Феликс Кривин.
Конец жанра
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Хвост павлина". Изд. "Карпаты", Ужгород, 1988.
OCR spellcheck by HarryFan, 16 January 2001
-----------------------------------------------------------------------
ЭТО БЫЛ НЕ ДАНТЕС...
Известный пушкиновед, непревзойденный специалист по забытым,
ненайденным и ненаписанным рукописям Пушкина, случайно заглянул в журнал,
раскрытый соседом по трамваю, и прочитал там рассказ "Как хорошо, что ты
пришел..." Пришел, как выяснилось, не Пушкин, но это только раззадорило
пушкиноведа, и он заглянул в журнал пристальнее, ища в нем следы любимого
поэта. Следы, как это обычно бывает, тут же и отыскались. О Пушкине было
сказано и даже приведено неизвестное стихотворение, написанное великим
поэтом в ранние годы, когда он еще не знал цены своим произведениям и
разбрасывался ими так, что на розыски их требовались столетия.
Домашний анализ убедил пушкиноведа, что стихи принадлежали не Пушкину.
Размер был не тот: анапест. Можно было предположить, что стихотворение
принадлежит А.К.Толстому, однако в литературе указывалось не раз, что
А.К.Толстой отдавал предпочтение амфибрахию. "Князь Курбский от царского
гнева бежал..." (Полн. собр. соч.; С.-Петербург, 1907. т.1. с.239). Или
"Средь шумного бала случайно..." (Там же. с.374). Но, с другой стороны, у
того же Толстого: "У приказных ворот собирался народ..." (Там же. с.247),
- явный анапест! Но тогда почему не вспомнить пушкинское: "А в ненастные
дни собирались они..." (Собр. соч., Москва, 1959. т.2. с.578)? Впрочем,
анапест не был характерен для нашего гениального поэта. А для кого он был
характерен? "Ерофей-генерал побеждал и карал Пугачева и Разина Стеньку..."
Это Л.Н.Трефолев ("Библиотека поэта". Ленинград, 1949. с.97). Возможно,
автор рассказа, явный непушкиновед, приписал Пушкину строки Трефолева?
Может быть, раннего Трефолева, забытого, ненайденного или ненаписанного
Трефолева, но все же не Пушкина, а Трефолева. Или, в крайнем случае,
А.К.Толстого.
Это был первый повод усомниться в научной достоверности трамвайного
рассказа. Вторым поводом был ненаучный метод исследования. Автор пишет,
что стихотворение он обнаружил при помощи некоего аппарата, позволившего
ему видеть прошлое и даже читать в этом прошлом рукописи, которые до
нашего времени не дошли. Если б автор был немного знаком с предметом, он
знал бы, что читать даже те рукописи, которые дошли, представляет
известную трудность, так как нужно сначала установить их местонахождение.
И наконец третьим, самым весомым поводом для сомнений было то, что в
подзаголовке трамвайного рассказа стояло антинаучное слово: "Фантастика".
Если автор сам считает свои изыскания фантастикой, то почему мы должны им
верить? Быть может, он сам написал эти стихи и фальсификаторски
приписывает их Пушкину...
Вскоре пушкиновед сидел в квартире у непушкиноведа и имел с ним
полунаучный (со стороны гостя), полуфантастический (со стороны хозяина)
разговор.
- Фантастика фантастикой, научная фантастика - научной фантастикой, но
это не дает права подрывать основы пауки.
- Но я действительно видел, как он писал эти стихи!
- Кто... писал?
- Пушкин, - сказал хозяин с легкостью, с какой упоминают это имя
непушкиноведы. - Юный Пушкин, мальчик четырнадцати лет.
Впервые при маститом столпе пушкиноведения назвали мальчиком великого
поэта.
- Вы видели... как Александр Сергеевич... Надеюсь, это было во сне?
- Нет, не во сне. Вот на этом аппарате. - Трамвайный фантаст указал на
предмет, отдаленно напоминавший кухонный комбайн, лучший помощник домашней
хозяйки.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал гость. При этом вид у него был немного
испуганный.
- А вы не хотите сами посмотреть?
Пушкиновед не хотел. Но он себя заставил. Ради Пушкина. Как известно,
путь к истине устлан не только розами, но и шипами.
Дальше все происходило как во сне. У кухонного комбайна вдруг открылся
экран, и на нем замелькали человеческие фигуры.
- Вон, видите, человек к нам спиной? Это Фет. У него в руках сборник
Тютчева. А вон, видите, к нам спиной? Это Аполлон Григорьев.
- А почему они все спиной?
Хозяин объяснил это исторической обстановкой. То есть, они
действительно так стояли, и теперь уже поздно что-то менять.
- Летний сад. На скамеечке гимназист читает "Отечественные записки"...
- комментировал немое изображение непушкиновед.
В верхнем правом углу мелькали цифры: ...1867... 1859... 1843...
- Черная речка, - объявил владелец аппарата, - сейчас здесь появятся
Пушкин и Дантес.
Это был совершенно не научный метод исследования, но оторваться было
невозможно.
- Дантес, - прошептал фантаст.
Пушкиновед хорошо знал Дантеса. Он знал всех друзей и врагов Пушкина
лучше, чем собственных друзей и врагов. Дантеса он узнал бы не только в
лицо, но даже по почерку. Да, он узнал бы Дантеса. Но это был не Дантес.
Это скорее был... как же его фамилия? Да ну же, он часто бывает в Доме
литераторов... Пушкиновед не раз с ним встречался на заседаниях секции
критики, но вспомнить его фамилию не мог, потому что был специалистом по
девятнадцатому, а не по двадцатому веку. И вот этот критик, выдававший
себя за Дантеса, поднял пистолет, похожий на шариковый карандаш "Привет из
Одессы", и стал наводить его на стоящего перед ним... Пушкиновед поспешил
перевести взгляд на стоявшего перед Лжедантесом Пушкина. Да, конечно, это
был не Пушкин. Это был известный поэт, тоже часто бывавший в Доме
литераторов, но фамилию которого пушкиновед вспомнить не мог, потому что
был специалистом по девятнадцатому, а не по двадцатому веку. И все же его
встревожила судьба известного, хотя и забытого поэта, и, впервые
почувствовав в себе силу предотвратить историческую катастрофу, пушкиновед
рванул ручку аппарата так, что десятки лет промелькнули за одно мгновение.
- Осторожней с историей, - недовольно проворчал владелец аппарата. -
Резкие скачки, особенно назад, чреваты серьезными последствиями.
- У вас здесь все перемешалось, - в свою очередь проворчал специалист
по девятнадцатому веку. - Не поймешь, где, кто и когда...
- Исторические напластования, - пояснил непушкиновед. - Пласты времени
накладываются один на другой, настоящее давит на прошлое, придавая ему
свой собственный облик.
- Вы хотите меня уверить, что я видел Пушкина?
- Да, вы видели Пушкина, - твердо сказал трамвайный фантаст. - Мы
многое видим, но не узнаем, потому что на окружающую реальность
напластовывается наш субъективный мир, и мы многое видим таким, каким сами
желаем видеть...
Разговор приобретал все более ненаучный характер, и пушкиновед
чувствовал, что в таких разговорах он не силен. Вся его закаленная в
научных спорах аргументация поникла перед этим кухонным комбайном, который
мог состряпать любой исторический факт, как стряпают борщ или котлеты.
Фантастика! Да, именно фантастика, ухватился он за это компрометирующее
любую научную концепцию слово и сказал, чтобы побольней уязвить
собеседника:
- Пушкин никогда не писал фантастики.
Это было метко сказано. Уже торжествовавший было победу трамвайный
фантаст сразу сник, и даже дилетанту от пушкиноведения было бы ясно с
первого взгляда: нет, он не Пушкин.
- В следующий раз пишите ямбом, - нанес пушкиновед прощальный удар. И
повернулся спиной к кухонному аппарату.
1976
КОНЕЦ ЖАНРА
Теория вероятности немеет перед невероятной практикой нашего века.
Начальник уголовной полиции, хорошо известный как в полицейских, так и в
уголовных кругах, задержал сам себя. Это был конец детективного жанра, за
которым начинался жанр сомнительно научной фантастики.
Конец жанра, особенно такого популярного, как детектив, является
настоящим потрясением для общества. Вот уже свыше ста лет общество
участвует в постоянной, непрекращающейся погоне, впрыгивает в окна и
выпрыгивает из них, сличает следы, пепел от сигарет, пуговицы и отпечатки
пальцев. И вдруг на полном скаку - стоп! Кто кого поймал, кто от кого
убегает? Сыщик стоит в пустой комнате и держит за шиворот сам себя. Конец
жанра! Конан Дойл, Эдгар По, хорошо, что вы не дожили до этого несчастного
времени!
В течение долгих месяцев начальник полиции шел по своему следу, то себя
настигая, то внезапным рывком снова уходя от себя, совершая чудеса
находчивости одновременно в двух противоположных видах деятельности.
Знаменитый детектив, известный во Франции под именем Жана Грейо, в Англии
под именем Джона Грея, а в России под именем Ивана Григорьева, - оказался
вором-рецидивистом, известным во Франции под именем Большого Жака Фонтена,
в Англии под именем Большого Джека Фонтенза, а в России под именем Жорика
с Большого Фонтана.
Параллельные прямые пересеклись в точке, представляющей не бесконечно
малую, а, напротив, довольно значительную величину, и даже не одну, а две
величины: великого сыщика и великого рецидивиста.
Сенсация.
Впрочем, разве в уголовном и вообще в мире мало сенсаций? Мир, в том
числе и уголовный, устроен так, чтобы человек, живущий в нем, не
переставал удивляться. Конечно, если начальника полиции взять под стражу,
он уже не будет вызывать того удивления, я бы даже сказал: восхищения,
какое он вызывал, когда стоял во главе полиции. Вычеркнутый из настоящего,
он будет вычеркнут также из прошлого, где у него имелись некоторые
заслуги. Таково удивительное свойство человеческой памяти: она способна
забывать.
И не только человеческой. Если б семя не забыло, что было когда-то
семенем, оно никогда бы не стало побегом. Если бы побег не забыл, что был
когда-то побегом...
Я прошу прощения у тюремной администрации, что употребил неуместное в
данном тексте слово "побег", но таков закон развития и маленького семени,
и взрослого, уважаемого человека...
Итак, является Жак Фонтен к Жану Грейо (дело, конечно же, происходит во
Франции) и говорит:
- Напрасно ты, Ваня, за мной гоняешься: я, между прочим, сижу у тебя в
кабинете.
Жан Грейо от удивления теряет дар своей французской речи, но тут же
обретает английскую:
- Джек! - восклицает он. - Большой Фонтенз! Что тебе нужно здесь, во
французской полиции?
- Я здесь работаю, - усмехается Джек. - В этом кабинете.
Ну, тут, конечно, удивление, выяснение, кто где работает и кто где
ворует. После чего Жак Фонтен говорит:
- Ваня! Совсем ты одичал у себя в полиции, оторвался от жизни. Разве ты
не заметил, что у нас давно уже воруют так же систематически, как и
работают? Потому что у нас стерта грань между воровством и работой.
- Джек! - воскликнул Жан Грейо, упрямо не желая переходить на
французский язык, чтоб не компрометировать родимую Францию. - Я привык
делить мир на честных и бесчестных людей, на полицейских и, откровенно
говоря, воров. И ты меня не собьешь с этой позиции!
- Эх, Ваня, Ваня... - вздохнул Большой Жак Фонтен. - Ты все еще
думаешь, что на свою полицейскую зарплату живешь, а ведь ты уже давно не
живешь на зарплату. Ты одного вора впустишь, а другого выпустишь, вот на
что ты, Ваня, живешь. А кафель? Ты, я знаю, кафелем свой санузел покрыл, а
ведь кафель это не честный...
- Я купил его!
- В магазине? Вот то-то и оно. Не на Елисейских полях ты купил его,
Ваня, а в Булонском лесу, там, где у нас продают краденое.
- Так ведь санузел... - смутился начальник полиции. - С кафелем он
совсем по-другому смотрится.
- Смотрится! Не смотреть туда ходишь, мог бы и обойтись.
- Мог бы, Джек.
- А шуба норковая? На твоей жене шуба норковая, откуда?
- Это подарок, Джек! Это по-честному.
- А кто подарил? Не каждой жене такую шубу подарят. Не каждого мужа
жене.
- Жак! - Жан прикрыл дверь поплотней и перешел на французский. - Что же
мне теперь?
- Не ссориться же нам. Мы же с тобой в одном деле, в одном теле... Либо
ты меня за шиворот и к себе, либо я тебя под ручку и напротив.
Они перешли на шепот, и дальше уже было ничего не слыхать. Только одно
слышалось: Булонский лес. Тот самый лес, где у нас продают краденое.
1981
СОШЕЛ НА СТАНЦИИ
Диалог на двух языках
Сквер. На скамейке сидит ЧЕЛОВЕК С ФОЛИАНТОМ.
К нему подходит ЧЕЛОВЕК С ЧЕМОДАНОМ.
ЧЕЛОВЕК С ЧЕМОДАНОМ. Не подскажете, как мне найти сапожника?
ЧЕЛОВЕК С ФОЛИАНТОМ. Сапожника?
Ч. С Ч. Сапожника. Ботинок у меня порвался, а я города не знаю, только
что сошел с поезда.
Ч. С Ф. Сапожник у нас рядом живет. Но вам лучше сходить к парикмахеру.
Ч. С Ч. (трогает волосы). Вы считаете?
Ч. С Ф. Не в том смысле. Сапожник у нас не чинит обуви. Ее чинит
парикмахер.
Ч. С Ч. А сапожник?
Ч. С Ф. Лечит больных. Вместо лекаря.
Ч. С Ч. Неужели в городе нет лекаря?
Ч. С Ф. Есть, и очень хороший. Но он шьет костюмы.
Ч. С Ч. А портной?
Ч. С Ф. Разносит почту.
Ч. С Ч. А почтальон?
Ч. С Ф. Заседает в суде.
Ч. С Ч. Как странно... И давно у вас так все перепуталось?
Ч. С Ф. Кто его знает.
Ч. С Ч. Вы разве не здешний?
Ч. С Ф. Можно сказать, что здешний. А скорее - нет. У нас в городе все
нездешние. Трубочист, мой приятель, он работает маляром, не раз говорил
мне: "Я красил в этом городе все дома, но ни один мне не казался таким
чужим, как тот, в котором я родился". (Углубляется в фолиант.)
Ч. С Ч. Как странно... Я ехал в поезде, и вдруг порвался ботинок. Я
почти не ходил, все время лежал - и вдруг он порвался.
Ч. С Ф. Сходите к парикмахеру.
Ч. С Ч. Да, вы правы. (Трогает волосы.) Заодно можно будет постричься.
Ч. С Ф. Постричься у парикмахера? Ну, нет! Для этого вам нужно сходить
к прокурору.
Слышен свист, топот.
Ч. С Ф. (вскакивает и, сложив ладони рупором, кричит). Держи
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг