Интересно... Фонарики взяли... К огороду подобрались, фонарики включили
- и давай по городу камнями, как бомбами... Торопятся, кидают, и я тоже,
будто со мной что-то сделалось... А потом от моего камня одна башня
посыпалась. Будто меня самого по голове! Как заору: "Вы что делаете,
гады!" Заревел - и домой... Папа выскочил, а там уже никого нет. И
половины города нет... Папа меня потом все спрашивал: "Ну а ты-то зачем
пошел? Зачем кидал? Ты же этот город так любил..." А я только реву,
потому что сам не знаю. Вот тогда он и сказал про с'синдром...
- А тебя потом ребята не били? - нерешительно спросил Федя. - За то,
что выдал.
- Не-а... Лучше бы уж били. А то я мимо того огорода ходить не мог.
Мимо развалин... Потому что как предатель...
- Ты же маленький был, - попыталась утешить его Оля.
- Ну да, маленький. Семь с половиной!..
- А старик город не восстановил? - спросил Борис.
- Он чинил кое-что. Но как-то уже неохотно. А та башня, которую я...
она так и осталась... А потом мы уехали. А старик, говорят, скоро
умер... Может, из-за этого...
Федя сказал почти испуганно:
- Брось ты. Старики умирают от старости.
Оля жалобно попросила:
- Хватит вам о смерти. И так день какой-то похоронный.
Борис бросил на нее обеспокоенный взгляд:
- Ну ты что, Оль?.. Половина-то дня еще впереди.
Оля встряхнулась:
- Вот что! Пойдем сейчас к Анне Ивановне! Я обещала, что мы зайдем на
днях, ковер ей выколотим. Может, и еще что помочь надо. Хоть одно доброе
дело сделаем.
Видно, отснятую пленку она добрым делом не считала.
Они вышли на Садовую. Оля на ходу сменила в камере кассету.
- Солнце сейчас как раз на тот дом светит, где ваза. Снимем, пускай
хоть через стекло. Все равно надо когда-то.
Борис неуверенно предложил:
- А может, все-таки зайти да попросить: пусть откроют окошко? Не
обязательно же там вредные люди.
- Нет, - решила Оля. - Сегодня день невезучий.
День оказался еще невезучее, чем думали: окно оказалось задернуто
шторой.
- Все! - Оля затолкала камеру в футляр. - Больше никаких съемок
сегодня! Пошли к Анне Ивановне...
- Даешь тимуровскую работу, - поддержал ее Борис.
- Даешь, - согласился Федя. И вдруг завопил: - Ольга, камеру! Скорее!
- Потому что взглянул на новую колокольню.
Колокольня была видна отсюда, с горки, в просвете среди тополиных
крон, над невысоким забором. Красная, кирпичная, двухъярусная. Крышей
служил ей небольшой купол, крытый квадратиками оцинкованного железа. Над
куполом поднимался похожий на тонкую шахматную фигуру шпиль с желтой
головкой. К головке этой наклонно тянулась лестница от лесов, которые с
одной стороны колокольни подымались до купола. Наверху лестницы, у самой
маковки, была площадка с перильцами, на ней стоял человек. Отсюда
казалось - совсем лилипутик. Другой поднимался по лестнице. Он нес на
спине золоченый, играющий искрами крест - чуть не с себя ростом.
- Сейчас будут ставить! Снимай скорее!
- Телевик! - велела Оля.
Борис выхватил из сумки нужную насадку (спортивную сумку с
кинопринадлежностями он бессменно таскал за Олей). Она навинтила
объектив, нацелилась...
Человек с крестом поднялся к товарищу. Неторопливо и умело, не боясь
высоты, они взяли крест за концы перекладины, как за крылья. Приподняли
и нижним концом опустили на маковку шпиля - видимо, там, в этом шаре,
было гнездо. Подержались за крест и, кажется, попытались шатнуть его. Но
он стоял неподвижно. И солнечный зайчик горел на самом верху.
Люди стали спускаться.
Оля заводила в камере пружину.
- Феденька, ты умница! Такой эпизод ухватил!
- Ольга, смотри!..
Людей уже не было, а лестница вдруг шевельнулась. Наверно, ее тянули
за веревки. Она встала вертикально, начала опрокидываться и наконец
полетела с лесов. Потом донесся отдаленный гул.
- Сняла? - спросил Федя.
- Да. Здорово... Ой, мамочка, страшно даже: вдруг там по головам...
- Все небось рассчитано, - успокоил Борис.
- А будем проситься на колокольню? - вспомнил Нилика. - Панорама-то
ведь нужна. Над которой я полечу.
- Попрут, - как и в прошлый раз, сказала Оля.
- Не имеют права! Мы скажем, что школьная киностудия! - заявил Нилка.
- Папа говорит, что операторов обязаны везде пускать!
- Ага! - откликнулся Борис. - А дядя дьякон скажет: "Ваши
удостоверения?"
- А мы значки покажем!
- Какие значки? - Это удивились все разом.
Нилка вдруг порозовел. Заковырял в кармашке у пояса.
- Только они самодельные... Я хотел сразу показать, да боялся. Вам,
наверно, не понравится... - Наконец он протянул на ладони значок.
Тот был не совсем самодельный. Прозрачный пластмассовый кружок с
булавкой, в который можно вставить любую картинку, был, конечно, куплен
в киоске. А в ободке, за оргстеклом, черный на белом фоне рисунок:
существо с табуретом вместо туловища, с вихрастой ребячьей головой и с
тонкими ручками, в которых зажата большая многоглазая камера. И надпись
по кругу:
Оля тихонько завизжала от восторга:
- Ой, Ни-илка-а! Откуда?
Нилка заулыбался:
- С папой сделали. Вчера. До ночи сидели. Он сперва нарисовал, потом
сняли, потом печатали на фотобумаге... Двадцать штук нашлепали на всякий
случай...
- Качать великого Нила! - потребовал Борис.
Федя ухватил Нилку за бока.
- Ай! Я щекотки боюсь! Пусти, а то не дам!..
Но конечно, он тут же дал значок каждому. И все украсили себя
фирменной эмблемой, забыв на время о недавних неприятностях. И белый
свет опять стал хорош, и четверо на этом белом свете были счастливы, что
они есть друг у друга...
- Нил, а почему латинские буквы? - весело спросил Борис.
- Папа говорит, что, может быть, мы выйдем на международную арену.
Когда-нибудь...
- Факт, выйдем, - заверил Федя.
- Папа говорит: наконец-то ты не один. Я то есть... Это, говорит,
судьба.
- Значит, и правда судьба, - решительно подтвердил Борис. - Великий
Нил впадает в Табуретное море! Ура!
Нилка обдал друзей синим блеском и выплеснул опять свою, именно
Нилкину, искренность:
- Я сейчас думаю: какое же счастье, что ОВИР запретил нам выезд...
Всех обдало холодком тревоги.
- Кто такой Овир? - Она насупила брови.
- Куда выезд? - разом спросили Борис и Федя.
- В С'соединенные Штаты, насовсем. У нам там тетя есть, мамина
родственница. Вызов прислала...
- И вы согласились? - Оля потянула к губам костяшки.
- Мама очень нас'стаивала... Папа говорит: а куда денем прадедушкину
коллекцию? Взять с собой не разрешат, это национальное достояние, вот...
А мама: "Что же, так и жить в этой нищете из-за стеклянных картинок? О
ребенке подумай!" Это обо мне, значит... А еще: "Ты же мастер, талант,
лауреат всяких премий! А здесь так и останешься репортером из
провинции..." Это уже про папу...
- В Штатах есть Флорида, - вдруг совершенно глупо сказал Федя. - Там
круглый год тепло. Как у нас в эти дни...
- Если круглый год, это плохо, - грустно возразил Борис.
Нилка удивленно посмотрел на них.
- Нилка, неужели уедешь? - тихо спросила Оля.
Он радостно разъяснил:
- Да запретили же! Я же говорю!.. Знаете, из-за чего? Из-за
с'секретности! Папа был на Севере и будто бы снял какие-то объекты, про
которые нельзя даже говорить. И сделался он невыездной! Он говорит, что
это чушь, нарочно придираются, но теперь уже все равно...
- Нилка, а вдруг разрешат? - с опаской спросил Федя.
- Не раньше чем через пять лет! - с торжеством заявил Нилка. - Так
с'сказали. А тогда я уже сам буду почти с паспортом! И вообще - это же
вечность!
Они заулыбались вокруг Нилки. Потому что пять лет - это и правда
вечность. Ну, не совсем вечность, однако все-таки громадный срок для
того, кому нет и тринадцати. Чуть меньше, чем половина жизни.
Третья часть
Белый свет был суров и опасен...
Костер в церковной ограде
Церковный двор был обнесен новой узорной решеткой из чугуна - ее по
специальному заказу отлили недавно на заводе "Маяк". Звенья решетки
установили на кирпичном фундаменте между квадратными столбиками,
сложенными тоже из кирпича. Красиво получилось! Как в старину...
Но внутри двора еще не убраны были кучи мусора и лежали штабеля
всякого стройматериала.
Среди штабелей горел небольшой костер. В кастрюле с дужкой из
алюминиевой проволоки варили строители похлебку.
К июлю на ремонте церкви людей осталось немного. Каменщики свое дело
закончили, плотники убрали от колокольни леса и тоже ушли. На отделке
работала небольшая бригада.
У костра сейчас были двое. Светлобородый, похожий на Добрыню Никитича
Слава и высокий, худой Дмитрий. Его звали Дымитрий за то, что все время
курил самокрутки, заходясь долгим кашлем... Узнав, что ребятам снова
надо на колокольню, Слава спросил понимающе:
- Что, запороли пленочку, эйзенштейны?
- Опять это чудо египетское, - в сердцах сказал Борис. Но не
выдержал, захихикал, глянув на Олю.
Она объяснила:
- При обработке есть такой процесс, засветка называется. Перед вторым
проявлением, когда пленка еще желтая, надо ее на ярком свету подержать.
Ну, мы включили рефлектор с пятисоткой, чтобы скорее, за несколько
секунд. Я катушку взяла, Нилке говорю: "Держи лампу". Он говорит:
"Ага..."
- И "а-апчхи!" на нее, на раскаленную, - вставил Борис.
Федя с мрачным удовольствием сообщил:
- Ее даже не на осколки, а в пыль разнесло. А нас - по углам... Когда
очухались, Ольга в рев: "Нилка, ты живой?"
- Не ври, я не ревела!.. Я уж потом чуть слезу не пустила, когда
катушку с пленкой нашли. Она в ванночку с фиксажем улетела. А
гипосульфит - он же все изображение напрочь за полминуты слизывает, если
до второй проявки...
- Достали пленочку, а она прозрачненькая, - вздохнул Борис.
- Как Ольгины слезы, - ввернул Федя.
- А Нил-то ваш как? Ничего с ним не случилось?
- Кабы с этим сокровищем что случилось, разве бы мы сейчас
веселились? - задумчиво сказала Оля.
Борис опять усмехнулся:
- Сидит на полу и сокрушенно так спрашивает: "Ну, с'скажите, почему я
никогда не вписываюсь в с'ситуацию?"
- Погоревали мы над пленкой, - объяснил Славе Федя, - а что
делать-то? Пошли снова "вписывать его в ситуацию". Снимать заново, как
летает.
"Летал" Нилка умело. На фоне темного бархата.
Этот бархатный задник оказался на студии "Табурет", можно сказать,
чудом.
В конце июня Оле среди других творческих мыслей пришла в голову идея
снять Анну Ивановну.
- Должны же быть в нашем фильме хорошие люди!
Никто не спорил. Анну Ивановну все уже знали, часто забегали к ней,
чтобы помочь по дому. И вот принесли два фоторефлектора, Оля усадила
Анну Ивановну на диван и начала снимать, как старая учительница
разглядывает большие снимки - на них выпускные классы разных лет.
Чтобы Анна Ивановна не стеснялась камеры и вела себя естественно,
по-домашнему, ее развлекали разговорами. Пожаловались и на трудности с
комбинированными съемками. Нужен, мол, темный фон, чтобы отправить Нилку
в полет над городом. Вот тут вдруг Анна Ивановна отложила фотографии,
поднялась и достала из комода большущий квадрат гладкого бархата.
- Такой годится?
- О-о-о... - дружно выдохнула студия "Табурет".
Правда, бархат был не черный, а темно-лиловый, но это не важно. Все
равно он отлично поглощал свет, не бликовал.
Анна Ивановна рассказала, что материя эта очень старинная. Еще от ее,
Анны Ивановны, бабушки осталась.
- Когда в бабушкином доме справляли Рождество и ставили елку, этим
бархатом затягивали стену, вешали на него серебряные звезды и золоченый
месяц. Получалось просто чудесно! До сих пор помню запах елки и эту
сказку со звездами...
- Анна Ивановна, тогда не надо, наверно, - смущенно сказала Оля. -
Дорогая ведь вещь...
- Голубчики вы мои, что же с того, что дорогая! Вещи должны пользу
приносить, а не в ящиках пылиться... Берите, не бойтесь. Если помнете да
потреплете немножко, не беда...
Бархат натянули на воротах гаража. Над ними торчала крепкая балка:
Олин дед когда-то подтягивал к ней на блоках мотоцикл - для ремонта.
Теперь на балке подвешивали Нилку. Олина мама соорудила из брезента
широкий пояс и пришила к нему крепчайшую петлю. Пояс Нилка надевал под
рубашку. В ней пришлось сделать на спине прореху для петли. Обычная
веревка, чтобы подвешивать Нилку, конечно, не годилась. Олина мама в
своем театральном хозяйстве раздобыла прочную черную тесьму. Но и с
тесьмой пришлось повозиться, чтобы она не была заметна в "бархатной
темноте". Замучились, пока нашли нужный угол освещения рефлекторами
(солнце тут совсем не годилось, слишком высвечивало задник, поэтому
снимали вечером).
Нилка в подвешенном состоянии освоился быстро. Вполне натурально то
"парил", то "мчался" над землей, вытянув руки и легко помахивая ногами в
сандалиях, у которых трепыхались ремешки. Кстати, несмотря на
"штукатурку" на ноге, Оля все равно велела Нилке надеть бинт. Ей пришло
в голову, что пускай марлевая лента во время полета трепещет и
постепенно разматывается на ветру. Это, мол, прибавит реализма... Ветер
делали вентилятором и включенным "на выдох" пылесосом.
Итак, Нилка "летел", покачиваясь на подвеске. Федя и Борис обдували
его "бытовой техникой". Оля жужжала камерой. К аппарату с боков были
приделаны "щеки" из черной бумаги, чтобы в кадр не влезли с краев
посторонние предметы...
Сначала - в основном для пробы - Нилку сняли летящим среди звезд.
Звезды сделал Борис. Он из черной бумаги от фотопакетов склеил широкую
ленту и в ней иглами разной толщины проколол множество отверстий -
созвездия. Работал Борис долго и сосредоточенно. У него к черной бумаге
было особое отношение: будто он знал про нее какую-то тайну.
Черную ленту натянули между спинками стульев. Когда светили лампами с
обратной стороны, созвездия горели, и некоторые звезды лучисто
вспыхивали. Их сняли на ту же пленку, где был Нилка, - "в несколько
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг