все-таки, нечуткий народ. Вот ведь не понял же Пашка, как я его в эти
минуты люблю...
Конечно я надулась и не проявила никакого энтузиазма, выслушав его
рассказ о том, как два друга развешивали объявления в институтах и о том,
сколько таких же чудаков им потом перезвонили, выразив горячее стремление
участвовать в создании языка философов, поэтов и гениев. Я только
спросила, а что, мол, женский пол вы тоже зачисляете в свой неоплачиваемый
штат? На что мой муж, не моргнув, ответил, что для дела имеет значение
только желание работать и наличие определенных знаний.
- Так, сказала я ехидненьким голосом, сделав самую вреднющую мину, на
какую была способна, - значит, я буду тут ребеночка выращивать, а ты с
заумными девицами мировые проблемы будешь обсуждать? И где же эта группа
ваша станет собираться?
- Как, где? - Пашка не обратил никакого внимания на первую часть моего
выступления. - У нас на Юго-Западе.
Квартира большая.
- Извини, но в большой комнате живет твоя мама, - напомнила я .
- Мама постоянно в командировках и мы ей не помешаем, - задумчиво
проговорил он.
- А полы? - Я решила не униматься. - Полы натертые, которые будет
вытаптывать твоя романтически-авантюристическая братия, кто станет в
порядке содержать?
- Прекрати, пожалуйста, Марина, - вдруг вспылил Пашка, - Мама все
поймет как надо. А полы и прочее - все это чушь собачья!
- Да, вы, Павел Иванович, грубиян, - мой голос стал холодным. - Дерзить
изволите.
Пашка передернул плечами.
- Ну ладно, извини. Я же серьезно говорю. И ты должна понять, что это
дело всей моей жизни.
- Физики, Пашенька, должны заниматься физикой, а не созданием языка для
философствующих гуманитариев. Ты же пишешь кандидатскую, ведь у тебя
времени не хватит на все.
- Хватит, - буркнул он. - Это мои проблемы.
- Ага! Вот видишь, "твои"! - уцепилась я. - А ты сделай так, чтобы они
стали и моими. Нашими!
- Господи! - взмолился мой муж. - Да зачем же я тебе про все это
столько лет твердил? Ты же великолепно знаешь английский, учишь
французский, твои знания тоже могут быть полезны. Надо только почитать
кое-что и захотеть поглубже проникнуть в проблему. И потом, ты окончила
музыкальную школу, это тоже важно, Я тебя познакомлю с одной девчонкой из
консерватории, она начинающий композитор, очень талантливая девчонка.
Хочет с нами работать. Да вы с ней вдвоем...
- Ну хватит - сказала я. - Пора стать взрослым, мой мальчик! И заняться
настоящим делом.
Пашка побледнел.
- Все ясно. Попили чайку, как говорится, в мирной семейной обстановке.
Резко поднявшись со стула, он шагнул к двери, но тут же повернулся ко
мне. Его глаза потемнели.
- Насчет того, что пора взрослеть, ты абсолютно права. А посему, - он
говорил медленно, четко отделяя слова, - а посему, моя дорогая избранница,
мы должны перебраться на Юго-Запад. Что, кстати, давно надо было сделать.
Вот там мы сможем быть действительно взрослыми, самостоятельными людьми.
- Сядь! Нет, ты сядь, - перебила я. - Может ты думаешь, что мне не
надоело ничего не делать, что я работать не хочу? Да я с тоски помираю! Но
ведь тут есть возможность устроить Гошку в ясли, а там - нет. Новый район,
мест наверняка не хватает.
- Все это можно решить, - продолжая стоять в дверях, ответил он, и,
столкнувшись в упор с моим ироничным взглядом, твердо добавил: - И будет
решено. Я этим займусь.
Мне стало смешно. Несмотря на то, что у нас впервые случился такой
неприятный разговор, и было вовсе невесело, я расхохоталась.
- Ты займешься? Ты?! Свежо предание...
Тут я была права, Пашка был человеком, совершенно далеким от всяких
бытовых проблем. Два раза в месяц он приносил мне свою мэнээсовскую
зарплату, потом получал по утрам законный рубль на обед и деньги на
продукты вместе с написанной мною шпаргалкой - что и где купить. Но и при
этом он умудрялся все перепутать. А жили мы безбедно, вобщем то благодаря
нашим родителям, они все время помогали деньгами. То, что это постоянно
мучило Пашку, я прекрасно знала, собственно говоря, поэтому он и гнал
работу над кандидатской по теме, которая была в плане отдела, но не
затрагивала его действительных научных интересов. Но больше ни о чем,
решительно ни о чем в жизни думать не умел.
- Именно я и займусь, - повторил он. - Ясно? А теперь - спать.
Мы оба долго ворочались, прежде чем заснуть. Откровенно говоря, уезжать
от мамы и папы мне не хотелось и успокоилась я только при мысли, что Пашка
все равно ничего сделать не сможет, ведь в новых районах действительно
трудно с яслями и детскими садиками.
Ночью он два раза вставал к малышу и так трогательно тутошкал, что
сердце у меня снова нежно заныло и я простила ему вчерашнее раздражение и
резкость в разговоре со мной. А утром он чмокнул меня, совсем еще сонную,
в щеку и, как всегда, испарился.
Моя мама только этого, видимо, и дожидалась.
- Я слышала ваш ночной разговор, - начала она. - Ты уж прости, но вы не
очень-то считаетесь с нами.
Конечно, твое дело уехать или не уехать. Но прошу тебя учесть, если
даже Павел устроит Гошеньку в ясли, тебе там будет чрезвычайно трудно.
Во-первых, у Тины Васильевны, мягко говоря, своеобразный характер. У нее
свои устои. Там всегда толкутся много самых разных людей, все они вечно
спорят, дымят... да ты сама знаешь. Но главное в том, что твой Павел,
которого я никак не отождествляю с его матерью, хотя бы потому, что он не
такой шумный, в своем доме не будет сосредотачиваться на семейных
проблемах, как у нас. Им необходимо руководить, а ты не умеешь этого
делать...
Мама налила себе большую кружку молока, проглотила какую-то таблетку,
торопливо запила и продолжила:
- Думаешь, наш папа всегда был таким?
Ничего подобного. Я его сделала таким. Но на это ушли, моя милая, годы.
Да, годы. Это теперь он встречает меня с работы, мы вместе ходим в магазин
за продуктами и развешиваем белье на просушку. А раньше - уткнется в
газету и не сдвинешь. Я надеялась, что Павел, наблюдая наши отношения,
станет хорошим семьянином. Пока же в голове у него сплошные фантазии, а уж
то, что он теперь придумал, это новое дело "всей его жизни", как он
сказал...
- Мама, перестань, - охрипнув от негодования сказала я. - Перестань,
прошу тебя. Ты ничего не понимаешь! Ничего. Не смей его осуждать. Он ...
он мой, а не твой муж!
- Да как ты смеешь... - мама хотела, наверное, прикрикнуть на меня, но
вместо этого заплакала и отвернулась к окну.
- Ты плачешь от бессилия что-либо изменить, - зло констатировала я, -
Никак не можешь смириться, что дочка вышла замуж без спросу, до окончания
института. И еще с тем, что Пашка мэ-нэ-эс, а не директор гастронома!
- Марина! - крикнула мама, хлопнув ладонью о стол, но я, круто
повернувшись, выбежала из квартиры на лестницу. Хлопнула дверь.
Через несколько минут мама выглянула уже напудренная, подкрашенная, с
покрасневшими глазами и чужим выражением лица.
- Мне пора в ателье. Молоко вскипело.
Малыш проснулся. Иди домой.
Глава 3.
СВИСТАТЬ ВСЕХ НАВЕРХ!
(Из воспоминаний Димы, друга Ковалева)
Вчера, когда мы с Пашкой закатились ко мне, раскупорили бутылочку
португальского и с чувством выполненного долга чокнулись за "успех нашего
абсолютно безнадежного предприятия", мы, конечно, помянули добрым словом
Сан Саныча ведь это он любил когда-то именно так говорить нам, пацанам,
вдохновляя на штурм какой-либо новой, из ряда вон выходящей затеи. "Лично
я верю в успех нашего..." - начинал он, прохаживаясь прыгающей воробьиной
походкой вдоль мальчишечьего строя в лихо сдвинутых на затылки
бескозырках, и мы азартно подхватывали: "...абсолютно безнадежного...", и
наш воинственный клич сливался с шумом прибоя..."
Что это было за время! Балтика, Рижский залив, там, в устье Даугавы
прицепилась трапом к берегу с незапамятных времен небольшая, тогда уже
обветшавшая, с хлопающими на сквозняке дверьми кубриков и кают,
полузаброшенная плавбаза.
Говорили, что во время войны отсюда отправлялись в тыл врага наши
подводные лодки и плавбаза эта помнит немало героев-балтийцев. Ну так вот,
когда мы были еще в телячьем возрасте, нас и привез из Москвы на эту
плавбазу Евгений Павлович Волков, давний товарищ моего отчима и Пашкиной
матери, тоже журналист, как они. Мы с Пашкой до этого друг друга не знали,
да и там на плавбазе за целый месяц необычайных приключений, в которые по
воле СанСаныча было вовлечено более сотни мальчишни, мы еще не сдружились
по вполне понятной причине: Пашка перешел уже в десятый, а я только в
восьмой класс и у него были свои товарищи, а у меня свои. Мальчишечки там
в основном были отъявленными сорви-головами, многие из них состояли на
учете в детских комнатах милиции за разные "остроумные проделки", а то и
за довольно серьезные, наказуемые по Закону дела.
Только четверо ребят, в том числе я и Пашка, были пай-мальчиками,
предпочитающими читать умные книжки, а не шлифовать кулаки. Именно это и
послужило причиной, по которой мой отчим и Пашкина маман, сговорившись,
упросили Волкова взять нас на кошт вместе с его неподдающимися описанию
сорванцами. Пусть, мол, понюхают жизнь, какая она есть, и научатся
постоять за себя. Сан Саныч уже несколько лет занимался "доморощенной
воспитательной деятельностью", как о нем иронически писали в молодежных
газетах, что, правда, не мешало появлению его многочисленных
последователей в самых разных точках страны, где, кроме них проживало
неукротимое на бесшабашные выдумки подростковое племя. Потом мы узнали,
что у Сан Саныча к тому времени было уже немало и настоящих побед:
воспитанники его, подрастая, начинали понемногу исправляться, одни
поступали в институты, другие выступали с ценными трудовыми инициативами
на предприятиях, третьи присылали из армии фотокарточки, где они были
сняты на фоне священных полковых знамен...
На плавбазе наша жизнь была подчинена строгому ритму. Утром -
построение, подъем флага, после завтрака уборка помещений, потом занятия,
тренировки. Мы лезли из кожи вон, чтобы выполнить то, что поручено нам
Евгением Палычем. И не просто выполнить, а с тем самым блеском, с той
видимой легкостью (хоть у тебя напрягаются и дрожат все поджилки), какие
на флоте именуются "высшим шиком". Пашке не пришлось так уж долго
завоевывать авторитет.
Во-первых, его мамочка вечно колесила по стране и потому он был
вобщем-то приучен чистить картошку и даже медный таз, который почему-то
висит у них в кухне над плитой... А во-вторых, он, как начнет бывало,
после отбоя излагать какую-нибудь необыкновенную историю, к примеру, о
том, сколько и каких на свете погибших кораблей, на борту которых было
несчетное количество набитых золотом амфор, кованных сундуков или стальных
сейфов с секретами, так все рты и пооткрывают. Или загнет что-либо про
галактику и другие, предполагаемые пока миры... К тому же, он здорово умел
плавать, его догадались в детскую пору определить в плавательный бассейн.
А мне было потруднее, Во-первых, я заикался .И хотя это было не так уж
заметно, никогда никто не обращал на меня внимания, зато, как только я
замечал, что кто-то на меня пристально смотрит и ждет, что дальше будет, я
буквально терял дар речи. А во-вторых, плавал я по собачьи, держа голову
высоко над водой, и не дай бог, кто-нибудь поднырнет и пощекочет, тут уж я
и начинал в самом деле тонуть...Вот поэтому мне и приходилось
компенсировать свои недостатки особым старанием при выполнении
многочисленных нарядов вне очереди. И если бы я выучился драить до
восторженного блеска всевозможные медные причиндалы на приписанном к
нашему "Клубу юных моряков" старозаветном минном тральщике и лихо
окатывать палубу из здоровенного парусинового ведра забортной балтийской
водичкой, плохо бы мне пришлось и на плавбазе и потом, когда призвали
служить в армию.
Но, как бы то ни было, все с лихвой окупалось в морских походах и
рейсах, участниками которых отбирались только самые дисциплинированные,
самые старательные и влюбленные во флотскую службу пацаны. Меня дважды
брали в такие операции, и если в первый раз настоящий героизм проявил
самый младший и меньший по росту из нас Стасик Баранюк, то уж потом и я
дал себе слово не спасовать.
Стасику было всего десять лет и взяли его на плавбазу из-за старшего
брата, которого Сан Саныч на каникулы оставлять в Москве ни за что не
хотел - компания у него там была неподходящая. А тот без Стасика - никуда,
у них отца не было, а мать где-то подрабатывала по вечерам на полставки.
Так вот этот Стасик, милый такой, тихий парниша, плавать совсем не умел и
учить его этому отказались все решительно, потому что он визжал как
недорезанный поросенок, захлебывался и шел ко дну, а потом, уже на берегу,
подолгу дрожал какой-то собачьей дрожью. И, все-таки, Стасика взяли на
борт нашего тральщика, когда стояла одна из самых захватывающих морских
операций. Мы должны были ночью, без огней, заглушив машину, подойти к
острову, где уже укрепился наш противник и, выбрав подходящий момент,
высадить десант. Ночь была безлунной, стоял штиль, и мы все сделали как
надо. На берегу - ни звука, ни огонька. И вот тут Сан Саныч дает команду
встать Стасику на вахту - дозорным. Задача: внимательно смотреть на воду,
чтобы не проглядеть, если оттуда, с острова, пошлют аквалангистов, с целью
взорвать тральщик. Мы молча, тесно прижавшись друг к другу, сидим в
кубрике, ждем когда забрезжит рассвет и тогда - полный вперед, тральщик
помчится к берегу, мы с криком "Даешь!" попрыгаем в воду, выскочим на дюны
и там схватка с противником, окопавшемся в прибрежной черте...
Сидим. Ждем. Все в напряжении. И вдруг - сильный всплеск, и следом -
приглушенный воинственный вопль. Мы дернулись к трапу, но Сан Саныч резким
коротким шепотом отбросил нас назад: "Ни с места!" А за бортом, слышно
явственно, какая-то возня.
Сан Саныч прямо-таки выпорхнул из кубрика, плотно прикрыв за собой
дверь. Что случилось?! Теряемся в догадках. Наверное, нас "взорвали!"
Через несколько минут в кубрик сталкивают мокрую долговязую фигуру,
зажигают свечу и стаскивают маску аквалангиста. Вот оно, лицо врага!
Злое, со свирепо вращающимися покрасневшими глазами и прикушенной до
крови нижней губой. "А ты, маленький не плачь!" - пытается острить кто-то
из ребят. И вдруг видим, лицо врага искривляется, глаза начинают
часто-часто моргать и из них капает соленая, но не морская водица... Все
ясно, фокус им не удался! Мы, не сговариваясь, деликатно отворачиваемся.
Хоть и рады, что Алешка Макин, командир ихней разведки попался, а все-таки
как -то неловко глазеть на него в эту минуту. Каждый из нас, наверное,
представил себя на его месте.
Да, не позавидуешь!
... Вечером на общем сборе Сан Саныч командует: "Матрос Станислав
Баранюк, три шага вперед!" Стасик четко стучит каблуками: раз, два, три...
Вытягивается перед строем. "За проявленные мужество и геройство, - рубит
голосом воздух наш адмирал, - командование операцией "Немо" объявляет вам
благодарность и награждает морским биноклем с дарственной надписью!"
Стасик цветет, мы бросаем в воздух бескозырки.
А было, оказывается вот что, чего мы перед высадкой десанта не поняли,
а потом, в пылу боя, и вовсе забыли. Стасик, заступив дозорным, тихонечко
глядел себе на воду, и углядел - это в кромешной-то тьме! - у самого борта
трубку, торчащую на сантиметр, не более из этой самой воды. И тогда он, не
раздумывая прыгнул за борт, прямо на голову пловцу. И завопил дурным
голосом :"Полундра! Алешка Макин сначала зажал ему рот и хотел вытащить
"взрывпакет" - баллончик с пульверизирующей краской, чтобы "взорвать"
тральщик, но тут понял, что зажимает рот тому, кто не умеет
продержаться на воде ни одной секунды. Что ему оставалось делать?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг