Неожиданно река, а следом за ней и шоссе сделали крутой поворот, и
между двумя мысами показалась широкая светлая полоска воды - Байкал.
Мы остановились в селе Лиственничном, и краевед повел нас на заросший
сосной и кедрами склон сопки. Торная тропа круто поднималась вверх, и мы
еще издали заметили высокий белый обелиск, поставленный над братской
могилой. Среди многих имен, высеченных на мраморной доске, мы нашли
знакомое нам имя: С. С.
Розанов.
- Он был членом Иркутского комитета РКП(б),-сказал краевед, - и одним
из руководителей восстания против колчаковцев. Погиб в январе 1920 года
под Лиственничным, на берегу Байкала.
...Мы стоим, сняв шапки. Утренний бриз чуть колышет волосы. Байкал
затянут полупрозрачной голубой дымкой, он спокоен, величествен и прост. От
пирса уходит в голубую даль небольшой буксирный пароход. А у самого берега
лежит село с крепкими, надолго срубленными домами, и по длинной улице
движутся по направлению к школе маленькие фигурки детей...
Глава шестая,
в которой экспедиция хроноскопистов убеждается, что на Севере есть
немало названий со словом "кресты", но о Долине Четырех Крестов никто
никогда не слышал
В Иркутском городском архиве документально подтвердили все, что мы
узнали со слов краеведа о Розанове. Но полученные нами сведения относились
к последнему, вероятно самому славному, короткому периоду в жизни одного
из наших героев-к борьбе за Советскую власть в Восточной Сибири. Сведения
эти подтверждали достоверность записок Зальцмана. Да, Розанов, вольный или
невольный участник полярной экспедиции Жильцова, был профессиональным
революционером, настоящим коммунистом и до конца жизни сохранил верность
своим идеалам. Он прожил трудную героическую жизнь и погиб в. бою с
колчаковцами. Образ этого человека до конца прояснился, он стал близок и
дорог нам, но от решения основной задачи- узнать судьбу экспедиции-мы были
по-прежнему далеки.
Правда, появление Зальцмана в Краснодаре уже не удивляло нас: он спасся
не один, Розанов тоже добрался до крупных городов. Но что случилось с
остальными? О какой таинственной истории пытался рассказать умирающий
Зальцман? Сохранились ли документы? И все наши помыслы сосредоточились на
Долине Четырех Крестов.
За три дня по сложной трассе мы долетели до Чукотки и приземлились на
аэродроме в селе Маркове. Экспедицией нашей сразу же заинтересовались все
местные жители- и новоселы и старожилы, но о Долине Четырех Крестов никто
никогда не слышал.
- Залив Креста-знаем,-сказал нам начальник авиапорта.-Крестовый
перевал-тоже. Но Долина Четырех Крестов - понятия не имею.
- На Колыме еще всякие "кресты" есть,-поделился своим опытом марковский
агроном.-Нижние Кресты, Кресты Колымские...
- Все не то,-ответили мы.-Наша долина находится в верховьях реки Белой.
Там должна стоять поварня.
- Это еще не примета, - возразили нам. - Мало ли поварен на Севере!
- Много, - согласились мы, - Но по реке Белой их же не сотня. И
потом-нам известны координаты, мы знаем, где искать.
И мы начали поиски.
На второй день самолет полярной авиации поднялся с аэродрома и взял
курс на север (мы не могли рисковать хроноскопом, и поэтому наш самолет
остался в Маркове, в авиапорту).
Сначала мы летели над болотистой Анадырской низменностью, испещренной
цепочками небольших тундровых озер, соединенных между собой
протоками-висками, потом местность стала выше, и самолет пересек неширокую
холмистую гряду; сверху холмы казались серыми, безжизненными, лишь кое-где
на них зеленели пятна стелющейся черной ольхи. Совершенно иная картина
открылась нам, когда холмистая гряда осталась позади. Теперь самолет шел
над долиной реки Белой; сильно извиваясь, то и дело меняя направление,
река неспешно текла между низкими берегами, заросшими лесом. Он жался к
реке, этот лес, и узкая полоска его с внешней стороны окаймлялась
кустарниками; а дальше расстилалась тундра - серая, заболоченная, с
редкими пятнами снежников, летующих в затененных местах.
Чем севернее забирался самолет, тем выше становились холмы вокруг
Белой, прямее долина реки, уже полоски галерейных лесов. Вскоре пилоту
пришлось набрать высоту:
теперь под нами лежали горы, тоже серые и тоже с редкими зелеными
пятнами ольхи. Пятен этих становилось все меньше, и наконец они исчезли
совсем, зато все чаще попадались снежники и маленькие белые леднички. Они
лежали в долинках, и из-под них вытекали ручьи. Деревья встречались лишь
небольшими группами, и с каждой минутой полета-все реже и реже. За все
время я лишь однажды заметил кочевье оленеводов-несколько островерхих
яранг и кораль для загона оленей, и один раз - одинокое зимовье, как мне
показалось, пустое (дымок над ним не вился).
Штурман предупредил, что самолет скоро выйдет в заданную точку.
- Смотрите в оба, товарищ Вербинин. Не так-то легко заметить с воздуха
ваши кресты. - Он подумал и добавил: - Если они вообще существуют.
Долина Белой становилась все уже. На севере отчетливо виднелись
вознесенные в поднебесье вершины Анадырского хребта. Больше всего смущало
меня, что совсем исчезли галерейные леса: ведь в шифровке Зальцмана
упоминались левада и поваленный тополь, и хроноскоп так убедительно
изобразил нам все это. Я почувствовал на себе внимательный взгляд
Березкина и оглянулся. Он выразительно приподнял брови и кивнул в сторону
окна. Очевидно, расстилавшаяся под нами картина смущала его не меньше, чем
меня.
Я еще раз посмотрел вниз и понял, что в указанной точке мы не найдем
Долину Четырех Крестов. Я подумал это не потому, что вдруг усомнился в
точности астрономического определения-мы давно подозревали, что оно лишь
приблизительно указывает местоположение долины, - к выводу этому меня
привел физико-географический анализ местности. Северные ветры
беспрепятственно разгуливали по долине реки Белой, которая становилась все
выше и выше; тополя здесь выжить уже не могли. И я решил, что где-то
поблизости должна находиться замкнутая почти со всех сторон, хорошо
защищенная от северных ветров горным хребтом небольшая долина одного из
второстепенных притоков Белой, в которой и сохранился островок леса- быть
может, самый северный на Чукотке. Древесную растительность на Севере губят
не холод, не жестокие морозы, как это обычно думают. В районах Верхоянска
и Оймякона, в пределах "полюса холода" Северного полушария, где
температура опускается почти до семидесяти градусов мороза, растет тайга и
деревья чувствуют себя вполне нормально. Главная причина безлесья тундры -
в низких летних температурах и в иссушении растений. Да, на Севере
растения нередко гибнут от засухи, стоя "по колено" в воде. Очень опасны
для деревьев весенние ветры; деревья начинают пробуждаться от зимнего
оцепенения, влага испаряется, а новая не поступает, потому что почва еще
не оттаяла и скована мерзлотой...
- Прибыли, - сказал штурман.
Под нами расстилалась арктическая пустыня, и никаких признаков жизни
невозможно было заметить сверху. Я высказал штурману свои соображения и
попросил взять немного восточное: насколько я мог судить, Анадырский
хребет там лучше защищал прилегавшие к нему долины.
Самолет лег на новый курс и стал набирать высоту- зеленый оазис леса
все равно не ускользнул бы от нашего внимания.
Мой прогноз подтвердился: через несколько минут с большой высоты мы
разглядели темнеющее посреди серых гор пятно оазиса.
Постепенно снижаясь, самолет начал кружить над маленькой, прижатой к
массивному склону хребта долинкой. К неширокой речке примыкал крохотный
клочок леса, виднелась прямоугольная поварня, а по соседству белел снежник.
Сверху нам долго не удавалось разглядеть кресты, но при последнем
заходе и Березкин и я все-таки заметили один из них - наверное, самый
высокий.
Никто не сомневался, что найдена Долина Четырех Крестов. Штурман
определил ее местонахождение, нанес долину на карту, и мы полетели обратно.
Глава седьмая,
в которой экспедиция хроноскопистов получает вертолет и после
вынужденной задержки перебазируется в Долину Четырех Крестов, где первое
же обследование приводит к интересным находкам
Во время полета к Долине Четырех Крестов пилот и штурман, как
выяснилось, внимательно изучали местность и установили, что нигде
поблизости нет посадочной площадки, на которую смог бы приземлиться наш
самолет с хроноскопом. Это сразу же усложнило задачу. Первой нашей мыслью
было выброситься на парашютах без хроноскопа, произвести рекогносцировку в
Долине Четырех Крестов, а затем в походном порядке выйти к ближайшему
населенному пункту. Но летчики, вместе с нами обсуждавшие этот вариант,
категорически запротестовали и предложили запросить у руководства
вертолет. Не очень надеясь на успех, мы послали радиограмму в Анадырь и
почти тотчас получили ответ: один из вертолетов был выслан в наше
распоряжение.
Несколько дней ушло у нас на монтаж хроноскопа и вспомогательной
аппаратуры в вертолете. Электронные машины-приборы, как известно, тонкие,
и мы с Березкиным натерпелись немало страха, прежде чем убедились, что
монтаж завершен благополучно и хроноскоп работает.
Мы уже готовились вылететь, как вдруг зарядили дожди. Рыхлые серые
облака спустились почти к самой земле, перекрыли все "небесные дороги", и
начальник аэропорта упорно не давал нам "добро". Что это было за мучение-
сидеть в нескольких часах полета от заветной цели, тосковать, проклинать
все на свете и смотреть, смотреть, смотреть, как беспрерывно сочатся из
облаков тонкие дождевые струи, как набухают тундровые болота, а ручьи
становятся все полноводнее и полноводнее! На Анадыре стояли белые ночи, и
круглые сутки все было серо и уныло. Даже большущие мохнатые комары,
наверное, умерли с тоски-по крайней мере, они не появлялись.
Наконец погода прояснилась. Мы вылетели рано утром и вскоре увидели
темный оазис леса посреди арктической пустыни.
Вертолет опустился в стороне от поварни, за ледничком. Когда выключили
мотор и несущий винт, сделав последний оборот, неподвижно застыл в
воздухе, ничем не нарушаемая, безжизненная, как выразились мы, тишина
обступила нас.
Испытывая легкое волнение, мы выбрались из вертолета и огляделись. За
нашей спиной, защищая долинку от ветров с Северного Ледовитого океана,
монолитной стеной возвышался Анадырский хребет; небо лежало прямо на его
спокойных округлых вершинах и, как козырьком, прикрывало и нас, и
маленькую долинку с ледничком и левадой. Серые потоки щебня распадались у
наших ног на мелкие застывшие ручейки, и тут же рядом серебрились
припавшие к земле пушистые ивы, каждую из которых можно было накрыть двумя
ладонями, цвела куропаточья трава, тянулись к хмурому небу тонкие, в
зеленых чешуйках стебельки шикши, белели причудливые, как кораллы, кустики
ягеля - "оленьего моха", а среди камней виднелись проволочные мотки
черного жесткого лишайника - алектории.
По пути к поварне мы пересекли снежник. У меня было такое ощущение, что
снежник этот-часть внезапно застывшего озера: дул ветер, ходили по озеру
волны, а потом, как по мановению волшебной палочки, оно застыло, и волны
замерли с вознесенными вверх гребешками. Напуганные вертолетом
суслики-евражки, расхрабрившись, вывезли из норок и тревожно свистели,
глядя на нас.
Безымянный приток Белой, начинающийся где-то на склонах Анадырского
хребта, был не очень глубокий, но зато широкий. Над водой выступали
гладкие темные спины многочисленных валунов. Поварня стояла на левом
берегу реки, а небольшая тополиная рощица ютилась на правом.
Неподалеку от поварни мы и увидели четыре креста: три высоких и один
небольшой, похожий на обычный могильный крест. Два крайних, стоявших
особняком, сразу же показались нам очень старыми; еще издали заметили мы,
что черное потрескавшееся дерево иссечено ветрами, а внизу поземка
"подгрызла" кресты, и они вот-вот могли упасть. Никаких надписей на этих
крестах не сохранилось, а может быть, их никогда и не было. Они
возвышались посреди арктической тундры, как безмолвные памятники всем, кто
жил, боролся и погиб на Севере. Наверное, их водрузили здесь еще во
времена землепроходчества над могилами павших товарищи по скитаниям,
водрузили и ушли дальше и затерялись где-то в просторах Арктики, канули в
небытие, а кресты над безымянными могилами все стояли, широко раскинув
черные перекладины... Потом рядом с ними появились два новых креста:
маленький, с именем астронома Мазурина, и высокий, с еще хорошо
сохранившейся надписью:
ЖИЛЬЦОВ АНДРЕЙ ПАВЛОВИЧ,
РУССКАЯ ПОЛЯРНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
1914-1916.
Мы расследовали историю экспедиции, исчезнувший сорок лет назад, и,
конечно, никого из ее участников не надеялись застать в живых.. И все-таки
всех нас вдруг охватила глубокая тоска, и руки сами потянулись к шапкам...
Низенькая старая поварня казалась глубоко вросшей в землю. Прежде чем
войти в нее, нам пришлось срыть грунт перед порогом; видимо, поварня уже
очень давно ни-кем не посещалась...
Мне трудно передать сейчас свое первое впечатление от всего, что мы
увидели внутри поварни, а увидели мы странную картину: пол был завален
порванными и порезанными листами из тетрадей и путевых журналов, а посреди
этого хаоса лежали останки человека... Мы радостно вздохнули, когда снова
вышли наружу, почувствовали прикосновение холодного ветерка и услышали шум
реки и шелест листвы в леваде; мир показался нам особенно чистым,
сквозным, просторным, и уже с совершенно иным чувством смотрели мы на
неяркие цветы куропаточьей травы, на чешуйчатые стебельки шикши, на ватные
головки пушицы, качавшиеся над болотцем, Долго молчавший Березкин сказал:
- Отсюда Зальцман начал отсчитывать шаги,-и махнул рукой в сторону
левады.
Это замечание вернуло всех нас к действительности. Мы возвратились в
поварню, обходя скелет с остатками одежды, тщательно собрали все бумаги, а
пилот нашел у стены сильно поржавевший охотничий нож и тоже захватил его с
собой. Со всем этим багажом мы отправились к вертолету, чтобы привести в
порядок найденные бумаги и вообще разобраться в своих впечатлениях.
Глава восьмая,
в которой высказывается первое суждение о найденных бумагах, а
хроноскоп вновь позволяет нам воочию увидеть некоторые события,
происшедшие сорок лет тому назад
Пилот признался нам, что посадил вертолет так далеко от поварни, боясь
повредить какие-нибудь "вещественные доказательства", как он выразился.
Теперь же, после первого обследования, мы решили перебазироваться и
разбить лагерь у тополевой рощи. Поставив палатку и наскоро перекусив, мы,
при живейшем участии пилота и штурмана, занялись раэбором бумаг. Все они
были перепутаны, многие выцвели, стали ломкими, но все-таки успех нашего
предприятия теперь зависел от этих листочков, исписанных неразборчивыми
незнакомыми почерками. Как и все современные люди, с раннего детства
приученные читать и писать, мы подсознательно больше всего и охотнее всего
верили письменным документам, слову. И даже сейчас, обладая первым в мире
хроноскопом, прибором, способным объективнее и точнее воспроизводить
картины прошлого, чем любое письменное свидетельство, неизбежно отражающее
симпатии и антипатии автора,-мы все же засели за бумаги, и не подумав
прибегнуть к помощи своего чудесного аппарата. Очевидно, недооценка
возможностей хроноскопа и заставила нас потратить некоторое количество
времени на совершенно нелепые домыслы.
Пилот и штурман, довольные, что им тоже позволили разбирать бумаги, и
чувствовавшие себя по меньшей мере Шерлок Холмсами, на чем свет стоит
бранили "негодяя" (выражение принадлежит штурману), изрезавшего и
расшвырявшего в непонятном приступе ярости дневники участников экспедиции.
- Занесло лешего! - сказал пилот. - Надо же такому случиться! Уж,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг