его, отойдя от окна, провела доктора в приемную комнату.
Эта низкая, довольно обширная комната с окнами, выходившими во двор,
имела очень странный вид: она была, видимо, заброшена, заставлена простою
и уже сильно подержанною мебелью; но среди нее виднелись кое-где по углам,
как бы остатки лучших времен - изысканная мебель и дорогие безделушки,
покрытые пылью. Как сама пани рядом со своим мужем невольно возбуждала
мысль о соединении двух совершенно различных существ, принадлежащих к
разным слоям общества, только случайно связанных судьбой, так и эта
комната имела две несходные между собой внешности: одну простую, бедную
шляхетскую, другую составленную из остатков и обломков былой роскоши. И
эта другая стыдливо пряталась и нигде не высовывалась на передний план -
словно чувствовала себя здесь в гостях, не соответствующей общему тону.
Несколько саксонских чашечек, шкафчик с бронзовыми инкрустациями,
прекрасной работы, столик с поломанной ножкой - все это было засунуто так,
что трудно было заметить эти предметы за неуклюжими стульями и столами.
Пани торопливо отдала приказание служанке, появившейся в дверях, и,
повернувшись к доктору, устремила на него полные слез глаза. Старик
сначала немного смутился, но, быстро овладев собой, придал своему лицу
спокойное выражение и принялся расхаживать по комнате, поправляя свой
парик.
- Скажи мне правду, - заговорила Беата, и в голосе ее звучали
сдержанные рыдания. - Я чувствую, что ему все хуже, я умею страдать и ко
всему готова: но я хочу знать, что меня ожидает, чтобы подумать о своем
будущем...
Доктор еще ниже опустил голову - но молчал. Тогда она заговорила с
ним по-французски: она владела этим языком в совершенстве, как человек,
говоривший на нем с детства.
- Поверьте мне, - пораздумав начал доктор, - что мы, бедные врачи,
часто знаем о жизни и смерти не больше, чем люди, не изучавшие медицины. Я
сам видел сотни случаев, когда больные, осужденные на смерть целым
факультетом, выздоравливали. Природа располагает чудесными средствами, и
мы даже понятия не имеем о ее силах. Врач должен до последней минуты не
терять надежды - и я тоже надеюсь!!
- Ты утешаешь меня, - с покорностью вымолвила Беата, - но из твоих
речей, мой добрый друг, я ясно вижу, что надеяться можно только на чудо
Божие, но кто же достоин чуда?
Она отвернулась, отирая платком глаза.
- Я жду сына, - тихо сказала она, - он должен был приехать еще вчера,
но его нет! Письмо я отправила по почте уже давно...
- По почте! По почте! - прервал доктор. - Почему же вы не переслали
его мне? Я попросил бы Бека; послали бы его с эстафетой от гетмана в
Варшаву и дошло бы скорее!
Беата покраснела и живо возразила:
- Вы знаете, что я не могла прибегнуть к этому посредничеству.
Клемент покачал головой:
- Но ведь не вы, а я устроил бы это дело, и никто бы не знал, кто
послал письмо...
- Да, но знали бы к кому! - сказала пани, - и это главное. Спасибо
тебе, доктор, но я не имею и не могу иметь никаких сношений с двором пана
гетмана.
Доктор хотел сказать еще что-то, но, заметив нахмуренное лицо своей
собеседницы, прибавил только:
- Вы... упрямы.
Служанка, принесшая кофе, во-время прервала эту тягостную для обоих
беседу.
В сервировке кофе была заметна та же двойственность, как и во всем
доме. Кофе подавался в простом кофейнике на старом, потертом подносе, но
тут же стояла саксонская чашка и лежала тонкая салфетка. Служанка, уже не
молодая, в простом крестьянском платье, видимо, не употребляла ни малейших
стараний, чтобы скрыть от людских глаз недостатки хозяйства. Сама она была
босая, с засученными рукавами, в грязноватом переднике, наводившем на
мысль, что она только что побывала в хлеву у коровы.
Клемент, не ожидая, чтобы ему налили кофе, принялся сам хозяйничать,
стараясь принять более веселый вид.
- Я уж, право, не знаю, как вас и благодарить, - печально сказала
хозяйка, присаживаясь к столу. - Я понимаю, как вам трудно хоть на минуту
уехать из Белостока, там всегда кто-нибудь болен, и вы там всегда нужны. Я
надеюсь, что вы не скажете, что были у меня, не признаетесь в этом
преступлении... Я очень прошу вас об этом, мой старый друг, - прибавила
она дрожащим голосом, подавая ему руку. - Я не хочу, чтобы там упоминали
обо мне, пусть не знают, что со мной!
- Будьте спокойны! - живо возразил Клемент. - Отсюда недалеко до
Хорощи, а там у меня есть больной - бургграф, которого очень любит
гетманша. Мой визит к вам - на его счет.
С минуту длилось неприятное молчание; доктор поглядывал на хозяйку,
но та устремила застывший взгляд в стену, а в глазах ее все еще стояли
слезы. Несколько раз она хотела заговорить, но не решалась сказать того,
что лежало у нее на душе.
- Я бы очень хотела, - шепнула она, наконец, опустив глаза на стол, -
чтобы Тодя поспешил и успел застать его. Он так желал видеть его... и...
меня...
И она взглянула на доктора заплаканными глазами.
- Скажи мне, а если он не успеет приехать сегодня?
Клемент смутился и нетерпеливо задвигался на месте.
- Ну, что вы, - сказал он, запивая смущенье глотком кофе, - что за
мысль, ведь еще нет ничего угрожающего!
- Тодя должен приехать с минуты на минуту, - прибавила она,
отвернувшись к окну. - Я знаю его сердце, оно горячо, нежно любит своего
доброго отца. Только бы он получил письмо! Но отдадут ли ему вовремя?
Найдут ли его?
- Ведь он был у Пиаров? - спросил Клемент.
- Я не знаю; науку он окончил, - сказала пани Беата, - но ксендзы
задерживали его; ксендз Копарский находил, что он мог бы быть им полезным,
поступив в монастырь, но мальчику не нравится черная одежда. Он хотел
устроиться при дворе... Не писал мне, однако, где и у кого.
- Без протекции, один... Я сомневаюсь, чтобы его где-нибудь приняли.
- Если его не найдут у Пиаров, - прибавил в утешение ей доктор, - то
там уж будут знать и укажут, где он находится. Письмо, вероятно, дошло, но
я ручаюсь, что, если бы оно шло через мои руки, то пришло бы скорее.
Женщина задумалась и не ответила. Доктор Клемент взглянул на часы и
встал с места.
- Посмотрим еще на нашего больного, - сказал он. - Я дам ему порошки;
на всякий случай я захватил их с собой, чтобы не пришлось посылать за ними
в Белосток.
Говоря это доктор Клемент вынул из бокового кармана маленький,
завернутый в бумагу, пакетик, от которого по всей комнате распространился
сильный запах мускуса.
Вошли в комнату больного. Еще в дверях они услышали тяжелое дыхание
как будто спавшего человека, но потом послышался вздох, кашель и
беспокойный голос спросил:
- А Тоди все еще нет? Боже мой, как я хотел бы еще увидеть его!
Вместо ответа доктор Клемент взял руку больного и задержал ее в
своей.
- Мы дадим вам порошок, - сказал он, - и он вам поможет.
- Я уже чувствую его запах, - отвечал больной, - но... разве это
необходимо?
Жена, предупреждая доктора, воскликнула умоляюще:
- Если Клемент советует, значит, необходимо, а я прошу.
Больной закрыл глаза, помолчал немного и послушно шепнул:
- Ну, разве для того, чтобы дождаться Тоди!
Доктор сам дал больному первый порошок и, пожав его руку, простился с
ним, обещая приехать завтра.
Больной, лежавший с закрытыми глазами, медленно открыл их и взглянул
на доктора, словно проверяя, не обманывают ли его этой надеждой на завтра.
Клемент твердо повторил:
- До свиданья, до завтра! Прошу спать спокойно и ни о чем волнующем
не думать. Я надеюсь, что мои порошки будут очень полезны.
Больной закрыл глаза и пробормотал что-то, чего доктор не разобрал.
Пани сама проводила доктора до самого экипажа, около которого важный
кучер как раз в это время угощался каким-то прохладительным напитком.
Босой мальчишка почтительно держал перед ним зеленую фуражку.
Произнеся несколько слов утешения провожавшей его женщине, доктор
накинул на себя плащ, коляска выехала из ворот и скоро исчезла совсем из
глаз хозяйки, которая в забывчивости все еще продолжала стоять на месте.
Солнце зашло.
Она стала всматриваться в ту сторону, откуда должен был приехать сын,
но на дороге ничего не было ни видно, ни слышно.
Ночная тишина спускалась на землю; только где-то вдали слышался стук
колес удалявшегося экипажа и лай обеспокоенных деревенских собак. Опустив
голову, Беата медленно доплелась до крыльца, упала на лавку, прижалась к
колонне и долго-долго сидела так, измученная и потерянная.
Глаза ее слипались от усталости, но внутреннее беспокойство отгоняло
сон; на минутку забывшись, она тотчас же в испуге снова приходила в себя.
Ночь прошла довольно спокойно для больного, хотя он несколько раз
просыпался, прислушивался и шептал что-то, как будто молился или о чем-то
просил. Жена, сидевшая в кресле подле него, при малейшем его движении
вставала и прикладывала ладонь к его лбу, что действовало на него
успокаивающе. Он снова засыпал.
Уже слабый дневной свет прокрадывался сквозь щели ставень, когда
чуткое ухо бодрствовавшей Беаты уловило какой-то шум у ворот усадьбы. В
один миг она сорвалась с места и побежала к дверям. Отворив их с
величайшей осторожностью, чтобы не разбудить больного, она вышла на
крыльцо и тотчас же увидела шедшего от ворот высокого мужчину, закутанного
в плащ. Со слабым криком она крепко обхватила его за шею и разразилась
долго сдерживаемыми рыданиями.
Приехавший схватил ее руку и стал целовать ее.
- Тодя! Мой Тодя! - повторяла она рыдая. - Боже мой! А я уже боялась,
что мы тебя не дождемся!
- Дорогая матушка! - свежим, молодым голосом отвечал прибывший. - Я
ехал день и ночь!
Юноша сбросил с себя плащ и представился глазам матери во всем блеске
своей молодости. Трудно было вообразить себе более красивого юношу, и
сердце матери могло быть довольно таким зрелищем. Он был не только
прекрасно сложен и поразительно хорош собою, но его лоб, глаза, линии его
рта и каждое движение обнаруживали мужскую энергию, быстрый, находчивый
ум, силу воли, и какое-то исключительное благородство. Так же, как и мать
его, он казался царственным изгнанником под этой бедной кровлей, -
существом, отмеченным судьбою и предназначенным для иной доли. Ему
недоставало только аристократической ветренности и легкомыслия того
времени, в нем как раз поражало обратное: серьезность вдумчивой натуры,
желающей во что бы то ни стало, подняться над толпою.
Скромный, почти бедный дорожный костюм не только не портил его, но
еще сильнее подчеркивал изящество всей его фигуры и лица. Это был живой
образ его матери в молодости, доведенный до идеала прибавлением черт
мужественности и энергии. Характерным отличием этого рыцарственного юноши
была мягкость и умение владеть собою, усмирявшие проявления энергии.
Правила монашеского ордена, в котором он получил воспитание, привили ему
скромность и терпение и научили его управлять сознаваемыми в себе силами.
Все это угадывалось в его лице, мужественном и ласковом в то же
время, в смелом и мягком взгляде, в линиях рта, хранивших строгую
сдержанность речи.
Мать всматривалась в его лицо с невыразимой нежностью, ища в нем
отражения того влияния, которое могло оказать на него знакомство с чужими
людьми. Глазами материнской любви она угадала бы все эти изменения. Но не
было заметно следов малейшей порчи на чистом мраморе юности - все
отскакивало от него, и он остался, каким был.
Мать еще раз обняла его. Юноша молчал, не решаясь спросить про отца;
а ей не хотелось спешить огорчать его печальной вестью.
Утомленная волнением, она опустилась на лавку.
Между тем, весть о прибытии паныча разнеслась по всей усадьбе. На
двор отовсюду сбегались люди, поглядывая на крыльцо. Пани долго сидела,
опустив голову на руки, словно собираясь с силами. Тодя молча стоял подле
нее.
- Отец очень плох, - сказала она наконец, - так плох, что я должна
была вызвать тебя, чтобы он мог увидеть тебя и благословить; чтобы он мог
порадоваться на тебя!
- Но отчего же произошло ухудшение? - с беспокойством спросил юноша.
- Ах, это подготовлялось уже давно, - со вздохом сказала Беата. - Ты
знаешь, какой он был всегда сильный и здоровый, но он себя совершенно не
берег. Чтобы облегчить мне жизнь, чтобы помочь тебе, он работал сверх
меры, трудился без отдыха день и ночь.
И железный человек не выдержал бы такого труда и забот. Сколько раз я
упрашивала его, но он не хотел слушать ни меня, ни кого-нибудь другого. Он
всюду хотел поспеть сам, за всем присмотреть, и, если не хватало чужих
рук, не жалел своих. И однажды разгоряченный, измученный, он напился
где-то воды, - простудился, захворал, начал кашлять, а лечиться не хотел.
И даже доктора не позволил позвать. И только когда я увидела, как
усилилась болезнь, я хитростью добилась того, что он позволил Клементу
выслушать себя и подчинился его увещаниям.
Ее голос заметно ослабел.
- Ты увидишь его, - прибавила она. - Клемент еще надеется, а я -
отчаиваюсь. Он страшно изменился, ослабел, все время лихорадит.
Она опустила голову, заплакала и не могла продолжать.
Было уже совсем светло; во дворе, не смотря на запрет хозяйки,
началась уже хозяйственная суета, нарушившая тишину; хозяйка пошла
взглянуть, не проснулся ли больной. Сын тихо пошел за нею. Едва только она
переступила порог, как послышался слабый, торопливый и прерывающийся голос
больного.
- Тодя здесь! Приехал! Я знаю.
- Да, - отвечала женщина, неторопливо подходя к нему, - но откуда ты
об этом знаешь?
- Я это почувствовал! Он только что приехал!
Больной зашевелился, вытягивая вперед руки, словно призывая к себе
прибывшего! Тодя торопливо подошел и, став на колени, стал целовать худые
руки отца, - а тот прижал его голову к своей груди.
Мать, стоявшая сзади, горько плакала, тщетно стараясь удержать слезы.
Несколько минут продолжалось молчание. Больной облегченно вздохнул,
словно тяжесть спала с его души. Казалось, приезд сына придал ему новые
силы, он поворачивался сам, хотя и с усилием, улыбался, лицо его приняло
выражение успокоения.
- Ну, пусть он отдохнет, - сказал он жене, - покормите его;
наговорись с ним, а потом пусть придет ко мне... Нам надо о многом
переговорить... Эти порошки вернули мне силы; пожалуйста, если есть, дай
мне еще один.
Больной проговорил все это необычно сильным и бодрым голосом, и жена,
несколько успокоенная этим, принесла ему лекарство.
- А теперь, - сказал больной, приняв его, - я помолюсь Богу и
поблагодарю его за то, что Он позволил мне дождаться тебя. Иди, Тодя, с
матерью, отдохни.
Поцеловав отцу руку, юноша вышел от него растерянный и напуганный,
потому что его, давно не видевшего отца, гораздо больше поразила перемена
в отце, который еще недавно казался несокрушимым гигантом, чем те, которые
окружали его и видели постепенное исхудание этого сильного человека.
Едва только они очутились вдвоем с матерью, как Тодя, в отчаянии
ломая руки, воскликнул:
- Но что же говорит Клемент? Разве нельзя ничем помочь?
- Ты сам увидишь его, - сказала мать. - Я ничего не могу поставить
ему в упрек: он был всегда внимателен, относился к нам скорее, как друг,
чем как врач, и делал все, что мог, но не в силах человеческих -
справиться с этой болезнью.
Печально было возвращение в родной дом любимого сына; погруженные в
глубокую, грустную задумчивость долго сидели мать и сын. Теодору не
хотелось говорить о себе, и он неохотно отвечал на задаваемые ему вопросы.
Он не решался тревожить мать, но вид отца поразил его и отнял у него
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг