Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
   Вслед за тем Таня слизнула с губ крошки земелаха, легко поднялась из
кресел, смахнула ладонью в открытое окно плененную крапивницу и, подойдя к
Ивану, с преступной рассеянностью поцеловала его отнюдь не по-сестрински.
Мятное дыхание, витавшее у ее мягких, почти жидких губ, по горло напоило
кадета отравой. Конечно, это была провокация: уже неделю Легкоступов-сын
демонстрировал явные признаки влюбленности, и беспечная проказница решила
разом поиграть с обоими. Трудно поверить, но в итоге эта злая шалость
кровью умыла империю и ввергла народы в бездну такого ужаса, какой вряд ли
рассчитывал отыскать на палитре жизни-ада безвредно умствующий
предводитель.
   Благодаря развитому мозгу в своих притязаниях Петруша был несомненный
принципал, но натуре его не хватало решимости и не то чтобы отваги, а той
пьянящей жестокости, которую солдаты всех времен называли бесстрашием.
Кроме того, был он невелик ростом и слегка страдал избытком плоти. Иван
же, напротив, помимо ладной фигуры, отменно укрепленной принудительной
гимнастикой, имел натуру непреклонную и дерзкую, а что до образованности и
красноречия, в которых он уступал разумнику Петруше, то ему удавалось
успешно покрывать недостатки восприимчивым умом и интуицией. Среди
товарищей по корпусу Некитаев считался верховодом, что имело под собой
законное основание, подтвержденное недавней полевой экзаменацией, после
которой он был определен в кадетскую роту Воинов Блеска, считавшуюся
элитной в сравнении с подобными подразделениями Воинов Ярости, Воинов Силы
и Воинов Камня.
   Медвяный яд Таниного поцелуя, ее последующие слова, касания и взгляды -
все эти до невинности изящные фигуры соблазнения и умыкания еще свободных
от любви сердец сделали жизнь Ивана невыносимой. Он был уверен, что сходит
с ума (хотя бытует мнение, будто безумец всегда не осведомлен о своем
безумии); он чувствовал себя пойманным, как давешняя бабочка, в незримые,
ласковые, неумолимые тенета - он больше не принадлежал себе; сонм
болтливых демонов устроил балаган в его сердце - во все горло, глуша друг
друга, бесы держали неумолкающие, ранящие речи, каждый свою: отчаяние,
ревность, стыд, позор, оставленность; любое слово о сестре из посторонних
уст вызывало в нем трепет, слабость и жар; ему казалось, что кто-то
отменил привычную доныне действительность, ибо все в мире стало иным -
предметы, звуки, запахи, слова и лица; он мелочно соперничал с вещами,
которым сестра его намеренно или невольно уделяла хоть сколько-нибудь
внимания,- болезненно подозревал, будто она избегает его, будто пустячки и
досадные мелкие случаи интригуют против него, препятствуют забвению,
успокоению, бесчувствию; предельное одиночество, не человеческое -
мистическое, дающее силы наперекор всему упорствовать в своем заблуждении,
нахлынуло и поглотило его; внезапно он обнаружил в себе способность к
плачу; и наконец ему было доподлинно известно, что только он один сумел
увидеть Таню такой, какова она была в действительности, и никто больше не
способен на эту пронзительную непогрешимость взгляда. Ну вот, если теперь
сказать, что чувства Ивана стали сильнее его, это уже не покажется
вздором. В осязаемых до дрожи снах и в ярких дневных грезах он, великий
полководец, встречал луноликую фею со стальными глазами в альковах спален
покоренных городов - самых гнусных, самых развратных, самых желанных
спален. Он и прежде бредил войной, но теперь Танин образ неизменно вставал
перед ним из пламени пожаров, и леденящий ужас смертельной опасности обрел
для него ее лицо.
   Иван бежал от наваждения в лес, в поля, на дальние охотничьи мызы,
стараясь избыть, развеять неумолимый морок, но стоило ему возвратиться в
усадьбу, как темная кровь любви закипала в его жилах и выжигала разум. К
середине лета дошло до того, что в помыслах своих он готов был в смерти
искать избавления от Тани.
   Петруша тем временем с неумелым усердием продолжал куртизанить, упорно
не замечая подпаленного рядом пороха,- странности в поведении кадета он
относил отчасти за счет казарменного воспитания, отчасти списывал на
братские чувства, в число которых, по его понятиям, входила ревность к
воздыхателю сестрицы. Однако Иван в ответ на не сестринский поцелуй и
ревновал не по-родственному. То есть его заботило не соблюдение ухажером
предписанных приличий, а досадный факт существования соперника в
полноценном, не увечном виде. Опасности Петруша не чуял и однажды на свою
беду решил смутить душу кадета теологической беседой, превозмогавшей рамки
преподанного в корпусе катехизиса. В тот день они вдвоем купались в озере.
За завтраком Петруша выпил два бокала "Каберне", и ему хотелось блистать.
   - Ты, должно быть, заметил,- растянувшись под солнцем на камышовой
циновке, небрежно предположил Легкоступов,- что Христос не дает
инструкций, как следует поступать вслед за капитуляцией второй щеки. Не
говоря о том, что печень у человека и вовсе одна... Поэтому я не слишком
отхожу от христианства, утверждая: если тебя звезданули по щеке - подставь
другую, но потом непременно оторви обидчику голову. Словом, я хочу
сказать, что Бог - скорее личность, нежели абсолют, одновременно вобравший
в себя плерому гностиков, эн-соф каббалистов, праджню махаянистов и стихию
света манихеев.
   Лежавший рядом Иван безмолвствовал.
   - Берусь доказать,- дерзко заявил Петруша,- что Бог не вездесущ, не
всемогущ, не всеведущ и не всеблаг, а стало быть, не слишком от нас с
тобой отличен.
   - Не верю,- с военной прямотой возразил Иван.
   - Отчего же, изволь! Бог, сотворив мир и все сущее, то есть создав
пространство вне себя, тем самым ограничил себя, ибо находится вне
созданного им пространства. Следовательно, Бог не вездесущ.
   - Чушь! - отрезал Некитаев.
   - Вовсе нет. Ведь Бог добр. Будь Он вездесущ, Он был бы и во зле, и в
грехе, а это не так.
   Иван приподнялся и сел на циновке, по-турецки поджав ноги. На груди
его, рядом с нательным крестиком, покачивался на сплетенном из цветных
шелковых нитей шнурке золотой амулет в виде славянского солнца с короткими
и толстыми, как кудри, лучами.
   - Далее,- как по-писаному продолжил Петруша,- создав или допустив
время, явление, так сказать, самостоятельное, Бог вновь ограничил себя,
ибо Он не может уже сделать бывшее небывшим. Следовательно, Он не всемогущ.
   - Но это не так! - возмутился кадет Некитаев.
   - Это так, потому что Бог милостив. Будь Он всемогущ и не исправь зла
сего мира, Он являл бы нам не сострадание, а лицемерие.
   На загорелом лице Ивана проступило чувство неопределенного качества.
   - И наконец,- снисходительно подытожил Петруша,- сотворив души,
наделенные свободной волей, Бог оказывается не в силах предугадать их
поступки, иначе воля была бы несвободной. Следовательно, Он не всеведущ.
   - Не знаю почему, но это не так! - угрюмо заупрямился Иван.
   - Это так, ибо Он благ. Будь Бог всеведущ и знай злые помыслы людей,
готовых сознательно предаться греху, Он не допустил бы греха.- Петруша
шлепнул на плече треугольного слепня.- Если же тебе угодно настаивать на
том, что Бог всеведущ, то придется признать, что Он не всеблаг. Ведь люди
тогда, следуя Божьему промыслу, не могли бы избежать греха и поступить
иначе, чтобы не нарушить Его волю. Но в таком случае за все деяния и
прегрешения людей держать ответ перед Богом должен сам Бог.
   Посчитав, что продолжение беседы в том же духе будет, пожалуй, уже
избыточным бахвальством, дипломированный филолог Петр Легкоступов встал с
циновки и, потрогав свои горячие плечи, предложил окунуться. Иван остался
недвижим. В голове его недолгое время происходила какая-то трудная работа,
проделав которую, он тоже поднялся и легко двинулся за Петрушей к озеру.
Пробитая солнечным светом, который не то волна, не то поле, не то сонм
корпускул, прибрежная вода казалась рыжеватой. Ничего не подозревающий
Легкоступов, спугнув стайку водомерок, зашел в озеро по грудь, что удалось
ему за три с половиной шага, и тут настигший его Иван невозмутимо и
по-военному четко продемонстрировал усвоенный урок. Взяв в кулак волосы на
затылке Петруши, кадет Некитаев решительно окунул голову соперника в
озеро, вода которого, по непроверенным местным слухам, считалась целебной.
Извергая пузыри и поднимая придонную муть, Легкоступов забился и засучил в
воде руками, однако Иван держал жертву крепко. Когда Петруша обмяк и
пальцы его перестали цепляться за руки и ноги мучителя, Некитаев вытащил
едва живого герменевтика на берег.
   Стоя на карачках, Легкоступов довольно долго кашлял, выкатывая из орбит
красные глаза, хрипел и производил еще какие-то рвотные движения и звуки,
при которых из носа и рта его хлестали потоки целебной воды, сдобренные
"Каберне" и тягучей желчью. Наконец, насилу оправившись, Петруша немощно
растянулся на траве и судорожно прошипел:
   - Дрянь!.. Ублюдок!.. Я же утоп!
   Но Иван был мрачен и убедительно серьезен.
   - Пусть за то,- хмуро рассудил он,- Всеведущий сам с себя взыщет. Разве
не так выходит? - В глазах кадета не было никого - ни зверя, ни человека.-
Запомни, Легкоступов: я знаю, что кровь во мне стала черной.
   Кровь во мне переменилась, и теперь мне все можно. О Тане забудь. Ты
понял меня, Легкоступов?
   Петруша понял. Он еще не отдышался до конца, и взгляд его был мутным,
но он все понял.
   - Ты же брат ей...- вышла из него задохнувшаяся мысль.
   - А впредь давай устроим так,- предложил Иван,- я буду делать как
захочу, а ты будешь объяснять, почему я поступаю правильно.
   Как ни странно, эта мрачноватая шутка со временем преобразилась в некий
зловещий постулат, действительно определявший суть одного из уровней их
отношений. Однако это случилось потом. Теперь же Петруша подхватил свою
одежду и, бормоча довольно банальные ругательства, на нетвердых ногах
устремился к дому. Иван остался на берегу. Он сидел неподвижно над мерно
бликующей гладью, а из воды желтыми бисеринами глаз долго и неотрывно
смотрела на него узкая уклейка. Если и было сейчас в Иване что-то от
солнца, которым он когда-нибудь намеревался явиться державе и миру, то это
было солнце в затмении. На него легла тень безумия.
   Этой ночью Иван Некитаев вошел в спальню своей сестры. И Таня его
приняла - то ли из страха перед помрачением брата, то ли из артистической
потребности в острых переживаниях, из художественной тяги ко всему
запретному, преступному, оправданному пониманием простой вещи:
   всякий больше боится прослыть порочным злодеем, чем на самом деле быть
им. Так или иначе, но она без принуждения окунулась в эту терпкую ночь
греха, а вынырнув в июльском сияющем утре, объявленном пронзительным
воплем юрловского петуха, не умерла от стыда и раскаяния. Напротив, нечто
новое, какое-то зазорное, но оттого еще более сладкое упоение нашла она в
этой растленной любви, и с той ночи оба уже не упускали возможности во
всякое время сорваться в бездну своей кромешной тайны, в обоюдном
нетерпении не гнушаясь ни стогом сена со всей его скачущей травяной
мелочью, ни погребом со студеным ледником, ни обсыпанным пометом, пухом и
кудахтаньем чердачком курятника. Собственно, таиться им приходилось лишь
от стоячего воротничка попечителя, который по давно заведенному порядку со
всем семейством проводил летнее время в усадьбе Некитаевых (часто,
впрочем, отлучаясь по безотлагательным хозяйственным хлопотам), и его жены
- фанатички грибных и ягодных заготовок. От Петруши - едва ли не с
надменным вызовом - Иван почти не скрывался, а прислуга и местные
крестьяне заподозрить неладное могли не иначе, как застав нечестивцев с
поличным. Но в этом случае, можно не сомневаться, шестнадцатилетний Иван
Некитаев не остановился бы перед душегубством.
   Тем не менее, соответствуя своей непознанной природе, вскоре возник
слух - словно бы сам собой, как пыль, червь или плесень. Чтобы направить
домыслы в иное русло, луноликая фея Ван Цзыдэн, чувствительная к переменам
в тонкой атмосфере взглядов и недомолвок, однажды, как бы не замечая
присутствия в саду жены попечителя и горничной, кропотливо обирающих
колючий куст крыжовника, с громким смехом привлекла к себе подвернувшегося
под руку Петрушу и быстро, но выразительно его поцеловала. Затем Таня
отпрянула, закатила Петруше не слишком болезненную оплеуху и убежала
прочь, в пропахший кипящим вареньем дом. В тот же день она уехала в
Петербург. Спустя немного времени покинул некитаевскую усадьбу и наскоро
собравшийся Петруша. Домашним он сообщил, что едет гостить в Ялту, к
бывшему университетскому товарищу, однако плавки оставил предательски
трепетать в саду на бельевой веревке. Иван угрюмо и нелюдимо прожил в
имении еще неделю, после чего убыл в казармы кадетского корпуса,
напоследок изловив голосистого юрловского петуха и решительно свернув ему
голову.
    
 
  
                                     2
  
  
                                 Табасаран 
                       (за восемь лет до Воцарения)
 
   Аул взяли только к вечеру. Мятежники дрались отчаянно и вместе с ними
отчаянно дрались дети, женщины и старики. А когда они поняли, что
проиграли и решили наконец сдаться, уповая на милость победителя, капитан
Некитаев отказал им в своей милости. В назидание непокорному Табасарану.
   Так он поступал уже не раз, за что получил от повстанцев лестное
прозвище Иван-шайтан, ибо колыбель его, как считали горцы, качал сам
Иблис, постегивая младенца плеткой, чтобы тело бесенка было упругим, а
суставы - подвижными. Над саклями и дымящимися руинами взвились белые
флаги. Вокруг колебались травы и непоколебимо высились горы. Капитан
сказал: "У добрых хозяев рабы отвыкают бояться". И добавил: "Не истязать,
не калечить, не жалеть". Приказы комбата исполнялись беспрекословно.
Вскоре аул был безупречно мертв. Счет обоюдных потерь:
   на одного убитого имперского солдата - семьдесят шесть мятежников.
   Лично расставив посты, Иван Некитаев возвращался в лагерь. По всему
выходило, что несколько мятежников из отряда, который капитан настиг и
запер в ауле, прорвались в горы. Поблизости не было крупных банд, но
какая-нибудь шайка, наведенная беглецами, вполне могла попытаться ночью
наудачу атаковать сонный бивак. По распоряжению Некитаева солдаты в
нескольких местах заминировали дорогу и поставили растяжки на тропах.
   Однако горцы были здесь дома и, возможно, знали пути, о которых понятия
не имели имперские картографы.
   Тьма здесь тоже была незнакомая, чужая - не та, что в России, где ночь
реальна и нестрашна, особенно летом, особенно над рекой, когда по берегу
шуруют ежи, а под берегом рыщут раки. Иван взялся за полог, чуть
пригнулся, и в тот же миг чудовищный ледяной обруч стянул и безжалостно
обжег его мозг. Лютая стужа вспыхнула в глазах белым, судорога перекосила
лицо... но обруч уже ослабил хватку. Капитану был знаком этот кипящий
холод, этот любезный знак провидения, эта снисходительная подсказка
смерти. Некитаев перевел дыхание и выпрямился. Над головой по-прежнему
были только звезды и то, что между ними. Выходит, вновь вскоре кто-то
придет за его жизнью, которая ему неважна, как разница между "есть" и
"нет", "полно" и "пусто", ибо это одно и то же для тех, чья воля победила
тиранство разума. Но все равно он отдаст жизнь лишь тому, кто сумеет
достойно ее взять, кто сумеет загнать его, как дичь, как зверя, кто
поставит на него безукоризненный капкан.
   В полном мраке Некитаев щелкнул зажигалкой, ступил за ширму, сел на
шерстяной пол и привалился спиной к кровати. Подождал, пока сержант
устроится за вешалкой с одиноким дождевиком на рожке, и сбил язычок
голубоватого пламени.
   - Опять умышляют, ваше благородие? - шепотом спросил штурмовик.
   - Да, Прохор, опять. И мы их снова сделаем.
   - А то! - незримо осклабился в темноте Прохор.
   Что Некитаев знал о них? Солнце - чернильница Аллаха. Нуга, халва,
шербет. Раджеб, шабан, рамазан, шавваль. Муэдзин кричит с минарета, муфтий
толкует шариат и заказывает паломникам кувшинчик воды из Земзема.
   Михрабы всех мечетей смотрят на Мекку. Шейх читает диван газелей Саади
"Тайибат", что значит "Услады", и мечтает искупаться в Кавсере, что
(мечта) ничего почти не значит. Фарраш расстилает молитвенный коврик,
лифтер Али свершает свой намаз. В чаше Джамшида отражается весь подлунный
мир плюс звезда Зухра... Впрочем, это не о них. А вот о них:
   они нападают ночью и не используют трассеры, чтобы нельзя было засечь
стрелка, а горное эхо отечески покрывает их, не давая сориентироваться по
звуку. Они грызут гашиш, как сухари, и на спор ловят зубами скорпионов.
После рукопожатия с ними можно не досчитаться пальцев. Они берут
заложников и воюют, заслоняясь собственным прекрасным полом, который
весьма невзрачен. С ними нельзя договориться, потому что у них змеиный,
раздвоенный язык и они не помнят клятв. Они оставляют после себя
оскопленные трупы пленных, насаженные на шест скальпы и насмерть

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг