Крупеникова И.В. "Музыкант" //"Русская провинция". - 2000. - ©1 - С.12-16
Крупеникова И.В. "Музыкант"// "Предел бесконечности". - Тверь, ЧуДо, 2001. -
С.272-287
МУЗЫКАНТ
Добродушное майское солнце окинуло гигантский город прощальным взглядом.
Вечерние лучи коснулись крыш высотных домов, протекли вдоль пустеющих улиц и,
как заботливые материнские руки, тронули засыпающие в скверах липы и клены.
Рыжий костер вспыхнул в окнах, обращенных на запад. Карабкаясь вверх с этажа на
этаж, холодное отражение цеплялось за стекла квартир, и полыхало, будто живой
огонь, тщетно пытаясь заменить собой уходящее светило. А солнце чинно шествовало
за горизонт, оставляя земле нежное дыхание и тонкий аромат весны.
Вечер взошел на свой шаткий трон. Но напрасно рассылал он повсюду прохладные
ветры - вестников ночи. Оживление во дворах, очерченных серыми громадами
"сталинок", не угасало. Азартно стучали по грубо сбитому столу фишки домино, и
"рыба" неизменно сопровождалась громогласным хором безобидных ругательств. На
скамеечке неподалеку бабуси, поплотнее запахнув кофты, продолжали судачить о
Жилсобесе, о последствиях прошлогодней реформы, о новом ухажере Любки из
третьего подъезда и обо всем, что когда-то коснулось их вездесущих ушей. А
карапуз трех лет от роду, раскачиваясь на качелях, тонким визгливым голоском
оповещал всю округу о том, что он - Юрий Гагарин и его ракета летит в космос.
Большой видавший виды двор жил своими устоями, и каждый, возвращаясь домой
из бурлящих страстями контор, из охваченных новаторскими идеями заводов, из
беспокойных школ и вечно стремящихся в неведомое институтов, окунался в
атмосферу размеренного бытия. Казалось, ничто на свете не способно изменить
житейские порядки, спрессованные еще в тревожных тридцатых, устоявшие под
напором грозных сороковых и вдохновленные трудовыми пятидесятыми.
Открытое настежь окно тотчас впустило в квартиру все привычные звуки двора:
гомон детей, заливистый смех девчонок в сквере, густые басы отставников,
визгливый голос "управдомши", вопль кота, застрявшего на дереве, и далекий
перезвон трамваев. Без сомнения, так будет продолжаться, пока ночь не сомкнет
над неугомонным двором свои темные крылья. Мамаши загонят мальчишек домой,
притихнут и разбредутся по лавочкам юные пары, прохромает в свою коммуналку
сварливый Петр Васильевич - известный всем "капитан", и двор заснет, чтобы
встретить следующий день гимном Советского Союза из радиоприемника, включенного
на полную мощность этим самым "капитаном".
- Слышите? Скрипка... - Павел выпрямился, как струна, весь превратившись в
слух. - Мам, слышишь?
Мать отставила тарелку и прислушалась.
- Действительно, скрипка... Вивальди, кажется...
- Нет. Он импровизирует. Слышишь... Вот это сейчас было. Это больше похоже на
Грига... Какой пассаж! Мам, кто это играет?
Та передернула тонкими плечами и встала.
- Не знаю, милый. Хочешь, Борис вывезет тебя на балкон?
- Ага...
Мальчик в инвалидной коляске не отрывал глаз от открытого окна. Незнакомая
скрипка завораживала. Она взывала, требовала, грозила, жаловалась, страдала,
кляла. И с каждом пассажем, с каждой новой нотой, из непознанных уголков
сознания выступала капля тревоги.
- Пашка! Эй, очнись на секунду. Куда тебя доставить?
Мальчик поднял глаза на старшего брата. Борис, держа в зубах карандаш, а под
мышкой тетрадь, взялся за ручки инвалидной коляски.
- Скрипка. Я хочу посмотреть, кто играет.
- Ясно, значит - на балкон.
Борис аккуратно прокатил кресло по ковру, приналег на него, чтобы без толчка
пересечь порог, и мягко нажал на тормоз.
- Прибыли. Гляди!
Он повернул коляску так, чтобы Павел мог обозреть двор.
Здесь, где стены не вставали на пути звука, скрипка показалась мальчику еще
более прекрасной и... опасной. Он сам не успел понять, откуда взялась мысль об
опасности, но уверился в ее истинности без колебаний.
- Вон он, твой музыкант.
Павел проследил за взглядом брата и увидел. Практически напротив, на балконе
четвертого этажа их П-образного дома стоял худощавый человек со скрипкой у щеки.
Его правая рука плавно скользила над струнами, и невидимый отсюда смычок вел за
собой в жизнь новые и новые ноты.
- Что-то я этого типа раньше не видел, - продолжал Борис. - Может в гости
приехал?
- Он призывает боль, - прошептал Павел. - Эта серенада посвящена боли и
гневу!
- Почему? - молодой человек отложил тетрадь на подоконник и во все глаза
следил теперь за экстравагантным скрипачом в черном домашнем халате. - Паш, с
чего ты взял? Он просто играет. Вроде даже Моцарта.
- Нет. Он играет свою музыку... Неужели ты не чувствуешь?
Мальчик в отчаянии посмотрел на старшего брата.
- Ну... - протянул тот, - я не настолько хорошо разбираюсь в скрипках, и
вообще...
"Если он мне не поверит, я останусь один," - мелькнуло у Павла. И тут же
скрипка подхватила "один, один, один!". Леденящий душу перелив прорезал сумрак и
отчаянием обрушился на сознание. Мальчик вжался в спинку кресла и зажмурился.
Если бы ноги, бездвижные от рождения, могли подчиняться ему, он убежал бы с
балкона без оглядки.
- Оп-ля! Хороши приятели!
Это воскликнул Борис, разглядывавший угол сквера и детскую площадку по
соседству. Павел с трудом заставил себя отвлечься от пугающей музыки. Возле
деревьев, где обычно детвора играла в Юрия Гагарина, раздавался отчаянный
мальчишеский рев. Кучка пацанов сгрудилась возле одного, сидевшего на земле и
растирающего по грязной физиономии слезы вперемешку с кровью.
- Чего-то не поделили, - прокомментировал Борис. - Один толкнул другого, а
тот ему по морде палкой. Вот она - детская жестокость в действии, - он
многозначительно кивнул головой, как бы соглашаясь сам с собой.
Напыщенная деловитость брата вызвала у Павла едва заметную усмешку, но нечто
тут же заставило насторожиться. Понадобилось несколько мгновений для понимания
причины. Скрипка замолчала. Таинственный музыкант исчез.
Остаток вечера Павел ни словом не обмолвился о скрипаче, но Борис отчетливо
видел на лице брата следы пережитого потрясения. Мальчик с раннего детства
считался чрезмерно впечатлительным. Было время, когда музыка буквально
руководила его настроением. Родственники и друзья матери находили тому
единственное объяснение: ребенок, прикованный к инвалидному креслу, имеет особую
тонкую психику, а музыкальная одаренность - плата природы за отнятые ноги. Мама
никогда не поддерживала подобные разговоры, но Борис, старший сын, искренне
верил, что его брат - гений. Мальчик имел потрясающий слух, способный различать
тончайшие оттенки звуков, и великолепное музыкальное чутье. Его пальцы, касались
ли они скрипичных струн, клавиш фортепьяно или грифа маминой виолончели, творили
чудные напевы, и его музыка, будто ожившая после сказочного сна птица, парила
над миром, открывая людям невиданные просторы. В неполные четырнадцать лет Павел
мог бы состязаться за пальму первенства с любым признанным музыкантом. Но
кресло-каталка, неизменный атрибут квартиры, сковала юного музыканта в
безжалостных объятиях.
- Паш, сыграй что-нибудь, - попросил Борис.
Тот машинально потянулся за инструментом.
- Бетховена, ладно? - поспешно добавил брат.
Тонко запела скрипка. Сначала глухо, затем увереннее и увереннее зазвучала
воздушная серенада. Борис понаблюдал за выражением лица Павла, убедился, что
напряжение постепенно сходит на нет, и молча отошел к своим чертежам.
Удивительно, но работа над проектом пошла значительно лучше.
Борис, как ни торопился домой, застал мать уже в дверях.
- Я же просила тебя не задерживаться, - раздраженно бросила она, на ходу
поправляя шляпку. - Ужин на плите. Сегодня опера в трех действиях, и я вернусь
только к полуночи. Будьте умницы.
Ее каблучки застучали по лестнице.
"И почему все музыканты ходят в черном?" - неожиданно для себя подумал
Борис, когда черное платье мамы мелькнуло в лестничном пролете.
Почти каждый вечер мать вот так, как сегодня - непринужденно, легко и
грациозно - уходила на концерт. Но всякий раз она старалась дождаться
возвращения старшего сына. Сначала из школы, теперь из института. Борис знал,
чего она боялась, и поклялся себе со всей юношеской откровенностью, что никогда
не оставит Пашку одного. Никогда - даже если на кон будут поставлены его
благополучие, карьера, любовь. Однажды он, в порыве откровенности, выложил это
брату. Пашка в первый момент растерялся, а потом выпалил. "Нет уж! Ты станешь
архитектором, женишься, а я буду вдохновлять тебя и учить твоих детей музыке".
- Гулять пойдем сегодня? - спросил Борис, водрузив на сушилку последнюю
тарелку.
- А ты не занят? - в голосе брата слышась надежда.
- Не-а. Пошли!
Скамейки возле дома были заняты соседскими тетушками, но чуть только Борис с
Павлом на закорках вышли из подъезда, соседки торопливо подвинулись, уступая
место мальчику-инвалиду. Молодой человек оставил брата под их опекой, а сам
побежал за креслом-каталкой. Под добродушное перешептывание и растроганные
взгляды, он осторожно перенес Павла в его коляску и покатил по дорожке к скверу.
- Ну как, все дворовые новости выслушал? - поинтересовался он, когда бабуси
остались вне области звуковой досягаемости.
- Новость одна: "Капитан" помер, - бухнул Павел.
- Ух-ты... Да- а... - Борис не нашел, что ответить.
- Громких побудок уже не будет, - продолжал мальчик. - Жалко Петра
Васильевича. Шумный был, но ведь добрый же, а?
- Пожалуй. Сердце, небось?
- Вроде так.
Пауза, призванная стать своеобразной минутой молчания, вдруг разлетелась на
куски. Скрипка! Ее пронзительный голос донесся до сквера, и над головами братьев
заметалась нетерпеливая фуга. Даже Борис, никогда не делавший серьезных успехов
в музыке, смог различить то, что, безусловно, мгновенно уловил Павел. Скрипка
радовалась. Однако радость эта не походила на эмоции человека в приподнятом
настроении. Восторг был вызван отнюдь не очарованием майского вечера - фуга
злорадствовала над весной, над солнцем, над свежей зеленью, над стрижами,
носящимися в поднебесье, над смехом детей и воркованием молодух во дворе. Пальцы
Павла, шершавые и жесткие от постоянного скольжения по струнам, впились в руку
брата.
- Он воспевает смерть, - пробормотал он. - Борь, слушай! Он же плюет в лицо
живущим!
Скрипка плела новые и новые кружева: вот над сквером вспорхнула полька,
которую сменил гавот, затем начались невообразимые вариации цыганских мелодий и,
наконец, все стихло.
Борис стремительно развернул коляску и, повинуясь их общему невысказанному
желанию, побежал назад, к дому. Павел, рискуя вывалиться из кресла, всем своим
существом рвался вперед, едва держась за подлокотники. Коляска подпрыгивала и
тряслась на колдобинах, Борис толкал ее перед собой, что было сил, а мамаши,
гулявшие в сквере с малышами, удивленно оборачивались, чтобы проводить взглядом
этот странный тандем.
Братья оказались во дворе. Балаболки-соседки на скамеечках, дети возле
качелей, врач из первого подъезда выводит на прогулку своего пса, доминошники
собираются за самодельным столом.
- Неужели его никто не слышал? - Павел испуганно осматривал невозмутимый
двор.
- Может и слышали, - Борис переводил дух после гонки по скверу, - да ничего
не поняли. Чудак вышел на балкон поиграть на скрипке - что тут особенного?
Мальчик перевел на него взгляд. Брат был почти напуган, хоть и пытался это
скрыть, следовательно, решил Павел, пришло время высказать свои предположения.
- Мне кажется, Музыкант... он больше, чем просто музыкант. Помнишь, вчера он
играл о боли. Он как бы звал ее, и в результате ребята передрались до крови. И
Петр Васильевич тоже: ведь крепкий был старик, и вдруг сердце отказало.
- Э-э, подожди. Ты хочешь сказать, что Музыкант убил "Капитана"?!
- Нет! То есть... не буквально убил. Косвенно, может быть.
- Ладно, стоп, - Борис решительно развернул кресло и опять покатил его в
парк. - Мистика тут не при чем. "Капитан" своей сварливой натурой любого мог
довести до белого каления. Вот этот тип и обрадовался, когда старик умер. Гадко,
конечно, но в милицию его за это не приведешь.
- Но его музыка... - начал было Павел.
Брат перебил.
- Завтра я с этим скрипачом поговорю, обещаю.
- Ты его знаешь?! - Павел всем телом развернулся в кресле.
- Я видел его утром на остановке. Наверное, он мне и раньше попадался, но я
не замечал.
- Ты предъявишь ему обвинение? - серьезно спросил мальчик.
Вместо ответа Борис полушутя щелкнул брата по затылку.
- Думай, что говоришь! Какие обвинения? И вообще, выкинь все из головы.
- Борь, ты ж мне веришь, - потирая голову, укоризненно заметил Павел.
- Верю-неверю. Поживем - увидим. А пока давай о чем-нибудь путном поговорим...
Борис пропустил два автобуса, но Музыканта так и не дождался.
Раздосадованный, он явился в институт, опоздав на полчаса, получил нагоняй от
преподавателя и просидел остаток дня в легкой прострации. Злосчастные фуга,
полька, и гавот звучали у него в ушах, будто скрипач до сих пор исполнял свое
попурри. И на каждом новом круге этой "пластинки", молодой человек больше и
больше думал о предположениях младшего брата. Причем одна нехорошая мысль
бултыхалась в океане его подсознания, время от времени выныривая наружу.
Наконец, он выловил ее и удержал на поверхности. На мгновение его прошиб
холодный пот. Мысль была такова: что если Музыкант действительно ВЫЗЫВАЕТ боль и
смерть? А Павел способен видеть эту музыку лучше, чем кто-либо!
Едва дождавшись окончания последней лекции, Борис ринулся домой. С
автобусной остановки он мчался бегом, прихватив сумку под мышкой, и, заворачивая
под арку родного двора, неожиданно увидал впереди себя Музыканта. Сухой высокий
человек в темно-сером грязноватом плаще и потертой шляпе, со старомодным
портфелем в руках устало шаркал к своему подъезду. В его сутулых плечах, вялой
походке не было ничего от подтянутого маэстро, за которым братья наблюдали два
дня назад. И тем не менее перед Борисом шел именно тот человек - хозяин
небольшой комнаты с балконом в коммунальной квартире напротив на четвертом
этаже.
Борис собрался с духом и уверенным шагом двинулся за Музыкантом.
- Здравствуйте, - громко окликнул он.
Худощавый в шляпе удивленно обернулся.
- Приветствую. Чем обязан, молодой человек?
- Я... - Борис не позволил себе мяться на месте, - я хотел выразить свое
восхищение вашей игрой. Знаете ли, у нас музыкальная семья, мы ценим хорошую
музыку. Прошедшие два вечера мы с удовольствием вас слушали. А ваш инструмент
достоин вашего таланта.
На лице худощавого выразилось неподдельное изумление.
- Вы обознались, юноша. Мой инструмент, это счеты, - он усмехнулся
собственной шутке. - И все "гаммы" раскладываются по дебету и кредиту. Я
бухгалтер.
- Да, но скрипка, - растерялся Борис. - Скрипач на вашем балконе! Вивальди,
Моцарт, Бах!
Он осекся, уловив мелькнувшую в глазах собеседника непонятную искру.
- О, вы ошибаетесь. Признаюсь вам честно: в музыке я ничего не понимаю.
Однако, пожалуй, я что-то слышал вчера. Возможно, скрипка. Этажом выше, должно
быть.
Он переложил из руки в руку портфель. При этом движении взгляду Бориса
открылась левая ладонь "музыканта". Костлявая, с ужасно сухой желтоватой кожей и
толстыми узлами суставов, с морщинистыми пальцами, эта рука никак не могла
принадлежать скрипачу. Таким пальцам не дано прижимать струну, любая скрипка
отчаянно взмолилась бы о пощаде, возьми бухгалтер ее в руки.
- Яков Ильич, - бухгалтер церемонно приподнял шляпу. - Приятно было
познакомиться.
- Борис, - молодой человек, не имея шляпы, автоматически протянул соседу
руку. - Взаимно.
Рукопожатие Якова Ильича было слабым, стариковским. Борис решил про себя,
что тот не совсем здоров. Это подтверждали и желтоватый цвет кожи, и тяжелые
мешки под глазами на узком худом лице, и глаза, будто затянутые тусклой пленкой.
Яков Ильич не спеша прошествовал к пятому подъезду. Борис еще несколько
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг