Ну, пока я их подчивал притчей о доске, так необходимой детишкам в доме
пионеров и злых дядях, которые пожалели выделить машину для такого святого
дела, Димка один за другим опускал монеты в турникет. Наконец теткам стало
жаль наших пятачков и они пропустили нас, ругая на чем свет стоит
противных дядей из РОНО.
Странное дело, до чего меняют служебные обязанности человека! Дома эти
самые контролерши, наверняка, добрейшие существа и прекрасно понимают, что
два мэнээса, имеющих детей со своими окладами ни никак не могут позволить
себе раскатывать на таксомоторах. Так ведь нет, раз уж они надели форму,
им понадобилась сказка о белом бычке и пионерском галстуке - хохма, да и
только! Впрочем, с философской точки зрения все призрачно: человек всего
лишь совокупность общественных отношений, а форма, надетая простой
советской женщиной, превращает ее в контролершу, облаченную маленькой, но
все же властью и, сообразно этому, ответ ставит ее в новые отношения, а
значит, изменяет.
Дома мы были уже в десять часов вечера, и тут выяснилось, что имеющийся
в наличии молоток слишком мал, чтобы выбить дырки в бетонной стене, Кроме
того, у Димки разболелась голова, Он вообще частенько страдал от головной
боли - был слишком впечатлительным. Позвонили соседке, кстати, очень милой
девушке, и с кавалерийским нахрапом потребовали большой молоток и пачку
анальгина, не забыв спросить, остались ли у нее еще таблетки. Стучали-то
мы ведь в ее стену...
Доска была, наконец, повешена и заняла единственную свободную в комнате
стену. Я свежим глазом окинул свое любимое жилище и с ужасом подумал, что
если придут все, кто звонил, им не на чем будет сидеть, а если обежать
всех соседей и добыть у них стулья, то многим придется сидеть и на
лестничной клетке. Утешился я мыслью о том, что большинство звонило из
чистого любопытства.
Звонки вроде бы прекратились. Кажется, отмучился на первом круге! А
ведь ни в одном институте объявление ни провисело и двух дней -
администрация бдит зорко! Пока ехал с работы (пилить то на другой конец
Москвы, в Сокольники да там еще на трамвае), представлял, как меня
встретит Маринка. В книжку о гравитации так ни разу и не заглянул.
Дверь открыла теща. Она со мной не поздоровалась. Так ей, видимо,
больше нравится. Маринка сидит на тахте, вяжет. Ей же нельзя, у нее
аллергия! Но все-таки у нее это здорово получается! Недавно такой свитер
себе связала, я аж зашелся от восторга. Вот ведь руки у девчонки! Подняла
глаза от вязанья, улыбнулась. Дите уже спит, тесть у телевизора - кажется,
опять на коньках катаются. Что-то буркнул в ответ на мое "Здрастье!" Я
быстро в ванную - умыться. Мыло опять отсутствует. Это теща мне намекает,
что я ни о чем не забочусь. Очень остроумно. А стиральный порошок в
наличии. На самом видном месте. Ну, что ж, надо быстренько перекусить и
браться за стирку. Пока ел, появилась идея! Так вот почему мы живем в
четырех, считая время, измерениях, а не в одном и не в двадцати!
Схватил книжку и в ванную. Все так, но надо еще кое в чем разобраться.
Только мысль сфокусировалась, вошла Маринка. Красивая до невозможности.
Состроила неодобрительную рожицу, и я сразу вспомнил о не выстиранных
пеленках. Она как-то без вдохновения съязвила и ретировалась. Надо кончать
это дело. Нет, не стирку, а вообще. Твердо решил - будем перебираться к
моей матушке, на Юго-Запад. Хоть помощи никакой, полная самостоятельность,
но там хоть жить можно.
Вечером у нас с Маринкой хорошего разговора как-то не получилось. Зато
потом я понял: соскучилась.
Правда, ночью взад-вперед по нашей комнате сновали предки. Мало им
мыла! А Гошка всего два раза просыпался, и я сразу к нему вскакивал.
Уснули мы с Маринкой под утро. Последней мыслью было: сколько из
позвонивших придет в условленный день.
Глава 2.
ЧАЙ ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ
(Из откровения Марины, жены Ковалева)
Вчера вечером вернулся Пашка. Усталый. И такой счастливый, будто ему
Нобелевскую премию дали. Глаза горят, улыбка во весь экран. Спрашиваю:
-Ну что? Докладывай!
Потом говорит, - я есть, знаешь, как хочу?!
Оголодал за неделю: рубашку снял - ребра торчат. Одним махом съел две
тарелки супа, потом в кастрюлю заглянул, может осталось? Я руками развела:
увы холодильник тоже пуст. Сам, мол, понимаешь, снабжение семейства
возложено на тебя, а ты увольнительную попросил, так что, извини... Я с
ребеночком сижу, у меня хлопот - невпроворот - А предки-то что же? Неужели
помочь не могли? - поинтересовался он. - Кстати, как они, в порядке?
- Как всегда, - говорю. - Папа сутками в своей части пропадает, мама в
ателье стаж дорабатывает. Насчет помощи не обращалась, ты же сам говорил,
мы должны быть самостоятельны.
Скажи спасибо, что у моей мамы давление и ей надо в лесопарке воздухом
дышать, а то бы с нашим сыном и погулять было некому...
Пашка сказал "спасибо" и нырк в своего Эйнштейна. Я ему так тихонечко -
Пашенька, ты уже три года одну и ту же книжку читаешь, неужели не надоело?
Не слышит. С головой нырнул.
Я ему в самое ухо:
- Паш! Что я спросила?
- Ну, что ты Маринка, - отвечает. - Конечно, не надоело, ты же знаешь,
как я тебя люблю!
- Явился муж, - сказала я. - Вроде бы тут, а вроде и нет... А у нас
целая гора пеленок накопилась...
Пашка посмотрел на меня отсутствующим взглядом, помолчал, подумал,
потом театрально поднял руку:
-Пеленки - это оковы личности, и чем дольше держать в них человечество,
тем длиннее будет его путь к познанию.
Встал и с книгой подмышкой двинулся в ванную.
Просто смех, но я специально заметила, больше часа оттуда не
раздавалось ни звука. Вода полилась в тот момент, когда окончились
показательные выступления по фигурному катанию, и папа выключил телевизор.
Услыхав, что из ванны доносятся всплески, мама многозначительно
вздохнула и посмотрела на меня. А я сделала вид, что ничего не вижу,
ничего не слышу и пошла в ванную - посмотреть, что там происходит.
Предчувствия меня не обмануло: мой ненаглядный муж сидел на бачке с
детским бельем, положив своего любимого Эйнштейна на стиральную доску,
которую он пристроил на раковине. Одной рукой он поигрывал со струей воды,
льющейся из крана, а другой, как всегда, когда его мысль напряженно
работала, теребил свою русую бороду. Картина, достойная кисти художника!
Реалиста, конечно.
- Пашенька!
Мне в ответ - ласковый восторженный взгляд.
- О, сколь прекрасны вы и удивительны, Марина Петровна!
- Пашенька, ты же большой умный мальчик, - сказала я, - не уводи меня в
сторону от магистральных задач сегодняшнего дня. Я, разумеется, прекрасна
и тем более - удивительна, но...
- Все, все, все, - он сунул мне в руки раскрытую книгу, - Отнеси,
пожалуйста, на кухню, только не захлопни или, лучше всего, заложи газетой.
Через пятнадцать минут я у твоих ног, и, знаешь, что расскажу? Потрясающую
историю о том, как два друга, сами того не ожидая...
- Бог в помощь! - прервала я его монолог и пододвинула большой таз, - В
конце-концов ты не только физик-теоретик, а и отец.
-Все, все, все, - согласился он. - Отец.
- И, наконец, взялся за стирку.
Я тихо прикрыла дверь и пошла ставить чайник.
- Опять засиделись заполночь, - упрекнула мама. - Режим есть основа
всего. Коль ты уж вынуждена не работать, то, тем более, не надо
распускаться. И если твой Павел - сова, то зачем же тебе, жаворонку, не
спать по ночам?
-Наташенька, предоставь их самим себе. - примирительно сказал папа. -
Не надо так волноваться по пустякам.
- Вот именно, мамочка - подтвердила я и на всякий случай быстро
выскользнула из кухни.
Всю эту неделю маме очень хотелось высказаться, а мне не хотелось,
чтобы это произошло именно сегодня.
Ведь у Пашки явно счастливый день, какая-то удача, и как только
родители улягутся спать, он мне все расскажет не торопясь.
Пока Пашка вершил свое отцовское действо, я тихонечко сидела возле
нашего дитяти - такого маленького, беззащитного, с тонкими беленькими
кудряшками на шейке, с длинными, подрагивающими во сне ресничками, - и
пыталась представить, каким он станет лет через двадцать. Но почему-то у
меня это плохо получалось:
все время виделся Пашка. То загорелый, с выгоревшими до бела волосами,
в альпинистских доспехах, с огромным рюкзачищем за спиной.
То коротко подстриженный, тощий, бледный после досрочно сданной сессии,
в гимнастерке, кирзовых сапогах и тоже с рюкзаком - таким он был, когда я
его на сборы пришла провожать и рыдала на вокзале как самая последняя
дура, а потом, как только лейтенант отвернулся, прыгнула в тамбур и
доехала с ребятами до самой Тулы... Никогда мне не забыть Ленкиного
выражения лица, она осталась одна на перроне и даже вслед не помахала, так
растерялась. Тот день все решил. Не явись я с повинной, быть бы Ленке, а
не мне его женой.
А в чем, собственно, я была виновата?
Всего-навсего в походе, еще в десятом классе, ушла ночью купаться с
физруком. Он же спрашивал ребят, кто пойдет, всех позвал. Кто же виноват,
что они предпочли песни петь у костра, а не купаться под луной? Мне бы
тогда сразу Пашке признаться, я, мол, всем девчонкам назло пошла: в этого
физрука все девы из двух десятых и двух девятых классов были влюблены до
умопомрачения... А я решила: пусть мой Атос поревнует, посмотрим, что
дальше будет. Вот и посмотрела... Стал Ковалев студентом, прописался в
институтской библиотеке, и уж тут Ленка оказалась самым нужным человеком.
Она из-за него два раза работу меняла, по мере возрастания Пашкиных
профессиональных и интеллектуальных запросов: сначала перешла в городскую
публичную научно-техническую библиотеку, а потом в историческую. И привык
он к ней, вроде как к книжному шкафу. Вобщем, дороговато мне эта его
привычка обошлась.
Через два года мы встретились в школе на встрече бывших выпускников. Он
едва мне кивнул и чуть ли не три часа простоял у окошка с нашим физиком,
Евстигнеем. Математичка, конечно, и тут своего не упустила, свела со мной
давние счеты. Она сразу поняла, что я маюсь от неразделенной любви,
подошла и, задумчиво глядя Пашке в спину, говорит:
- У твоего Ковалева, Марина, большое будущее. За всю мою педагогическую
деятельность у меня был пока всего один такой ученик.
Пол-ночи я тогда проревела белугой, всю подушку намочила, даже
вспоминать тошно. А позвонить, повинится - гордость не давала, как же,
первая красавица в школе, Мальчишки наперебой портфель таскали, никто ни
разу за косу не дернул, и вдруг сама звонит...
Девушки-подруженьки разное советовали.
Давай, мы ему позвоним, поболтаем о том о сем, а потом, вроде бы между
прочим, скажем, что Маринка тяжело заболела... И уж если он тебя еще
любит, то сразу прибежит. Или так можно сделать: у Генки Саламатина,
лучшего школьного друга, где Пашка часто бывает, книжку какую-нибудь
редкую попросить. А вдруг там и встретитесь... Но самым лучшим
предложением было собрать на вечеринку весь класс. Так и решили, ждали
только удобного случая, чтобы все получилось, как говорится, без
подтасовки, И Его Величество Случай представился.
Приехал Витька Кирюшин из Ленинграда, после долгого плаванья. Всех
однокашников, у кого были телефоны обзвонил, соскучился без вас, ребята
говорит, надо встретиться, погудеть. А Пашка был с ним в школе -
неразлей-водой. Но телефона у него тогда не было, они с матерью только
въехали в новую квартиру на Юго-Западе. Послали к нему нарочным Генку.
Вернулся он часа через три, рассказывает, что, во-первых еле-еле отыскал
их новый дом, а во-вторых, еле-еле Ковалева уговорил. Сначала, дескать,
Пашка руками замахал: много дел, некогда, занят по горло, самое трудное
время и прочее. С Кирюшиным мы, говорит, всегда встречаемся, когда он в
Москву приезжает, потому что есть о чем поговорить, а на вечеринки время
транжирить желания нет.
Но Генка, все-таки его устыдил, как-никак, а ведь - родной класс!
Я помчалась в парикмахерскую. Плюхнулась в кресло, говорю: отстригите
косу и сделайте модную укладку. Мастер головой покачал, неужели, мол, не
жалко вам, девушка такой красы? Вы сначала подумайте серьезно и уж тогда
приходите. Но я ему сказала, что еду работать переводчицей в одно из
молодых африканских государств, буду жить в самой глубинке, где даже
помыться - проблема, такая там жара, куда уж тут с длинной косой... Он
походил -походил вокруг, взял ножницы, вздохнул и - рраз! Нет моей косы.
Ох, влетело же мне тогда от родителей.
Мама даже всплакнула. А папа долго курил на балконе. Ну да ладно.
Вспомнился мне тот вечер во всех подробностях. Собрались все у Генки, и
вдруг я являюсь - с укладочкой. Что тут было! Завертели-закружили! Но все
сошлись на одном: очень идет. С косой была тургеневской девушкой, а стала
чуть ли не киноактрисой из неореалистических итальянских фильмов. "Вобщем,
красотка, - подытожил Генка. И добавил: - Молодец. А то все мамы-папы
боялась."
Пашка пришел вместе с Кирюшиным, они в лифте встретились, и все
повторилось как на школьном вечере: тогда с физиком, а теперь с Витькой -
как встали у окна, так и не отошли.
Только и слышалось: эргосферы, рекурсии, квазары и прочие никому не
понятные словечки. Что мне было делать? Посидела-посидела да и стала
танцевать, дурачиться с ребятами. "Разлюбил, - подумала, - меня мой верный
Атос. И ничегошеньки теперь не воротишь - не вернешь!" И так мне стало
плохо, так тяжко, хоть ложись и помирай. Хотела уйти, девчонки не пустили,
сказали, сдаешься без боя, а вообще-то еще даже песни не пели. Ну попели,
повспоминали, нахохотались до упаду и стали расходиться. И вот тут мне
Пашка говорит, как бы между прочим:
счастливо, мол, будь здорова, радуйся жизни, только косу ты зря
отрезала, неужели не понимаешь, что на этот раз не мне, а сама себе
изменила... А, впрочем, дело хозяйское, тебе все к лицу.
Вроде бы обидел, даже оскорбил он меня, а я так обрадовалась! Раз не
все равно ему, с косой я или без косы, значит... Очень многое это
означает. И потому домой я бежала вприпрыжку, и то, что родители охнули,
увидав новоявленную кинозвезду, на меня никакого впечатления не произвело.
В комнату заглянул Пашка.
- Марин, где вешать, на кухне или на балконе Я не сразу сообразила о
чем он спрашивает.
- Тише! Ты что такой громогласный?
-Да я же тихо, просто у меня бас. Так, где?
Смотрю на него: пот градом, руки красные, мамин клеенчатый фартук весь
в мыльной пене. Неужели этот высоченный бородач, тот самый Павлик Ковалев,
рядом с которым я просидела на одной парте десять лет? Тот задумчивый,
тихий голубоглазый мальчик, которого не задевали даже самые отъявленные
драчуны, потому что он читал такие книжки и так пересказывал их всем нам
на переменках, что аж дух захватывало от любопытства, а что же дальше
будет? И еще потому, что он всегда самым первым самые трудные задачки
решал и, пожалуйста, списывайте кто хочет, а если хотите сами их щелкать
как орешки то, пожалуйста, можно и объяснить.
У меня вдруг нежно дрогнуло сердце.
- Павлуня, дорогой ты мой, - неожиданно для себя сказала я, - иди я
тебя поцелую.
Он подставил мокрую соленую щеку и пробасил:
- Всегда пожалуйста. Только ты зря тут свет зажгла, спать человеку
мешаешь. И вообще, я тебе уже много раз говорил: не приучай его засыпать
на нашей постели и не баюкай. Он должен стать настоящим мужиком, а не
мамочкиным сынком. Ну все. Идем.
Скажи где вешать и хочу чаю!
Я поплелась вслед за ним на кухню, думая о том, какой мужчины,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг