черном чулке, на щиколотке, дырка. Каблуки сбиты. Левый чулок съехал на
потертый ботинок с пуговками, и видно было, как напряглась мальчишкина
нога, он ведь стоял на цыпочках. Растопыренными пальцами он уперся в
край окованной крышки и толкал ее вверх. Сумел приподнять на вершок, а
дальше -- никак. Не хватало роста. И заглянуть в сундучок он не мог --
слишком высоко...
Лица мальчика не было видно, только щека, просвеченное солнцем ухо да
зажженные лучом на макушке очень светлые волосы -- они были давно не
стрижены и косичками падали на матросский воротник. И я вдруг вспомнил
мальчишку в вагоне, тот был с такими же светло-песочными отросшими
прядями.
Мне почему-то казалось, что название у картины -- "Тетушкин секрет".
Мальчик приехал к старой тетушке в гости и наконец-то выбрал минуту,
чтобы разрешить давнюю и жгучую загадку: что у тетки в старинном
сундучке? В натянутой мальчишечьей фигурке ощущались все чувства,
которые испытывал любопытный племянник: и досада, что не догадался
подставить стул, и страх, что кто-нибудь вот-вот войдет, и -- в то же
время -- сладкая тяга к тайне. Хотя, если трезво подумать, какая там
тайна? Скорее всего, письма тех времен, когда тетушка была курсисткой
или гувернанткой...
-- Сейчас я накрою стол и угощу вас своим фирменным чаем. Я делаю его
с мятой... Вы что-то задумались, а?
-- Смотрю на этого мальчика, словно на старого знакомого...
Замечательная картина. Так и кажется, что у нее какая-то непростая
история.
Генриетта Глебовна встала рядом, покивала:
-- Ее писал друг моего отца, очень способный молодой человек. К
сожалению, он так и не стал известным, погиб в четырнадцатом году при
первом наступлении немцев... А мальчик -- мой старший двоюродный брат,
Андрис.
-- Кажется, прибалтийское имя...
-- Да, в нашей семье многие из Литвы. Андрис жил в Шяуляе и, увы,
тоже погиб. В тридцатых годах. Он стал летчиком и разбился во время
тренировочного полета, когда готовился с друзьями к перелету через
Атлантику... Смелый был мальчик.
Грустно сделалось. Будто не в далекие времена погиб Андрис, а
недавно. И не взрослый летчик в мундире литовских ВВС, а вот этот
мальчуган в костюмчике с якорями...
Чтобы прервать неловкое молчание, я заметил:
-- А сундучок... он, кажется, тот самый? Семейная реликвия, наверно?
-- Да, еще моей бабушки... Ну-с, умывайтесь, через пять минут попрошу
к столу...
Когда мы пили чай (и правда замечательный, со всякими душистыми
запахами), Генриетта Глебовна поинтересовалась:
-- Ну, а какие же ваши планы, если не секрет? Чем собираетесь
заняться в наших тихих Овражках?
-- А никаких планов. Буду просто бродить, вспоминать...
-- Ох, да ведь и заплутать можете. Городок небольшой, а столько
всякого. Старожилы говорят: "Бабка Дар-Овражка водит..." Была здесь в
позапрошлом веке такая хитрая знахарка, Дарья Овражкина. Говорили,
ведьма...
-- Ну, как-нибудь найду с бабкой общий язык...
-- Кто знает... Я вот что вам предлагаю! У меня есть сосед, мальчик
Костя. Очень славный. Если хотите, я попрошу, он поводит вас по городу,
покажет самое интересное...
Я почему-то не решился отказаться. И сперва подосадовал на себя за
это, а потом подумал: "Может, к лучшему..."
Костя оказался тоненьким и высоким, бледно-рыжеватым подростком.
Вежливым и неулыбчивым. Спросил, куда бы мне хотелось пойти сначала.
"Ну, что ж, -- сказал я себе. -- Давай, старик..."
-- Видишь ли... -- Я глянул в упор. -- В Овражках я не заблужусь и
один, не впервой... Я хочу в Гору. Если ты из тех, кто знает дорогу.
Он не дрогнул, не удивился.
-- Туда каждый знает дорогу. Только что там интересного? Впрочем, как
вам угодно. Если не возражаете, я зайду за вами через полчаса.
2. Овражки и Гора
Я ждал Костю на улице, у ворот.
Была середина дня, и день этот сделался уже не просто теплым, а
жарким. Но здесь, на Пустырной, было прохладно: улица лежала в тени
обрыва. Обрыв -- большущей высоты и крутизны -- поднимался позади
дворов. Местами он зарос, а местами -- голая глина. Из глины торчали
лохматые громадные корни, словно щупальца каких-то подземных осьминогов.
Домики и заборы цепью тянулись по границе тени -- в один ряд. Улица была
односторонняя. На другой стороне -- заросшие кашкой лужайки, канавы и
буераки, здесь паслись козы. Наверно, потому и Пустырная, что рядом с
пустырями. А может, еще потому, что здесь пахнет травой пустырником,
настойкой которого, говорят, лечат от излишних волнений сердце.
Я с удовольствием разглядывал покосившиеся, но все еще красивые
крылечки, резьбу на карнизах и на столбах ворот. Это были не только
традиционные узоры -- солнышки, складки с кистями и виноградные кисти.
Иногда попадались деревянные лица, словно здесь поработал итальянский
кукольный мастер. Смотрели на меня потрескавшиеся маски с
носами-клювами, торчащими подбородками и широкими ртами. Я помнил их с
детства и в те давние годы был уверен, что выражение этих масок время от
времени меняется. Особенно по ночам.
Впрочем, и сейчас я в этом почти не сомневался...
На солнечных пустырях млела от солнца трава и рассыпали трескотню
кузнечики, а во дворах словно затаился вечер. Я знал, что если подойти
вплотную к обрыву, то там вообще сумерки. Пахнет влажным травяным
настоем и сырой землей... Подняться на обрыв можно было по лестнице на
другом конце улицы, а можно и прямо со двора, цепляясь за корни и
стебли. Когда-то я так и делал...
Наверху был парк -- неухоженный, с пустыми павильонами и киосками, с
высокими фонтанами и травяными джунглями. Он всегда казался мне очень
таинственным... Но все же парк на обрыве -- это не главное. Гораздо
больше меня интересовали другие обрывы -- настоящие горы. Они
поднимались за пригородным лугом и видны были прямо отсюда, с улицы...
Здесь надо сказать о рельефе этих мест. Кажется, что в древние
времена тут расстилалась зеленая равнина, по которой однажды пошли
трещины. Они разбили равнину на плоские неровные многоугольники. Одни из
этих многоугольников остались на прежнем уровне, а другие под давлением
земных сил поднялись. И получились возвышенности с крутыми склонами и
ровными плато наверху. Одно такое плато возвышалось над Овражками,
которые лежали на низкой равнине (ее пересекали трещины поменьше, из них
получились овраги -- отсюда и название).
Что там наверху, на плоскогорье, из города было не видать. Но я знал:
что-то есть. Что именно, в городе не говорили, как не говорили и о
многих других странностях (например, почему до полудня улица Сухарная
ведет к мосту через Черный овраг, а после двенадцати -- в заброшенный
Гнилой переулок, где никто не живет, но зимними вечерами все же светятся
окна; так оно есть с давних времен, вот и все).
Однажды мальчишкой я попробовал подняться на плато. Как ни высоки
были обрывы, казалось все же, что задача мне по плечу. Ну, что там
метров двести--триста! Вскарабкаюсь... Однако на половине высоты я
понял, что этот путь не для прогулок. Грозное ощущение опасности
остановило меня на рыхлом глинистом карнизе. Я оглянулся и чуть не
заревел от испуга -- таким маленьким, лежащим далеко внизу оказался
город Овражки... Обрывы с плоскогорьем, которые назывались одним словом
"Гора", так и не открыли мне свою загадку. Я пристыженно полез вниз.
Впрочем, я не испытывал тогда особого огорчения. Наоборот, сладко
замирала душа оттого, что совсем недалеко существует тайна, похожая на
придвинувшийся к привычной жизни чужой материк. А кроме того, я скоро
узнал (почувствовал, увидел во сне, догадался по намекам и слухам), что
главная загадка не на Горе, а в Горе. Будто бы там какой-то особый мир.
Целая подземная страна.
Эта страна с бледно-золотистыми, закрывающими каменные своды облаками
не раз мне снилась потом, во взрослой жизни. И особенно в последнее
время, в больнице. Причем непонятным образом она увязывалась в этих снах
с Тетрадью. Хотя, при трезвом размышлении, никакой связи быть не
могло...
При таком размышлении вообще ничего быть не могло. С точки зрения
здравого смысла и реальности я сейчас должен был проглотить кучу
разноцветных таблеток, подставить известное место под шприц медсестры
Зои, а потом лежать у зашторенного окна, покорный властному режиму
послеобеденного тихого часа. И слушать, как сыто похрапывает сосед по
палате Альфред Афанасьевич, работник исполкома... И как по левой ноге, а
потом вдоль позвоночника крадется пока еще тихая, щекочущая боль...
Сейчас боли не было. И, мельком отметив это, я снова стал размышлять
о Горе. Ощущение близкой тайны прошло по мне мурашками, как в детстве.
Словно я был мальчик Андрис и тянулся к старому сундучку...
Неужели и правда есть что-то такое в толщах Горы?
Костя ведь говорил, обещал проводить. Хотя как-то странно говорил,
скучно... Впрочем, поглядим.
3. Желтое небо
Костя, как и обещал, явился через полчаса.
-- Ты так и полезешь в Гору? -- удивился я.
Он был в отглаженных кремовых брюках, в белой рубашке.
-- Видите ли, -- отозвался он, -- после нашей прогулки я собираюсь
зайти в школу, там у нас собрание по поводу окончания учебного года.
"Прогулка"! Это в Гору-то? Я туда собрался, как в экспедицию, надел
вместо костюма тренировочные штаны, клетчатую рубаху, фляжку нацепил на
пояс. Мне даже неловко стало. Но спорить и расспрашивать я не решился.
Мы прошли всю Пустырную, спустились в овраг, на дне которого журчал
мутный ручей, протопали через мостик. У оврага было ответвление, оно-то
вскоре и привело нас на луг со многими тропинками. Уже зацветал розовый
иван-чай, чиркал меня по локтям и штанинам. И по Косте. Но тот ухитрялся
оставаться аккуратным и отглаженным, как в городском саду. Он шел
впереди и время от времени вежливо предупреждал меня:
-- Осторожно, здесь ямка... Не зацепитесь за колючки...
С полчаса мы шли через луг, и наконец бурые обрывы нависли над нами.
Сделались такими высокими, что клочковатое облако казалось зацепившимся
за изломанный край.
Костя ввел меня в проход между неровными стенами из темно-рыжей, с
торчащими корнями глины. "Вот здесь-то ты, голубчик, и перемажешься", --
подумал я с легким злорадством, хотя это было и нехорошо. Но Костя легко
перешагивал через корни, ловко уклонялся от сыпучих струек глиняной пыли
и оставался по-прежнему без пятнышка. И я зауважал его.
Костино хладнокровие и его уверенность, что под Горой нет ничего
особенного, дали себя знать, я уже не ощущал волнения. Шел, как на
экскурсию, и радовался лишь тому, что не болит нога и нет обычного
послеполуденного головокружения...
Но когда отвесные стены сошлись над нами и образовали сумрачный свод,
ожидание тайны опять щекотнуло меня.
-- Слушай, а мы ведь не взяли фонарик...
-- Это ни к чему, там довольно светло.
"Значит, в самом деле? Не так уж там все обыкновенно?"
Скоро проход раздвинулся, замаячил впереди свет. Еще несколько шагов,
и... Я остановился. Потому что открылось мягко освещенное пространство.
Лежащая в скалах долина была словно озарена прошедшими сквозь неплотные
облака вечерними лучами. Казалось, что в воздухе рассеяна бронзовая
пыль. Я глянул вверх: каменных сводов не было видно за желтоватым
туманом, будто и правда над нами полупасмурное предзакатное небо. Может,
через толщу плоскогорья пробивался в какую-то щель настоящий солнечный
свет?
Перед нами лежало каменистое поле с жесткой и высокой, но редкой
травой. Из травы поднимались похожие на идолов камни (а может, и правда
древние идолы?). Слева и справа пространство терялось в таком же тумане,
что и каменная "крыша". А впереди стояла ребристая скальная стена,
гребень ее тоже не был виден за невысокой облачностью.
До стены оказалось недалеко -- шагов сто. Когда мы подошли к ней
совсем близко, путь нам перегородила речка с темной спокойной водой,
через которую просвечивал песок. Ширина была метров семь. К ближнему
берегу приткнулось тяжелое бревно, мокрое и скользкое на вид. Костя
поднял из травы кривую палку, сказал "я сейчас", встал на бревно,
оттолкнулся палкой от дна и, чуть балансируя, -- весь такой красивый,
хладнокровный -- поплыл через речку. Видимо, он слегка пижонил, но что
ни говори, а был он смелый и ловкий парнишка.
У того берега темнел связанный из нескольких бревен плотик. Костя
прыгнул на него. Приплыл на плотике ко мне.
-- Вставайте, он выдержит...
Мы переправились. И оказалось, что дальше идти некуда. Всюду --
соединившиеся в стену уходящие в высоту утесы.
-- Вот и все, -- сказал Костя. -- Ничего особо интересного здесь, как
видите, нет. Конечно, если бы горсовет нашел спонсоров, образовал здесь
филиал краеведческого музея или турбазу... А пока -- вот...
Конечно, зря он так. Любопытного здесь было много. И сам небывало
громадный грот, и таинственное свечение тумана, и гранитные
камни-идолы... Но я стеснялся показывать интерес при этом аккуратном и
правильно мыслящем мальчике. Словно взрослым был он, а мальчишкой --
я... Впрочем, и самому мне стало ясно, что не нашел я того, что искал.
Конечно, удивительное место, но все же не было здесь той сказочности,
того обещания тайн, которыми я томился в детстве... Да и быть, конечно,
не могло.
Мы вернулись. Когда поднялись из лога, Костя вежливо попрощался, я
так же вежливо поблагодарил его. И он ушел в своей очень белой рубашке и
отглаженных, ни единой пылинкой не испачканных брюках. Я с уважением и
невольной робостью посмотрел ему вслед. Ни в детстве, ни во взрослой
жизни не хватало мне такой прочности сознания, такой уверенности...
4. У костра
Я пошел наугад по тихим улицам, зная, что так или иначе попаду на
Пустырную, если буду двигаться к обрыву. Прохожих почти не было, только
на пологом травянистом спуске меня обогнали двое мальчишек с дребезжащей
детской коляской. Мальчишки были в жилетках, сделанных из потрепанных
школьных курточек, и таких же штанах, обрезанных и разлохмаченных у
колен. В коляске они везли макулатуру.
Скоро я вышел на широкую лужайку, за которой начиналась Пустырная. На
лужайке горел оранжево-дымный костер, а точнее -- брошенная в траву и
подожженная автомобильная шина со щепками в центре. У костра никого не
было, зато неподалеку -- шум и гвалт. С десяток ребят (многие в таких же
нарядах, как хозяева тележки) кого-то прижали к стене сарайчика. Я
торопливо захромал и подошел. Там руками и ногами отбивался от всех
светлоголовый мальчишка. Мне показалось -- тот, которого я видел в
вагоне. Но точно не скажешь, лица его я тогда не рассмотрел. Зато сейчас
разглядел хорошо. Волосы песочного цвета были растрепаны, желто-серые
глаза блестели гневными искрами. Пухлые, в трещинках губы раздвинуты, а
зубы стиснуты, словно мальчик сжал в них горячий уголек.
Его старались ухватить за руки, за плечи, за одежду, но он
отмахивался яростно. Потом крикнул:
-- Ну, чего надо?! Я вас трогал?!
-- За ноги, за ноги его! -- зазвенела чья-то команда.
-- Вовка, сделай аркан из ремня! На лапу ему!..
-- Эй, молодежь! -- громко окликнул я. -- Не слишком ли много на
одного? Что-то не по-рыцарски.
Они разом остановились. Заоборачивались. Разгоряченные, веселые.
Совсем не такие, как их пленник. Самый старший -- славный такой,
ясноглазый парнишка, совсем не похожий на хулигана -- сказал, словно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг