- Ты к вдове? - говорит. - А вдова не принимает никого. Она с утра под
кайфом.
- А это не мое дело, - говорю. - Ты на часы посмотри. Цифры в школе
учил? Вдова принимает. Когда это у вас порядки менялись?
Тут вдова из-за двери голос подает:
- А ну пусти его! Он всегда пользу приносит.
Ни под каким кайфом она не была. Просто лежала одна. Курила. Голые
ноги положила на полку с дисками. Я вошел. Она скосила глаза.
- Чего надо?
Я говорю:
- Да вот, вдова. Я тут кое-что поменять принес.
Она потушила сигарету. Я смотрю - "Бонд".
- Откуда? - спросил ее.
- Не твое дело. Ник подарил.
- Какой Ник?
- Которому нос откусили. Ты что, не помнишь?
- Чего это он расщедрился?
Она смерила меня взглядом.
- Уметь надо... Так за каким чертом ты явился?
Я показал ей юань. Только один. Да и то издали. Рисковать я не люблю.
Она и говорит:
- Девяносто.
Я ушам не поверил.
- Ты что, вдова! Их везде по сто тридцать берут! Мне Джордж еще на той
неделе говорил.
Она снова сигарету зажгла.
- Вот и иди в это "везде" и там меняй. А Джорджа твоего вчера пришили.
- За что?
- Да там канадец на мотоцикле ехал. А Джордж на тротуаре стоял.
- Так ложиться надо было!
- Да он обдолбанный был. Ничего не соображал.
Ладно, думаю, хрен с ним. Джордж всегда психом был.
Вижу, я вдове надоел. Она еще так дым от меня рукой отмахивает к себе,
чтобы я им не дышал. Дыма ей жалко. Я за дверь заглянул, не слушает ли кто.
Потом спрашиваю:
- Ладно, вдова. А за три юаня сколько дашь?
Она на меня так посмотрела, чуть не сплюнула.
- Будет тебе врать! Где ты их взял?
- В лотерею выиграл, - говорю. - Так что? Сколько?
- Ну, если за три... Получается, двести семьдесят.
- И твою пачку, - говорю. И слежу за ее реакцией.
Она отвернулась от меня, словно размышляет, а пальчиками-то еще одну
сигаретку из пачки - раз! - и спрятала. Ладно, черт с ней.
- Согласна, - говорит. - Только чтобы я тебя здесь больше не видела.
Во всяком случае, неделю. Нет. Две недели. Понял? Если раньше придешь, то
мы тебя как Стива...
Я не хотел слушать про Стива. Но выслушал. Стиву не повезло. Его
связали и положили поперек дороги. А по дороге - то канадцы, то
полицейские...
Я как представил... Ладно, думаю, Стив тоже был психом.
- О'кей, вдова, - говорю. - Гони деньги и "Бонд", а юани я на стол
положу. Да не дергайся, не фальшивые.
- Сама знаю, - говорит, и даже голос у нее дрогнул. - Я их, родимых,
на расстоянии по запаху различаю, какие фальшивые, а какие нет.
Совершили мы обмен. Я уже совсем уходить собрался, да она меня
остановила. И как-то вбок смотрит.
- Слушай, - говорит, - а чего это ты в свою Россию не едешь?
Я рукой махнул. Только и слышу от всех...
Вдова говорит:
- Ты, вроде, женат был?
- Жена, - говорю, - давно отдельно живет. Где-то в Бронксе...
Она так помахала пальцами возле головы, вроде как я с ума сошел.
- Ну ты вообще... В Бронксе! Так ее уже пришили, наверное... Плюнь.
Все русские уезжают. Давай и ты вали.
И вдруг:
- Потом вызов мне пришлешь.
Не понять, всерьез она или со злости. И снова - голые ноги на полку. Я
пошел прочь. Все равно ее даже с моим вызовом не пустят.
Никто меня не задержал...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Литературные елки проходили в Музее молодежи.
Собственно, музей был только в одной комнате. Вдоль стены стояли
стеклянные шкафы, в которых лежали книги молодых авторов. Во всех остальных
комнатах мебели не было, а только висели разноцветные листы ватмана в
рамках. Сенечка прошелся вдоль этих листов.
- Картины молодых художников, - пояснили ему.
Сенечка улыбнулся:
- Я видел похожие на выставке в Нью-Йорке...
Кто-то обиделся:
- Не нравится - не смотрите.
По коридорам бродил бородатый юноша в ярко-желтом пиджаке. Он пытался
раздавать книжицы, на которых было написано:
"Начни новую жизнь".
"Избавься от страха".
"Найди себя".
"Научись себя любить".
"Научись приносить пользу Родине".
"Жизнь как форма существования. Счастье как форма жизни".
Юноша не переставал улыбаться с задумчивым видом, хотя книги у него
вежливо не брали.
- Я все это уже читала, - сказала одна девушка.
Всех пригласили в зал, похожий на зал маленького кинотеатра. Молодежи
было много. Сенечка еще не вполне разбирался в погонах, но сейчас он видел,
что на большинстве гостей были погоны начинающих писателей. Попались на
глаза два маститых писателя, а впереди мелькнул и тут же пропал низенький
человек. Погоны его блестели золотом и серебром.
- Признанный классик, - прошептал кто-то, и назвал фамилию.
Прежде Сенечка слышал разговоры, что на елках воспитывается новое
поколение свободомыслящих литераторов, будущих продолжателей идеи полной и
окончательной демократизации общества. Старших писателей смущало только
одно. В произведениях молодежи тут и там проскакивали слова вроде "кайф" и
"секс", и появлялись даже совсем грубые.
Сейчас Сенечке поведали, что, когда на чтениях произносят такие вот
слова, слушателям полагается прикрывать глаза и качать головой с понимающей
улыбкой.
- Почему? - спросил Сенечка.
- Вы как бы показываете свое понимание текста. Все эти ругательства
оправданы авторским замыслом и в кульминации подвергнутся острой критике и
разоблачению.
Всех позвали, начались чтения. Ими руководил организатор Иван Концов.
- И вновь собралась прогрессивно мыслящая молодежь, - сказал
организатор Концов. - Не может не радовать это завидное постоянство. И, как
всегда, я приветствую на нашем собрании представителя прессы, - и он
показал на Сенечкины знаки отличия. Сенечка привстал и поклонился.
Организатор Концов объявил первую поэтессу.
На глазах поэтессы Аллы Небесинской блестели слезинки. Небесинская
опустила уголки губ и молчала. И видно было всем, как тяжело ей, но она
готова, готова излить свою душу, ибо не в силах более носить в себе такую
трагедию, такую драгоценность! Вот эту:
- Я вздыхаю. Остались одни небеса,
На которых последняя гаснет слеза.
Ты не спишь, в небеса ты глядишь и молчишь.
За разлуку меня уже меньше винишь.
Я вернулась к тебе с ароматом весны,
Нам опять стали сниться счастливые сны.
Мы вдвоем наконец-то узнали покой,
Я теперь никогда не расстанусь с тобой!
Зал загрустил в начале, но когда все кончилось хорошо, поэтесса и ее
любимый встретились, то раздался вздох облегчения. А Небесинская воспряла.
Подарила еще одну драгоценность.
- Мне деревья кивают,
Как будто они что-то знают.
Может знают они,
Что тебя не вернуть.
Чуть погасли огни,
Я отправилась в путь.
Вздох на небе ночном
Вдруг послышался мне.
Расскажи мне, о чем
Ты вздыхаешь во сне?
Ночью солнца не видно,
Не хватает живого огня.
Мне немного обидно,
Что оно испугалось меня.
Ну и пусть. Небо ждет.
Я лечу в высоту.
Снова солнце взойдет,
И тебя я найду!
Зал проводил Небесинскую.
Организатор Концов представил следующего поэта:
- Сатирик и пародист - Роман... вижу, все уже смеются... Итак - Роман
Буйный!
Поэт Роман Буйный выскочил на сцену и замер в странной позе.
Послышался его тихий голос.
Совсем тихий:
- Я смотрю тебе в глаза,
А в глазах твоих гроза.
Нашей встречи снова жди,
Если кончатся дожди.
А они не кончатся...
Тут Роман подмигнул Алле Небесинской, подпрыгнул и заорал:
- Потому что все СУКИ, СУКИ!
Бешеные аплодисменты; смех. Сенечка, как его учили, прикрывает глаза и
качает головой.
Роман вновь стоит неподвижно. Вскинул руку:
- Посмотрите, как летает
Эта пара голубей!
Целый день они играют
И не думают о ней -
СМЕРТЬ! СМЕРТЬ!
Снова заорал и упал на колени. Подхватил микрофон.
- Белый стих! - объявил он. Медленно поднимаясь, начал:
- Мама, почему
В детстве я был маленький?
А теперь такой большой
И круглый?
"Ромочка, но в детстве
Ты очень мало кушал.
А сейчас
Ты сидишь
У меня на шее.
И все время
ЖРЕШЬ, ЖРЕШЬ, ЖРЕШЬ!"
- Но это не Ромкина автобиография, - посмеиваясь, сказал организатор
Концов.
Роман Буйный вновь поднялся с колен.
- Да уж... Я много работаю. Пишу стихи... Никто не обвинит меня, что я
сижу у кого-то на шее... Напоследок прочитаю лирическое четверостишие:
- Пали прозрачные пряди,
В лунном играя свете.
Рыжеволосые б...ди
Практиковались в минете.
После этого иссяк Роман. Зал сидел с закрытыми глазами. Сенечка ждал,
когда непристойность будет разоблачена.
К нему нагнулись справа, и он услышал деликатный шепот:
- Простите, мне показалось, вам требуется объяснение происходящего.
Роман Буйный в нашем кругу всегда воспринимается, как весельчак. Ему многое
прощают. Хотя, если слушать внимательно, то можно заметить элемент
разоблачения грубости в самих стихах, начиная с первой строчки. Это
называется "самоирония".
- Как вас зовут? - спросил Сенечка.
- Поэтесса Галина Опахалова. Что вы делаете после елок?
- Вероятно, ужинаю с вами в ресторане "Гармония", - ответил Сенечка.
Руку Сенечки нащупали и сжали.
Организатор Концов вновь выступил вперед.
- Сейчас... Не побоюсь этого слова: один из самых умных поэтов. Серж
Нелюдимов! Давай, Серж!
Длинный юноша в пиджаке до колен с мрачным видом разворачивал свои
листки. Потом что-то сказал.
- Громче, громче! - закричали из зала.
- Я говорю, что мои стихи все равно никому не интересны, - огрызнулся
Нелюдимов. - Но это неважно.
- Мой дом стоит на дне колодца,
Закрыт на внутренний засов.
И три веселых змееборца
В меня стреляют из кустов.
В моем песке играют дети,
Мешают прах и лунный свет.
А я один живу на свете,
Хожу в кино и туалет.
Когда я выхожу за двери,
Не знаю, как с колодцем быть:
Одной линейкой не измерить,
Одной ладошкой не накрыть.
- О чем это стихи? - спросил Сенечка.
- Наверное, о себе, - шепотом сказала Опахалова. - Об одиночестве. Не
спрашивать же его... Все равно он гораздо лучше, чем эта Аллочка
Небесинская. Умнее.
- А есть кто-нибудь такой же умный, как Нелюдимов?
Опахалова подумала.
- Было еще несколько. Но они уже в нормальные страны уехали. Кто в
Монголию, кто в Китай. А один даже в Тувинскую Республику.
- Наверно, уже миллионером стал, - сказал Сенечка.
Тем временем в зале завозились. Располагались поудобнее. Нелюдимов
разворачивал второй стих:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг