Однажды, проходя меж рыночных лотков, Цекус велел Тэку купить
зеркальце, но, глянув в него, швырнул стекло на камни. Люди смеялись. Но
Тэк не смеялся: он не покидал старого Цекуса, потому что чувствовал, что
Цекусу, в его прозрении, нужнее поводырь, чем прежде, в годы слепоты.
Люди не раздумывали долго над происшедшим: они обвели яблоню с
глазными яблоками железной оградой к ограде приставили караул и вверили
чудо особой комиссии из врачей и оптиков. Тэк часто задумывался с
происшедшем, но истина слабому детскому мозгу его была не в подъем.
Между тем дело объяснялось очень просто: в хрусталике, вправленном в
человечий глаз, живет озорная манера - опрокидывать мир, входящий в него
лучами,- кверху дном. Но за мозгом, получающим опрокинутый мир от
хрусталика, водится не менее озорная привычка - опрокидывать опрокинутое.
Только благодаря такому двойному кувырканию и получается достаточно
серьезный мир, где верх - вверху, и низ - внизу, где полы - донья - корни
снизу, а кровли - комли - тучи сверху и так далее. Но у ветхого глаза и
древнего мозга старух Грай не было уже силы опрокидывать миры (легко ли
это!), ронять звездное небо, как свидетельствует Алмазная грамота
Трисмегистоса, долу лишь затем, чтобы опять возносить его горе. И
поэтому-то Грайи видели вершину утеса, доверенного им Зевесом, как и все,
над бегом туч; низины же для них, как и для всех, были внизу, в прорывах
туч. Но когда бессильный глаз Грай сросся нервными волокнами с мозгом
человека, то все пошло по-иному: глаз Грай давал мир всерьез, не
переворачивая в нем ни единого блика, а человечий мозг, как и всегда, брал
его озорно: и перед расширенным зрачком Цекуса горы стали на свои вершины,
деревья потянулись, точно сталактитовая поросль, комлями вниз; под ногами
зазияло небо с оброненными в бездну звездами, из-под самой подошвы башмака
выползали тающие тучи, и только благодаря какому-то длящемуся чуду,- как
думал суеверный Цекус,- нога его не проваливалась сквозь облачный студень в
разверстые пустоты. А сверху давмя давил низко нависший черный пласт земли,
с домами, запрокинутыми кровлями вниз, неустанно грозящими рухнуть вместе с
людьми в звездную бездну.
В воздухе реяли опрокинутые на спину птицы. И только тело Цекуса,
выключенное осязательными, мускульными и соматическими ощущениями из общего
чувства опрокинутости всех вещей, находило себя одиноким и беспомощно
затерянным в этом нелепом и непонятном мире - наоборот. Прозревший прятал
от него свои глаза, склоняясь над зеркалами озер и луж: поверхности их,
снова опрокидывая опрокинутый мир, давали ему, Цекусу, хоть вмале, хоть
внутри лужи, мутное и колеблющееся подобие того прежнего, чаянного мира, к
которому привык Цекус с детства и о котором грезил все тридцать лет своего
калечества.
"Раньше,- горько размышлял Цекус,- калекой был я, один я, теперь я
исцелен, но разве весь мир не стал жалким калекой: бросил божьи звезды
вниз, уперся свисающей на головы землей, как в костыли, в свои опрокинутые
горы и топчет вершинами их, будто поганую траву, ясные лучи, взращенные из
солнца..."
Тем временем оптико-врачебная комиссия заседала. И снова заседала.
Несколько глазных яблок были препарированы скальпелем и разрезаны по их
продольным и поперечным осям. Изучили - снаружи и изнутри.
Запротоколировали: "Глаза как глаза". Старый Цекус был помещен для
наблюдений и опытов в изолированную камеру офтальмологической клиники. Он
жаловался, как умел, на опрокинутость мира, просил убрать потолок из-под
ног, умолял спасти. Однажды в припадке отчаяния старик, жалко всхлипывая,
стал просить вернуть ему слепоту: Грайи мстили. Врачи и физики поводили
плечами. Выделили подкомиссию. Подкомиссия распорядилась сорвать еще три
глаза: взрезали по вспомогательным и боковым осям. Вылущили хрусталики,
исследовали ретину до последней молекулы. Запротоколировали: "Глаза как
глаза".
Тогда было решено, принимая во внимание то, что глаза произращены
деревом, запросить мнения ученого помолога.
Помолог повертел глазное яблоко в руках, лизнул языком и, положив на
место, объявил: "Глаз попросту еще не дозрел. Цекус поторопился. Если ж
дать глазам вызреть, то..."
Вокруг радостно закивали головами: причина была сыскана.
К сентябрю глазные яблоки начали сами падать на заранее изготовленную
выемчатую подстилку. Дежурный оптик, совершая утренний обход, всегда
находил на земле два-три глаза, пучивших на него зрачки. На общем собрании
комиссии и всех подкомиссий было постановлено: оборвать глаза до единого и
приступить к широко задуманным опытам глазонасаждения.
Были собраны - из больниц, богаделен, домов призрения - в одно место
все слепцы. Добровольцев пока не находилось.
Пресса дебатировала вопрос: по два или по одному глазу отпускать на
душу. Глаз было мало, калек много. Приступили к опытам. Исцеленные по
большей части обнаруживали те же - цекусовские - симптомы специфической
тревоги и депрессии. Но их быстро изолировали в особую санаторию для
привыкающих, откуда они, уже отчасти примиренные и покорившиеся факту,
расходились, правда, той же - цекусовской - несколько шаткой и путаной
походкой, с глазами, опасливо поднятыми кверху, по всем радиусам дорог
страны.
Понемногу начали поступать заявления и от добровольно решившихся на
операцию. Запас глаз был на исходе. В это время новый плодосбор дал
несколько сот глазных яблок.
У исцеленных, после трех-четырех месяцев тоски и страха, обыкновенно
устанавливалось некоторое спокойствие и даже странная и несколько дикая
веселость. Правда, в своих воззрениях, укладе жизни, вседневных привычках и
религиозных убеждениях грайеглазые резко отличались от остальных людей,- но
они, как и все, например, женились (чаще всего друг на друге) и порождали
потомство.
Новое поколение грайеглазых не обнаруживало уже признаков особой тоски
и растерянности, столь характерных для людей, заблудившихся меж двух миров:
одним - спрятанным в памяти, другим - данным мукою операции; юные
грайеглазые уверенно шагают по тучам и звездам, спокойно топча их, но,
говоря о земле и лужах, глядят ввысь.
С заключениями о жизнегодности грайеглазых не надо спешить: они
только-только нарождаются. Их еще мало. И на вопрос: где правда, в первом
или во втором двусловии древнего трисмегистого надписания "Небо вверху -
небо внизу" возможны четыре ответа: "Здесь", "Там", "И здесь, и там", "Ни
там, ни здесь".
1922
Кржижановский С. Д.
Воспоминания о будущем: Избранное из неизданного/Сост., вступ. ст. и
примеч. В. Г. Перельмутера.- М.; Моск. рабочий, 1989.- 463 с.
ISBN 5-239-00304-1
Еще одно имя возвращается к нам "из небытия" - Сигизмунд Доминикович
Кржижановский (1887-1950). При жизни ему удалось опубликовать всего восемь
рассказов и одну повесть. Между тем в литературных кругах его времени его
считали писателем европейской величины. Кржижановскому свойственны
философский взгляд на мир, тяготение к фантасмагории, к тому же он
блестящий стилист - его перо находчиво, иронично, изящно.
В книгу вошли произведения, объединенные в основном "московской"
темой. Перед нами Москва 20-40-х годов с ее бытом, нравами, общественной
жизнью.
(c) Состав, оформление, вступительная статья, примечания. Издательство
"Московский рабочий", 1989.
Составитель Вадим Гершевич Перельмутер.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 03.06.2003 14:43
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг