себя в самом конце длинной очереди. Он хотел сесть на коня и уехать, но...
Белый конь жевал клевер и был счастлив. Гирудина жевала клевер и была
счастлива. Пан Пратхавец сорвал себе листок клевера и посадил на коня
прекрасную Гирудину.
Пан Пратхавец! Где ты, пан Пратхавец?
- Здесь я! - пан Пратхавец вылез из-под камня, под которым дремал
последние два часа, и уставился на свою подругу. - Ну, чего тебе?
Прекрасная Гирудина была особенно прекрасна в гневе, и, кажется, она
понимала это.
- Чучело, - сказала она. - Ты посмотри, на кого ты похож!
Нет, пан Пратхавец не был ни на кого похож, он всегда отличался своей
индивидуальностью.
- Не сердись, - сказал он, когда любой другой сказал бы на его месте:
"Заткни глотку!", и, вместо принятого в подобных случаях: "Старая ведьма",
добавил: - Родная моя!
- Идиот! - сказала пани Гирудина.
На это можно было бы многое возразить, но пан Пратхавец молчал,
утверждая свою индивидуальность.
Ну и что? Что с того, что прекрасная Гирудина, за которой он забрел на
край света, оказалась обыкновенной пиявкой (впрочем, о ней так и написано
в учебниках зоологии, но пан Пратхавец учебников не читал)?
Стоит ли из-за этого выходить из себя? И если жизнь не удалась и в
будущем нет никакого просвета - стоит ли из-за этого портить себе
настроение?
Нет, не стоит - решил пан Пратхавец и полез под свой камень.
Все далеко. И то, что еще близко, тоже уже далеко. И никому нет дела до
пана Пратхавца, никто даже не помнит о нем...
И все же есть один город, и в этом городе есть один дом, в котором
помнят о пане Пратхавце.
В этом доме живет мой друг физиолог, который знает о животных столько,
сколько знают одни физиологи. Но он ничего не знает о пане Пратхавце. О
пане Пратхавце знает его дочь.
Нас было трое в машине, и была ночь, и мой друг физиолог старался не
уснуть у руля, изо всех сил борясь с собственной физиологией.
- Вы слышали о пане Пратхавце? - спросила девушка.
И тут она мне о нем рассказала.
- Пан Пратхавец - рыцарь на белом коне. Это ничего, что он маленький
рыцарь и конь у него маленький. А может, у него и вовсе нет коня, но все
равно он рыцарь на белом коне, потому что такой у него характер. Он
победил самого Мечехвоста - этого, знаете, из ракообразных?
Рыцари, рыцари, и каждый на белом коне. Они бродят по дорогам,
протоптанным много столетий назад, заезжают в замки, поднимая их из
развалин.
- Они встретились на берегу моря, - сказала девушка, - и пан Пратхавец
крикнул: "Эй, Мечехвост, вызываю тебя на поединок!" Ракообразный Мечехвост
попятился, трусливо размахивая своим мечом. "Оставьте, пан Пратхавец, -
взмолился он, - зачем нам ссориться?" - "Нет, - сказал пан Пратхавец, - я
не оставлю, и я буду ссориться, потому что ты такой-сякой ракообразный и
мне противно на тебя смотреть!"
"Не связывайтесь со мной, пане Пратхавец, - попросил Мечехвост. - Я
ведь, видите, какой большой, и панцирь у меня есть, и все такое. Подумайте
о себе, пане Пратхавец!"
Но пан Пратхавец не стал думать о себе. Он вырвал у Мечехвоста меч и
занес над его головой.
"Ах, пане Пратхавец, зачем вы это делаете? Не жалеете себя, хоть меня
пожалейте!"
И тогда пан Пратхавец его пожалел.
"Ладно, живи, - сказал он, - только больше мечом не размахивай".
"Я не буду, - сказал Мечехвост. - Я теперь стану совсем другим. Вот
увидите, пане, теперь вы меня не узнаете!"
- Въезжаем в Торунь, - сказал мой друг физиолог. - Красивый город,
жаль, что не сможешь его рассмотреть.
Я напряженно всматриваюсь в темноту, и передо мной вырастает красивый
город Торунь. В центре старинная крепость с бойницами, окруженная рвом, на
крепостных башнях перекликаются часовые. А вон там, в окне, сидит молодая
полячка и выглядывает кого-то - откуда? Может быть, с прошлой войны?
Не знаю, хорошо ли я рассмотрел город Торунь, Было темно, и, возможно,
я увидел совсем не то, что было в действительности.
Мы едем дальше. Мой друг рассказывает мне о Леце, замечательном
польском юмористе. "Лец" по-древнееврейски означает паяц - такую маску
избрал для себя писатель. На самом деле юмор его очень серьезен и глубок,
и в нем мало веселого. Не подпрыгивай высоко, - предупреждает Лец, - иначе
из-под тебя могут утащить землю.
Мы едем дальше, осторожно подпрыгивая на ухабах. И свет наших фар
рассекает ночь подобно мечу, который вырвал у врага пан Пратхавец.
Пан Пратхавец лежал под своим камнем и думал о жизни. Что можно думать
о жизни? Ну вот, думал он, погода снова испортилась. А, да бог с ней, с
погодой, не в ней счастье.
Гирудина возится по хозяйству. Она встает рано утром и сразу начинает
возиться. И возится целый день, до позднего вечера. Пускай. Пан Пратхавец
не собирается ей мешать. Сам-то он понимает, что не в хозяйстве счастье.
Пан Пратхавец выбирается из-под камня и идет к соседу Мечехвосту.
Препротивный тип, смотреть не хочется, но ведь в конце концов можно и не
смотреть. Просто посидеть, поговорить по-соседски.
- Добрый день, пане, - говорит сосед Мечехвост, - чудесная погода, не
правда ли?
- Правда, - соглашается пан Пратхавец, не желая по пустякам вступать в
спор.
- Как жизнь? - спрашивает сосед Мечехвост.
- Спасибо, не жалуюсь.
- И напрасно. С такой пиявкой, как ваша, трудно прожить, не жалуясь.
- Ну что ж, - вздыхает пан Пратхавец, внутренне не соглашаясь. Ему не
нравится, как Мечехвост называет его Гирудину, да и вообще вмешивается в
его жизнь. Жизнь как жизнь, не в ней счастье.
- Такие наши дела... - говорит пан Пратхавец, отводя глаза, потому что
ему противно смотреть на соседа.
Мой друг физиолог едва не налетает на столб, который, воспользовавшись
темнотой, каким-то образом выбежал на середину дороги. После этого мы все
молчим, общими силами стараясь не сбиться с курса.
Я думаю об этой стране, о которой прежде знал только по книгам. О
стране гордых рыцарей, воевавших от моря до моря. Но рыцари ушли, оставив
в музеях свои доспехи, а по музеям ходить не хочется - слишком уж там все
мертво.
Я не бываю в музеях. Я просто хожу по этой земле, дышу этим воздухом.
Иногда забредаю в пустые костелы, до того величественные, что хочется
молиться - только не знаешь, кому.
Меня занимают названия. Кафе "Под орлом", парикмахерская "Фигаро" - в
честь знаменитого цирюльника из Севильи, клуб Тринадцати муз. Почему
тринадцати? На этот вопрос никто не может ответить. Ну, девять
официальных, плюс музы кино, живописи, архитектуры. А тринадцатая?
Возможно, это и есть муза туризма, муза дальних странствий, как ее принято
называть?
- Прошем пана, цо то ест за брама?
- Брама портова, - подбираю я польские слова, вместо того, чтоб
поговорить по-русски с русским человеком.
Всюду туристы. Они ходят за экскурсоводом, как дети за фребеличкой, -
то разбредаясь по сторонам, то опять собираясь в кучу. Они слушают и,
плохо понимая язык, пытаются уловить интонацию. Вот этот замок, судя по
интонации, относится к пятнадцатому веку, а этот - к четырнадцатому...
В Мендзиздрое босой швед заедает пиво буханкой хлеба. Он очень
общителен, но не знает польского языка. И тогда, чтоб как-то наладить
контакт, швед поет для поляков на французском языке русскую песню "Я люблю
тебя, жизнь".
Варшава...
Между Дворцом культуры и науки и остальным городом на первый взгляд нет
ничего общего, но на самом деле между ними существует определенная связь:
с башня Дворца видна вся Варшава - со всей Варшавы видна башня Дворца.
Я не поднимался на эту башню, чтобы посмотреть на Варшаву сверху, - мне
кажется, что любой взгляд сверху искажает действительность. Я смотрел на
Варшаву с улиц, и дома не заслоняли мне города, потому что и они ведь были
Варшавой. И колонна Зигмунта была Варшавой. И киоски "Ruch" были Варшавой.
Памятник героям гетто закрыт на ремонт. Он окружен решеткой лесов, и
герои словно бы рвутся выйти из-за решетки, чтобы напомнить о себе живым.
Памятники нуждаются в ремонте. Памятники смертны, как люди. И что было
бы с памятниками, если бы их не поддерживала бессмертная память людей?
Фредерик Шопен. Он сидит свободно, и даже камень не сковывает его.
Огромный, но совсем не величественный. Лысый толстяк с портфелем -
величественный, но далеко не огромный - фотографируется на фоне Шопена,
вернее, внизу, у пьедестала, с трудом доставая до ног. Небольшие люди
должны бы иметь при себе постаменты.
- Скоро Быдгощ, - говорит мой друг, - там и заправимся.
Пан Пратхавец спешит на службу. Он работает у Тритона, который совсем
не разбирается в делах, и за него разбирается в делах пан Пратхавец. Но он
старается делать вид, что не очень разбирается, во всяком случае - хуже
пана Тритона. Иначе можно потерять место, а кто тогда будет содержать
Гирудину? Конечно, Гирудину найдется кому содержать, но хотелось бы, чтобы
это был он, пан Пратхавец.
- Ну, что там у нас в болоте? - спрашивает его Тритон, плохо разбираясь
в делах.
- В болоте как в болоте, - отвечает пан Пратхавец, хорошо разбираясь в
делах.
- А как вам понравилась моя идея? - спрашивает Тритон, имея в виду идею
пана Пратхавца.
- Очень понравилась, - отвечает пан Пратхавец, имея в виду то же самое.
Потом он садится и начинает служить.
Он пишет письма, которые подпишет потом Тритон, и сочиняет указания,
которые получит потом от Тритона. А в перерыве между письмами и указаниями
он вспоминает город Краков, в котором его принимали в Королевском дворце.
Кажется, он приехал туда на белом коне. На белом или на каком-то другом?
Теперь уже трудно припомнить...
История - моя поздняя любовь, в школе мы с ней не понимали друг друга.
Я не выносил этих деятелей, которых нужно запоминать вместе с датами
рождения и смерти, а также значением, которое они имели для последующих
деятелей. Может быть, человек, который не имеет еще своего прошлого, не
способен вообще думать о прошлом?
Теперь я люблю прошлое. Прошлое - это будущее, которое уже позади. Это
пройденный материал, который надо всегда повторять, чтобы правильно
усваивать новое. Краков - это история. Освенцим - это история. На старом
еврейском кладбище в Кракове стоит большая стена, сложенная из осколков
разрушенных гитлеровцами надгробий. На каждом осколке - обрывки слов:
память умершим и поруганным. Кому полслова, кому одна буква... Эта стена -
тоже история...
Щецин. Польский город, который долго принадлежал Пруссии. Метрового
роста слова: МЫ СЮДА НЕ ПРИШЛИ, МЫ СЮДА ВЕРНУЛИСЬ. В Щецине мне показали
дом, в котором жила принцесса Ангальт-Цербстская - до того, как стала
русской царицей Екатериной II.
Новый Старый город, построенный на месте разрушенного в войну Старого
города. Никто не даст ему его лет, от него веет действительной стариной,
которая в данном случае предпочтительней молодости. Потому что старина -
это история...
Быдгощ давно позади, ночь позади - она сошла на какой-то там станции. И
сразу стало видней - и смотреть, и думать...
- А все же этот Пратхавец никчемный тип. И Гирудина его вздорная
баба...
- Ну что вы, как можно так говорить? Вы совсем не знаете пана
Пратхавца!
Пан Пратхавец - это рыцарь на белом коне. Он воевал за свою страну,
защищая ее от иглокожих и двоякодышащих. А потом пришли рептилии, которые
задумали всех превратить в пресмыкающихся. Они опутали землю колючей
проволокой, и пан Пратхавец оказался с той, внутренней, стороны. Но он все
равно боролся.
Сейчас он далеко и, наверно, тоскует по своей стране, по своему
любимому городу Кракову. Он вспоминает, как бродил по его улицам, когда
все уже спали, а он не хотел уснуть, потому что для этого нужно было
закрыть глаза - а как закрыть глаза перед такой красотой? Может быть,
сейчас в той, чужой стороне он затевает войну с хищными иглокожими, может,
спасает беззащитных моллюсков, которые сами не могут за себя постоять?
Мне стыдно. Я действительно плохо подумал о пане Пратхавце. Нет, он не
дружит с Мечехвостом и не служит Тритону, он воюет с ними, как подобает
благородному рыцарю.
Пан Пратхавец, рыцарь на белом коне. Это ничего, что о нем пишут в
учебниках зоологии. Ведь когда дело идет о доблести, о верности и любви,
нельзя слишком доверять зоологии. В конце-то концов не в ней счастье.
1966
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 22.08.2001 13:31
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг