В этот же вечер мы объяснились. У нее в номере, нанятом мною. Я
сказал, сильно волнуясь, что понимаю ее чувство отталкивания, возможно,
отвращения ко мне. Так дальше длиться не может. Или пусть она меня полюбит,
или... Тут я запутался в словах, поняв всю нелепость моего требования.
Вместо ответа она шевельнула плечом и поднялась с места. Затем
спокойно собрала все эти маленькие трогательные вещички, которые, стоит
только женской сумочке раскрыться, выбираются из нее наружу и начинают
странствие - сперва по коленям своей хозяйки, затем по столикам, столам и
полкам. Сумочка защелкнулась, женщина подошла к вешалке и сняла с крючка
свое пальто. Потом неторопливо поправляла шляпку у овала зеркала. Спокойные
мелкие движения ее пальцев были для меня как затянутые в резину пальцы
хирурга, копошащиеся в ране.
Она надевала уже на левую руку лайковую перчатку, но я грубо схватил
ее за запястье щелкающей кнопками руки. По лицу женщины, от губ к бровям,
пробежала гримаса боли. Теперь я требовал сказать мне, что она чувствует
сейчас, глядя на меня.
- Было немного больно руке. Уже проходит. Я могу идти?
Но так как я настаивал, она остановилась, подняв на меня свои
прекрасные глаза, и смотрела ими так, как смотрит ученик, вынувший на
экзамене невыученный им билет:
- Что я чувствую? По отношению к вам, не знаю, право. Мне кажется,
что... ничего, да-да, ну конечно же ничего. Не сердитесь, пожалуйста.
Теперь можно уйти?
Я кивнул головой. Оставшись один, я потушил свет и, сидя в кресле,
старался вспомнить те несколько дней, которые мы провели вместе с Энни. Да,
она прошла сквозь мою жизнь, как проходят через открытую калитку, даже ее
не толкнув. Вспоминался мне глубокий взгляд ее глаз. В первый день он
волновал меня надеждой, но на третий день я заметил, что таким же
прекрасным глубоким взглядом она смотрит на пустое кресло, стоящее перед
ней; на абажур лампы. Чувственная вибрация ее голоса, которую я принимал за
обещание чувства, была просто физическим свойством, данным ее голосу. И
только. И даже боль, нечаянно причиненная мною ей, была лишь физической
болью. Иной боли я, очевидно, не мог внести в ее сознание.
"Вот сейчас,- думал я, перегнувшись через подоконник раскрытого в ночь
окна, Энни идет одна, может быть, назад, к тому же кафе, где мы еще так
недавно были вместе. Огни его даже видны, если стать коленями на подоконник
и немного нагнуться влево. Да, я их уже отыскал. Энни, наверное, учащает
шаги. Час довольно поздний. Еще немного - и она увидит своих друзей,
кого-нибудь из прежних возлюбленных, лакея, которому она приветливо кивала
своей головкой, а я..."
Но мне, очевидно, суждено умереть в постели, а не на улице, с головой,
разбитой об асфальт.
Продолжаю.
Попробую как-нибудь повеселей. Меня мучает мысль, что и это письмо,
как большинство моих писем, будет не дочитано.
Не помню, откуда я узнал об этом забавном случае,- не то мне его
рассказала чья-то новелла, не то газетная хроника. В залах фешенебельного
клуба, в Нью-Йорке, появляется неизвестно как туда проникший развязный
субъект. Он одет с иголочки, но ведет себя по-хулигански. Наступает людям
на ноги, толкает их, выхватывает кресла из-под чуть привставших с этих
кресел джентльменов. Члены клуба недоуменно переглядываются: откуда этот
незнакомец? Но незнакомец садится играть в покер и заявляет старейшине
клуба, что тот выкинул карту из рукава. Старейшина, рассвирепев, дает
наглецу здоровеннейший удар кулаком в зубы. Тогда незнакомец, выхватив из
кармана пачку прейскурантов некоей фирмы и разбросав их по столу,
провозглашает, сияя улыбкой, обнажающей его великолепные белоснежные зубы:
"Джентльмены, работа зуботехнической лаборатории "Дженкинс энд компани".
Все целы. Все на месте. Прошу убедиться".
Думаю, что мне трудно было бы зарабатывать на хлеб, работая в виде
живой рекламы фирмы "Дженкинс". Я давно уже пришел к этому выводу, что
дверь в положительные эмоции людей для меня закрыта навсегда. Но и
отрицательные чувства их, как об этом свидетельствует случай, рассказанный
выше, были тоже для меня на замке.
Я искал, как бы подобрать к нему ключ.
Пустячный факт. Как-то на улице я увидел двух чрезвычайно
взволнованных людей. Один был с котелком на затылке, другой держал в руке
потертую серую шляпу. Человек в котелке дал человеку с протянутой шляпой
два пенса подаяния и требовал пенс сдачи. Нищий говорил, что у него ни
пенса, что он только что стал на свой пост, на что ему человек, сделавший
доброе дело, возражал, что у кого же искать медных монет, как не у нищего.
Повторяю, оба были до крайности взволнованы, оба переживали ситуацию.
С этого дня я и задумал свою систему выпрашивания негодований. Горячих
человеческих негодований. Я не сразу овладел техникой. Но постепенно мои
конверты с вашими именами, милые мои бойсуотерцы, стали заполняться
банкнотами. О, как часто я в вечера, когда нездоровье заставляло меня
оставаться дома, пересматривал эти конверты, мысленно видя ваше
негодование, ваши сжимающиеся при одном имени Джона Джонсона брови. Я был в
круге человеческих эмоций, меня видели, обо мне говорили! Накал
человеческой ненависти, кипящая желчь согревали меня, я же не был так
бесконечно одинок.
Моим конвертам я делал тщательный контроль, на оборотной стороне
каждого я, профессионально неоплатный должник ваш, мои милые-милые, вел
точный счет процентов, и каждый год к концу декабря аккуратно вносил их,
распределяя по моим конвертам.
Я мог бы писать и ещё, но устал, да и болезнь мучает меня. Знаю, и мне
скоро в деревянный конверт, которому никогда не быть распечатанным. Вы
скажете, что это бездарный образ. Но чего же ждать от Джона Джонсона, кроме
бездарности? Кстати, чуть не забыл: вы, вероятно, заметили, при получении
суммы, мною вам возвращенной, что она на шиллинг меньше причитающейся вам.
Тот, помните, лишний шиллинг, который вы одолжили когда-то мне, я оставляю,
с вашего позволения, невозвращенным".
Письмо на этом кончалось.
Я еще раз перечел его. Бедный, бедный Дж! Сидя в сумерках в своем
номере, я слушал шум Виа Систина, говор толпы, выкрики разносчиков газет.
Да, миллионы одиночеств. Кто их сочтет?
Здесь, вот на этих почтовых листках - лишь итог одному. А другие? Кто
за них ответит?!
1939
Кржижановский С. Д.
Воспоминания о будущем: Избранное из неизданного/Сост., вступ. ст. и
примеч. В. Г. Перельмутера.- М.; Моск. рабочий, 1989.- 463 с.
ISBN 5-239-00304-1
Еще одно имя возвращается к нам "из небытия" - Сигизмунд Доминикович
Кржижановский (1887-1950). При жизни ему удалось опубликовать всего восемь
рассказов и одну повесть. Между тем в литературных кругах его времени его
считали писателем европейской величины. Кржижановскому свойственны
философский взгляд на мир, тяготение к фантасмагории, к тому же он
блестящий стилист - его перо находчиво, иронично, изящно.
В книгу вошли произведения, объединенные в основном "московской"
темой. Перед нами Москва 20-40-х годов с ее бытом, нравами, общественной
жизнью.
(c) Состав, оформление, вступительная статья, примечания. Издательство
"Московский рабочий", 1989.
Составитель Вадим Гершевич Перельмутер.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 03.06.2003 13:53
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг