю. Нету земли дальше, лед один. Лед и лед.
Хоть до полюса лети, хоть за полюс. А осенью обратно с севера летят. И
опять над нами...
Мы по-прежнему не понимали нашего гостя, но переспросить не решались-он
говорил так, словно вспоминал о чем-то дорогом, уже ушедшем в прошлое, но
незабываемом.
- Охотник я до загадочных историй,-признался радист.-А только вижу, что
не понимаете вы меня. Надо, стало быть, по порядку рассказывать. Может,
заинтересуетесь, и машинка ваша чего-нибудь разглядит. Будете слушать?
Мы, разумеется, ответили, что будем, и гость наш, любовно взглянув на
лебедя, поудобнее устроился на стуле.
- Простая история, - сказал он. - Ничего в ней замысловатого нету, а
как объяснить - ума не приложу. На Врангеле зимовал я. Несколько лет
зимовал. До войны еще первый раз приехал, войну всю там пробыл. Потом на
материке отдохнул и опять на Врангеля попросился. В пятьдесят шестом году
совсем уж сменился, теперь в Анадыре работаю. Я к тому это рассказываю,
что каждый год над нами лебеди пролетали, вот эти, кликуны. Одна стая.
Некоторые у нас гнездуются, а эти всегда мимо. Не глядят на наш остров
даже. А чем плох остров? И тебе горы, и тебе болота. Выбирай место по
вкусу. И песцы водятся, и медведи, и лемминги! От других птиц летом отбою
нет, а эти... Вот так, мимо летят...
Радист ненадолго умолк, как будто вновь задумался о непонятном ему
явлении, а я воспользовался минутой молчания и сказал, что такие случаи
давно известны науке.
- Такие, да не совсем,-перебил меня радист.- Не совсем такие. Я на
Севере всякого наслушался. И про земли, которые не нашли, слыхал, и про
птиц, что вроде наших лебедей надо льдами летают...
Он подозрительно покосился на меня, опасаясь, что я опять начну
высказывать свои суждения, но я решил молчать.
- Было это в пятьдесят четвертом году, в июне, - продолжал радист.-Как
раз месяца за три до того к северу от Врангеля "СП-4" организовали,
километрах, стало быть, в трехстах пятидесяти от острова, почти на сто
восьмидесятом меридиане, что через остров проходит. В положенный срок
летят наши трубачи, как всегда, мимо острова напрямик идут. И что тут
стукнуло меня-не знаю.
Только дал я радиограмму на "СП-4",- а радистом там знакомый был,- так,
мол, и так, погляди, не будут ли пролетать лебеди, не дюйму, куда путь
держат. И что же вы думаете? Долетели до них мои лебедушки и давай
кружить, и давай кружить! И все ниже с каждым кругом спускаются и кричат
так жалобно. Вся станция смотрит на них, ребята смеются, думают, что
лебеди их приветствуют, а те покружились, покричали и давай снова высоту
набирать. А дальше совсем непонятное пошло. Взвилась стая в поднебесье и
разделилась на два табуна.
Тот табун, что побольше, на восток заворотил, прямо к Америке пошел. А
поменьше табунок обратно повернул. Про все это радист мне отстукал и
совсем с толку сбил.
Сами поразмыслите, зачем же лебедям прямо в океан, к полюсу путь
держать, ежели потом одни к Америке заворачивают, а другие обратно
возвращаются?
Радист посмотрел на меня, предлагая высказаться.
- Кто ж его знает, - я пожал плечами.
- То-то!-торжествуя, сказал радист.-Больно уж быстро вы мне объяснять
начали! И он продолжал свой рассказ:
- На лебедей мы никогда не охотились, привычки такой не имели. Очень уж
птица благородная. А только на следующий год не удержался я и пальнул по
этой стае. Сбил одного красавца. - Радист погладил лебедя по спине. - Зоб
прострелил ему, камнем свалился. И надо же такому случиться, что как раз у
этого лебедя кольцо на ноге оказалось. Написали мы, значит, куда следует,
и отвечают нам, что-окольцован лебедь был в Северной Америке, на Аляске.
Тут уж и сомнения все кончились. Стало быть, действительно летят они
сперва прямо в океан, по сто восьмидесятому меридиану, а потом в Америку
поворачивают и гнездуются на Аляске. А нынешним летом с Врангеля
радировали мне, что от стаи табунок отделился штучек в двадцать и на нашем
острове летовать остался. Только стая не та уже была, что раньше, числом
поменьше.
Говорят, лебедей прошлой весной буря надо льдами настигла. Сами, можно
сказать, смерть свою искали...
- Н-да, - сочувственно вздохнул Березкин. - Непонятная история.
- В том-то и дело, - тотчас откликнулся радист. - Я и подумал: может,
хроноскоп ваш разберется?
Но хроноскоп при всех его достоинствах не мог претендовать на роль
ученого-орнитолога.
- Жаль, - сказал радист.-Жаль. Зря побеспокоил, значит...
Он ушел от нас разочарованный, а мы, как это обычно бывает в таких
случаях, почувствовали себя без вины виноватыми: и невозможно все на свете
знать, и стыдно, когда чего-нибудь не знаешь...
- Почему все эти водоплавающие птицы осенью из Арктики
бегут-понятно,-сказал Березкин.-Жрать им нечего, замерзает все. Но почему
вообще эти перелеты существуют?
Специально этим вопросом я никогда раньше не занимался и лишь смутно
припомнил, что возникновение миграций у птиц ученые связывают с ледниковым
периодом: наступающие льды отогнали птиц на юг, а потом, когда льды
растаяли, птицы вернулись на прежние гнездовья. Этот навык у них
закрепился, перешел в привычку, и впоследствии птицы каждый год стали
повторять путь, однажды совершенный их предками... Впрочем, известно
немало и других гипотез, и, не будучи специалистом, я боюсь запутаться в
них...
Глава вторая,
в которой археолог Дягилев рассказывает весьма любопытную историю о
"земляных людях" и просит принять участие в работе экспедиции, совершившей
неожиданное открытие
Дягилев, вместе со своим помощником, появился на следующий день после
нашего доклада в клубе. Но прежде чем рассказывать о причинах его визита,
я должен рассказать хотя бы в двух словах о докладе.
Дело в том, что после моего сообщения развернулись неожиданно жаркие
прения.
Спорили, конечно, не о результатах нашего расследования в прямом смысле
слова, - спорили о Черкешине, о праве на суд над ним. Один категоричный
товарищ яростно доказывал, что над Черкешиным устроили самосуд, что с
человеком, имевшим заслуги перед экспедицией, не смели поступать так, как
поступили с ним, не смели выгонять его из поварни и отлучать от экспедиции.
А категоричному товарищу возражали-ему доказывали, что прошлые заслуги
никого не избавляют от суда людского за совершенные преступления... Потом
спросили наше мнение, а мы с Березкиным вдруг смутились-отвечали
уклончиво, сбивчиво, хотя в душе я был на стороне тех, кто возражал
категоричному товарищу.
Я могу объяснить, почему так получилось.
Во-первых, честно говоря, нам с Березкиным кажется, что мы не имеем
права на роль судей в этакой конечной инстанции; мы можем высказать свое
предположение, а люди пусть сами решают, кто виноват и кто не виноват...
Во-вторых, самого меня в это время больше занимали последние дни
трагической жизни Жильцова: он передавал дело, которому служил, в руки
человека, которому не верил. Да, несмотря на их примирение, он все-таки не
мог до конца поверить Черкешину, и обстоятельство это, надо полагать, не
скрасило его последние часы. Жильцов понимал, что обязан скрыть от других
свои сомнения, свою тревогу и, судя по дневникам участников экспедиции, он
скрыл их от всех или почти от всех - тут уж мы вступаем в область догадок.
Поведение Жильцова свидетельствует о силе духа, но свидетельствует и о
его страданиях...
Вот о чем я думал. Но, конечно, мои объяснения не снимают с нас вины за
нечеткое выступление в прениях, и потому мы с Березкиным пребывали в
мрачности. И по той же причине нас не обрадовал приход Дягилева: мы
решили, что именно доклад и прения побудили его прийти, и отнеслись к
визиту настороженней, чем обычно.
Но Дягилев нас успокоил: он и его спутник только что прибыли в Анадырь
и доклада нашего не слышали.
- Я приехал к вам с большой просьбой, - сказал Дягилев.-Не смогли бы вы
принять участие в археологической экспедиции? Она работает в нескольких
местах, а мой отряд... Видите ли, моему отряду посчастливилось сделать
любопытнейшее открытие...
- Мы очень рады за вас, - ответил я. - Но мой друг Березкин-математик и
изобретатель, а я-географ и писатель. К археологии никто из нас не имеет
отношения.
- Хроноскоп! - воскликнул Дягилев.- Товарищ Вербинин, нам хроноскоп
нужен!
Если этот аппарат действительно творит чудеса, он так нам поможет!
- Никаких чудес он не творит, - возразил Березкин. - Обыкновенная
электронная машина...
- И потом, - сказал я, - нас командировал на Чукотку президиум Академии
наук. Срок командировки...
- Все уже согласовано! Президиум не возражает. Если б вы согласились!
-Дягилев молитвенно сложил руки.
И Березкин и я в это время прикидывали все "за" и "против". Мы не
сомневались, что отряд Дягилева сделал интересное открытие, но доводы
"против" все-таки перетягивали. Сразу, без передышки браться за новое
расследование нам не хотелось. Кроме того, Березкин намеревался внести
кое-какие усовершенствования в хроноскоп и мечтал как можно быстрее
приступить к работе.
Дягилев, внимательно следивший за выражением наших лиц, вовремя понял,
что чаша весов склоняется не в его пользу.
- Выслушайте сначала меня. Вы ж ничего не знаете о "земляных людях"!-Он
произнес это с нескрываемым сожалением в голосе: очевидно, все, кто ничего
не знал о "земляных людях", казались ему несчастными, обойденными судьбой.
Дягилев был невелик ростом, рыжеват, одет в потертую телогрейку, в
стоптанные сапоги, и, глядя на него, невольно хотелось улыбнуться. Но в то
же время он вызывал симпатию, как все люди, живущие большой мечтой или
большим делом.
- Мы с удовольствием выслушаем вас,-сказал я.- Но я хочу сразу же
предупредить, что не всякое открытие может быть предметом хроноскопии.
Лишь большим целям служит хроноскоп!
Я полагал, что мое предупреждение озадачит и смутит Дягилева, но он, к
некоторому нашему удивлению, мгновенно успокоился.
- В таком случае вы сегодня же улетите с нами,- заявил он.
Мы не сказали в ответ ни слова. Мы решили сначала послушать.
А Березкин еще приглядывался к любопытной штуковине, которую крутил в
руках спутник Дягилева - молодой человек с черной как смоль шкиперской
бородкой, отпущенной, наверное, месяца два назад.
- Что это у вас? - довольно бесцеремонно спросил Березкин.
Я, кажется, не говорил, что у Березкина есть одна весьма примечательная
особенность-он яростный коллекционер, но коллекционирует он только то, что
так или иначе связано с бытом и культурой народов тех районов, в которых
он работал. Вы думаете, мы выбросили тот шлем монгольского витязя, что
послужил первопричиной разговора о хроноскопе?.. Ничего подобного!
Березкин провез его во вьюке километров четыреста, а потом, уже с помощью
более совершенных средств передвижения, доставил к себе домой. Шлем и
сейчас красуется в коридоре его квартиры.
А теперь Березкин не сводил глаз со странного предмета, похожего на
пузатую курительную трубку.
- Павлик у нас - этнограф, - ответил за бородатого молодого человека
Дягилев.-Ему посчастливилось недавно приобрести довольно редкую ныне
старую чукотскую трубку. Знаете, как ею пользовались?.. Отверстие в чубуке
затыкалось пучком оленьей шерсти, а сверху насыпалась щепотка табаку. Пока
табак выкуривался, оленья шерсть частично прогорала, частично сохранялась,
пропитываясь никотином. Потом ее специальной костяной палочкой пропихивали
внутрь, вот в этот самый резервуар. Когда резервуар переполнялся, внизу
открывали клапаны-вот, посмотрите,-смесь табака и шерсти вытаскивали, и
она использовалась как жевательная смесь...
- Если хотите, можете взять трубку себе, - к некоторому удивлению
Дягилева, сказал Павлик.-Я постараюсь достать еще одну...
Березкин не заставил повторять предложение. Он немедленно забрал
трубку, и у них с Павликом возник сугубо специальный разговор, касающийся
роли одурманивающих веществ в истории различных цивилизаций и чуть ли ни в
истории человечества вообще.
Тема эта, видимо, не заинтересовала Дягилева, и он повернулся ко мне.
- Значит, вы ничего не слышали о "земляных людях"? - еще раз
переспросил он.
Я вынужден был пожать плечами.
- А между тем это одна из любопытнейших страниц в истории
северо-востока Азии.
- Либо вы преувеличиваете, - не выдержал я, - либо сами совсем недавно
узнали о "земляных людях". Историей Севера я занимался не один год.
Дягилев улыбнулся.
- Я давно верил в существование "земляных людей".
Но вы правы - открыли их совсем недавно. Вот только что открыли.
Теперь и Березкин подсел поближе.
- На чем же основывалась ваша вера в загадочное племя? - спросил я.
- На легенде. Еще на заре нашей истории сложилась легенда о "земляных
людях", якобы живущих на Севере. Разные варианты этой легенды хорошо
известны этнографам, но никто не придавал им серьезного значения.
- Почему?
- Объяснить это можно только курьезом. Видите ли, ученые решили, что
легенды о "земляных людях" связаны с легендами о мамонтах, и на этом
успокоились...
- О мамонтах? - удивился Березкин.
- Да. О вымерших слонах.
- Я отлично знаю, что такое мамонты. - Березкин сказал это таким тоном,
как будто был лично знаком с одним из них. - Но мамонты - не кроты, они не
под землей жили, а на земле!
Во взоре Дягилева отразилось сожаление.
- Да, мамонты не кроты, - мягко сказал он. - Они действительно жили на
земле, питаясь травой, раскапывали бивнями снег. Но все-таки слово "мамонт"
в переводе на русский язык означает "земляной крот".
- В переводе с какого языка?
- С эстонского, как ни странно, а туда это слово попало от каких-то
древних племен. Но не только у эстонцев мамонты считались земляными
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг