- Естественно, мы смеемся над самими нами, смеясь над нашим недавним
прошлым. Не смеяться же над будущим! Ведь зад на то и зад, что он всегда
в прошлом, всегда сзади. То, что мы в настоящем принимаем за лицо, обо-
рачивается в истории к нам задом. Поэтому на настоящее лучше смотреть
чужими глазами. Я и писать буду не от своего лица, а от прыщавого лица
вундеркинда-историка, который еще и карлик, служит он в архиве и пережи-
вает свой затянувшийся пубертатный период, сравнивая его по документам с
развитием социализма.
В то же время карлик является любовником старика-архивариуса, который
имеет обыкновение лупить его оКритикой Готской программып, а так как ро-
ман длится долго, то и оНовым мышлениемп Миши Горбачева. Между избиением
сладострастные сцены соития карлика и архивариуса, на них обрушиваются
полки с классиками марксизма-постмодернизма...
- Что за чушь, - Померещенский наконец наелся и заговорил: - Все это
чушь, все это было, и будет все и без тебя. Всех вождей уже и так и сяк
изобразили, вплоть до нынешних. Все это лишь продолжает линию забвения
любви. Крах социализма лишь подтвердил факт, что люди не любят друг дру-
га. Теперь на этом факте пытаемся построить свободное и богатое общест-
во. И вот я послушал тебя и снова пожалел, что не застрелился.
- Еще успеешь, - утешил я его. - Как застрелишься, сообщи, я тогда за
роман о твоей жизни засяду. Еще лучше, если тебя съест лев из любви к
людям во время посещения признательных тебе народов Африки. А узнают об
этом только потому, что лев в результате станет говорящим.
- Вот-вот, хорошая идея. Пусть он, лев, тебе обо мне повесть надикту-
ет. Назовешь ее - оПо когтю льва...п
- Назову уж лучше - оПоследний лев российской пустынип. Спасибо за
подсказку!
- Не на чем. Россию только не трогай, ты в ней ни ухо, ни рыло. Чуж-
дый элемент. В пустыню все пустишь!
- Я - чуждый элемент? Да я в России хозяин!
- Чего изволите? - подскочил официант.
- Счет, пожалуйста, - сказал я ему. Не подумайте, будто я поссорился
с Помером. Все было путем. Он мне посоветовал поехать отдохнуть на воды.
Я пообещал купить для него остров в Средиземном море. Разумеется, с вул-
каном.
* * *
Меня поражает, с какой быстротой нынче выходят мемуары. Прошлое еще
теплое, а уже стало историей. Герои еще живы, а уже исторические личнос-
ти, иногда даже доисторические. Вот и Померещенский пишет прежде всего о
будущем, а уже прочно стоит в прошлом. Обратившись к собранию сочинений
Померещенского, поражаешься разнообразию предисловий. Одно из них напи-
сано личным врачом классика, мы узнаем, что вся жизнь классика была
борьбой его богатырского здоровья с коварными болезнями, среди которых
свинка и весенний авитаминоз, грипп более семидесяти раз, включая гон-
конгский, который начался еще в Ленинграде, а кончился уже в Петербурге.
Легкие венерические болезни обратили внимание чуткого больного к небес-
ным телам, породив посвящение каждой планете. Очень не удавалась Помере-
щенскому цинга, в поисках которой он неоднократно отправлялся к Северно-
му полюсу, но так как командировки оплачивались Союзом писателей до-
вольно скупо, приходилось скоро возвращаться в Москву, так ничего и не
добившись. Но каждый раз рождался цикл поэтических миниатюр, руки поэта
мерзли на морозе, и он успевал написать только миниатюры. Не везло ему и
с тропической лихорадкой, хотя в джунглях он находился дольше, чем во
льдах и в тундре. Померещенский даже подозревал, что пригласившие его
аборигены что-то подмешивают в подносимую ему пищу, после чего его долго
не брали вообще никакие болезни. Это и понятно, почему его так берегли,
ведь для аборигенов он являлся единственным белым, которого они хотели
видеть в своих дебрях. Из тропиков он привез ряд приключенческих повес-
тей, оБелый среди красныхп, оБольшой брат людоедап, оСуп из томагавкап и
многие другие. Влияние морской болезни на поэтическую ритмику раннего
Померещенского исследовали стиховеды института Мировой литературы имени
Горького, разойдясь в своих выводах с выкладками французских постструк-
туралистов школы Деррида. Поздний Померещенский уже более ценил свое
время и реже позволял себе морские путешествия, поэтому на его творчест-
во больше влияла воздушная болезнь: от этого этапа читатель испытывал
легкое головокружение, вызванное редкими падениями в воздушные ямы. Лю-
бовная лирика, где сквозь трезвый опыт обольстителя срываешься вдруг в
бездну неведомой юношеской страсти. Но не только недуги и хвори сказыва-
лись на творчестве, но и наоборот. Померещенский создал жанр медитаций,
например, всем известны оНародные медитациип, затем оМилицейские медита-
циип, оМедицинские медитациип, оМедитации на пике славып, оДемомедитаци-
ип, оМедиомып. Вот начало одной из них:
Посмотри на себя
Посмотри на других
Посмотри на себя глазами других
Посмотри на себя глазами других
глядящих в себя твоими глазами
и т. д.
После сорока подобных строчек у поэта начиналась кессонная болезнь, и
если бы не его знакомство с водолазным делом, ни один врач бы не дога-
дался, что с ним происходит. А Померещенский сам поставил себе верный
диагноз и повернул это состояние себе же на пользу: как только у него
закипала кровь, он тут же прерывал омедитациюп и срочно писал обличи-
тельные трактаты: оПротив буржуазиип; оПротив масоновп; оПротив гравита-
циип и тому подобное Раскрывается и загадка оглушительного чтения
собственных стихов нашим больным: он просто глушил подобным образом свою
зубную боль. Зубы заговаривал. Но в основном времени болеть не было, и
только болезнь роста он считал для себя хронической. Поэтический сборник
оСтихи разных размеровп был проиллюстрирован многочисленными костюмами
Померещенского, среди них преобладали клетчатые и полосатые, с клетчаты-
ми соседствовали двустопные размеры, ямб и хорей, полосатые соответство-
вали гекзаметрам. Отдельно был представлен фрак, о котором известно выс-
казывание его хозяина: оВ торбе каждого поэта должен быть фрак Нобелевс-
кого лауреатап. Белые стихи мелькали среди светлых костюмов, они писа-
лись летом, скорее всего у черного моря, и были особенно элегантны. Лис-
тая сборник, хотелось добраться до свободных стихов, чтобы узнать, чему
они соответствуют в гардеробе поэта, но это были обычные костюмы, но не
застегнутые на все пуговицы, а нараспашку, и так как самого поэта в них
не было, то пуговицы не сразу бросались в глаза. Отдельно были изображе-
ны брюки, пошитые Померещенскому молодым Эдиком Лимоновым, когда пошив
брюк еще стоил 15 рублей.
- Что писать? - спросил тогда Эдик Померещенского, когда тот примерял
брюки.
- То же самое, - посоветовал Померещенский, - но только в Америке и
для французов.
Так родился писатель Лимонов.
Отдельно были изображены пиджаки, украденные у Померещенского еще в
студенческом общежитии. Они были нарисованы им самим по памяти и изго-
товлены еще в социалистических странах. Окружали их стихи о геологичес-
ких партиях и борьбе за мир. В конце сборника были стихи о загранице,
тоске по родине, по-германски гениально-туманные намеки об уходе из этой
жизни в другую, что сопровождалось уже теплой верхней одеждой, дубленка-
ми, волчьей шубой и заячьим тулупчиком, как будто автор действительно
вот-вот уйдет на мороз, а затем и в историю.
* * *
Назад, мой читатель! Не спешите провожать в историю нашего героя. Да
и на мороз провожать его рискованно, не успеешь моргнуть, как он выпорх-
нет где-нибудь под солнцем Аравийской пустыни, но в оазисе, но среди
пальм, чья горделивая осанка напоминает нам вдохновенное вечное перо.
Наш герой неисчерпаем, как атом, а его тоска по пальме, стремление от
дерева к саду, от сада к дремучему лесу, этот побег от одиночества к шу-
му вселенского карнавала, все это вело его к проповеди массового ис-
кусства, апофеозу братства всех полуграмотных. Он мечтал в своих ранних
эссе о том времени, когда вслед за братьями Гримм, за Гонкурами, все лю-
ди станут братьями и все будут сочинять. Ведь создали же братья Люмьеры
такое счастливое положение, что все неграмотные стали братьями по кино.
Но Померещенский проповедовал другое, грамотное направление - жалобизм.
Пока братья недовольны друг другом, они все вместе пишут одну книгу -
великую книгу Жалоб, которая в отличие от тибетской оКниги мертвыхп ни-
когда не может быть завершена. Доступ к этим книгам был затруднен, их
прятали, их не выдавали, а на пишущих пытались оказывать нажим, утверж-
дая, что точное название такой книги - книга Жалоб и Предложений, поэто-
му, пожалуйста, пишите побольше предложений и поменьше жалоб. Однако жа-
лобы оказались сильнее предложений, что и стало в результате зародышем
гласности и началом нового мышления. Успех жалобизма связан с едой, поч-
ти по Бертольту Брехту, сначала жратва, потом писанина. У кого наоборот,
те считаются профессионалами. Суть же направления в том, чтобы тон зада-
вали любители, то есть массы. Жалобизм был истоком многих современных
течений, хотя и уходил своими корнями в глубокое прошлое как словеснос-
ти, так и общественного питания. Померещенский утверждает, что в этом
движении впервые после призыва пролетариев в литературу осуществлено
творчество всего народа. Это подтверждают примеры:
...Я заказал себе незатейливый континентальный ужин - салат из брюс-
сельской капусты, суп-пюре из креветок, бараньи мозги, жаренные в суха-
рях и бокал шабли. Официант с лицом корабельного стюарда ответил, что
мозгов в сухарях, кроме моих, здесь не найдется, а потому подать мне мо-
гут только дежурное блюдо, куда входят щи суточные, кура отварная вче-
рашняя и фирменный напиток. Что за фирменный напиток? А такой, какой у
нас все пьют. Я был не в силах противостоять и хамовитости официанта и
собственному унизительному чувству голода, и попросил принести то, что
есть. Но как только мне поставили щи суточные, они вдруг начали стреми-
тельно испаряться вместе с крепким запахом, точно также и кура вчераш-
няя, едва приспустившись на стол, завертелась и обратилась в жалкую цып-
лячью кость. В свою очередь фирменный напиток сам по себе булькнул, вы-
пятился из стакана и тут же обратно в стакан плюхнулся, будто кто-то
воздушный плюнул туда. Тут я и понял, что это значит, когда часто повто-
ряют в этой земле - несолоно хлебавши. Я расплатиться был вынужден не
столько под угрозой физической силы, а скорее силы нечистой, какой мне
показались потянувшиеся ко мне руки официанта и подоспевшего ему на по-
мощь повара, тут я догадался, зачем в этом заведении вообще повар. Ухожу
писать продолжение оРоссии во мглеп. Другая запись более сбивчива, по-
черк слабый и неровный, как будто перо писало само без достаточного на-
жима: ...Я не нашел поблизости ничего более приличного, вот и заглянул
сюда. А как я очутился здесь, где трудно найти что-нибудь приличное, из-
вестно едва ли даже моему Создателю. О, мой Создатель! Я думал, что ко
мне отнесутся здесь не как к обычному посетителю, ведь я известен все-
мирно. На мое удивление, разбитной малый, разносивший с большой неохотой
скудные кушанья, не обратил на меня ни малейшего внимания, когда я занял
место за пустующим столиком. Я попытался объяснить ему жестами, как Ро-
бинзон Крузо дикому Пятнице, что мне от него нужно, не мог же я обра-
щаться к нему по-английски, я уже давно понял, что я не на острове. Мои
жесты остались без ответа, в отчаянии я схватил малого за полу засален-
ной жакетки, когда он пробирался мимо, но он только пошатнулся, это ни-
как на него не подействовало, так как он и без этого шатался. В это вре-
мя вошел господин в котелке и с тростью, сел как раз напротив меня за
столик, не удостоив меня даже взглядом, он обратился к малому с каки-
ми-то междометиями, и тот нелюбезно завернул к нему. Они объяснялись на
неизвестном мне наречии, после чего моему новому, более удачливому сосе-
ду доставили первое блюдо. Но я оказался проворнее, съев и первое и обг-
лодав мужественно второе, пока тот обстоятельно пытался разглядеть, что
же ему подано. Кое-как насытившись этой скверной, хотя и дармовой
снедью, я уже дал волю своему вкусу, почему и выплюнул глоток жидкости
из стакана, принесенного моему озадаченному соседу, думаю, это спасло
жизнь как мне, так и ему. Где-то я его видел, по манерам он напоминал
островитянина, столь сдержанно и благородно воспринимал он исчезновение
своих заказов. Завершив свою победу над миром в акте еды, я поспешил
удалиться, чтобы не видеть уныния благородного джентльмена, когда к нему
придут за расплатой. Унылое место, унылое и убогое, вот что я хочу ска-
зать, и не эту харчевню я имею в виду, а всю обжитую вселенную. Подпись:
Человек-Невидимка.
...Празднуя нашу сокрушительную победу над командой оСтреноженные
кентаврып, мы тарелки перебили на счастье и от избытка радости, едой и
питьем довольны, за что выражаем благодарность охране, персоналу и пова-
рам ресторана оКосмосп. Просим простить за осколки. Все оплачено нашими
болельщиками. Подпись: игроки команды оПучинап, всего одиннадцать подпи-
сей, одна из них крестиком (левый крайний).
...Совершив вынужденную ночную посадку на этом необыкновенном небес-
ном теле, мы с гордостью и горечью обнаружили здесь груду осколков в та-
ком далеком и унылом углу космоса. С гордостью, ибо приятно сознавать,
что и здесь уже побывали наши гуманоиды. С горечью, ибо от их величест-
венных кораблей остались одни белые осколки. Мы еще вернемся сюда на по-
иски наших пропавших без вести предков! Подпись: экипаж летающей тарелки
ы 794652138046291004 -Х. Таковы извлечения из некоторых книг, написанных
нашими братьями по разуму. Эволюция этих книг проста, от бедности языка
и жизни к богатству языка и жизни. Одна из первых жалобных книг - оБед-
ные людип - была написана тогда, когда еще были бедные, поэтому и писал
ее всего один человек. С прогрессом человечества появилась такая знаме-
нитая книга, как оБогатые тоже плачутп, автор которой уже не важен. Зато
важно, что в ней объясняется простым языком то, что было уже видно нево-
оруженным глазом на посиневшем от слез экране. Становясь все богаче и
богаче, массы пишут все меньше и меньше жалоб, и все меньше обращают
внимания на писанину бедных, все еще грамотных. Зато на пути к богатству
массы все больше пляшут и поют. Пение более ограничено для масс, чем пи-
санина. Если подумать хорошенько, то как могут водить одним пером дюжи-
ны, сотни и тысячи, не говоря уже о миллионах. А музыка масс возникает
как бы сама собой, давая выход не унылой жалобе, а всеобщему ликованию.
Вначале кто-то начинает пыхтеть, сипеть, повизгивать, хрюкать, жужжать,
лепетать, квакать, улюлюкать, крякать, квохтать, кукарекать, выть,
ухать, мяукать, причмокивать, урчать, гундосить, фыркать, ржать, блеять,
тявкать, шипеть, каркать, икать, гоготать, рявкать - и тому подобное, и
все это вызывает безусловное неодобрение окружающих. Но если огромное
скопище окружающих само подхватит это великолепное начинание и тоже бу-
дет всем скопом хохотать, свистеть, стенать, кашлять, картавить, цокать
языком, скрежетать зубами, щебетать и при этом считать - до двух, до
трех, еще лучше до двух и трех тысяч, а потом в обратную сторону, считая
при этом, что каждое выкрикнутое число является иррациональным, - экстаз
будет полным. Чтобы все это действо упорядочить, надо подключить элект-
ричество, упаковав его в микрофон. Один из народа берет этот микрофон в
свои руки и подносит его к своему рту, усиливая свои звуки настолько,
что все остальные воспринимают их как свои. И тут к звуку подключают
свет, который высвечивает обладателя микрофона, дают ему вид, блеск,
мерцание, сияние, и это еще усиливает его (или ее) слияние с массой, по-
могая ей хлопать в ладоши и топать ногами. Таким образом пение соединя-
ется с танцем, состоящим из двух па - ерзания и подскакивания, так как
танцевать чаще всего приходится, сидя всей массой на стульях. Любой из
таких исполнителей дает слушателям чувство уверенности в том, что и он -
исполнитель. Но кроме исполнителей, многочисленных в массовом искусстве,
существовали и выдающиеся сочинители в этой новой для забывчивых облас-
ти. Первым здесь был, конечно, Померещенский, который свои личные жалобы
называл любовной лирикой, он давно закрыл эту тему своим нашумевшим
сборником оВызываю любовь на себяп. Другой нашумевший сборник - оМоя лю-
бовь обрушилась на всехп - это уже гражданская лирика. Затем поэт углу-
бился в поиски нового жанра, который бы обладал достоинствами как поэ-
зии, так и прозы. Свои опыты он начал с исполинских стихов, его оГи-
гантские шаги в незнаемоеп продавались в спортивных магазинах, были они
в двух томах, и первый том был приспособлен для левой, а второй для пра-
вой руки - специальный был переплет с захватом, книги эти охотно брали
борцы и тяжелоатлеты. В первом томе поэт признавал себя фанатичным про-
должателем футуризма, во втором он неистово отрекался от футуризма. А
исполинскими стихи эти были еще и потому, что каждое слово занимало в
них отдельную строчку:
В
левой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг