из травы. Потом, встав цепочкой на мосту, со смехом говорили прохожим:
"Поклонитесь цезарю, а то не пропустим". Те взрослые, кто попроще и
веселее нравом, включались в игру, а иные сильно сердились и грозили.
-- Да, жаловались, -- вспомнил Мальчик. -- Ну и что?.. А я тогда и не
хотел быть цезарем, я говорил: "Давайте выберем его". -- Он кивнул на
Барашка. А все кричали: "Нет, ты! Нет, ты!"
-- Потому что ты самый умный, -- вздохнула девочка.
-- С чего ты взяла, -- сказал Мальчик недовольно. Не любил он такие
разговоры.
-- Конечно! Кто бы еще так ответил учителю Закхею, когда он на мосту
укорял вас?
Учитель, седой и сварливый, и правда сердито говорил, потрясая
посохом:
-- Опомнитесь! Виданное ли дело, чтобы мальчики, даже в шутку,
примеряли на себя венок цезаря!
Вот тогда он и сказал, что мальчики ничуть не хуже цезарей. По
крайней мере, нет на мальчиках ни крови, ни обид человеческих. И Закхей,
оторопев сперва, заспешил к плотнику Иосифу с жалобой на сына, ведущего
недетские, возмутительные речи...
-- Закхей давно злится на меня, -- сказал Мальчик девочке и Барашку.
-- Еще с той поры, когда мы поспорили с ним о греческой букве альфа... А
недавно он рассердился опять, потому что я подобрал в школьном мусоре
кусок старого свитка для воздушного змея. Он раскричался, что я не ценю
мудрости написанных слов, а это был потрепанный, выброшенный обрывок. И
к тому же там не было написано ни слова правды... А змей получился
хороший.
-- А правда, будто ты говорил большим ребятам, что можно сделать
громадный змей и полететь на нем? -- спросила девочка.
-- Можно полететь и без змея... -- задумчиво начал Мальчик, но вдруг
замолчал и прислушался. Потом вскочил. -- Мама зовет. Пойду. Она всегда
беспокоится, если меня долго нет... -- И он прыгнул с крыши...
На этом тогда и кончилась моя рукопись.
Она осталась лежать запертая в ящике стола среди старых бумаг и
блокнотов. Теперь я впервые за долгое время подумал с тревогой: в
порядке ли дома все мои бумаги?.. А впрочем, что с ними сделается...
Звезды и огоньки по-прежнему светили сквозь стены. Сашка спал, сунув
ладони под щеку. Чиба-котенок уснул у него в ногах. Где-то опять пробили
часы -- я не понял, сколько раз.
Я снова взял Тетрадь. Перевернул страницу с рисунком. И начал писать
на чистом листе -- просто так, запросилась рука.
"...В тот вечер Мальчик лег рано и потому рано проснулся...
Он любил спать на свежих стружках, которые оставались после работы
отца. Сгребал их в углу, мать накрывала эту кучу куском дерюжной ткани,
и он сворачивался калачиком на такой постели, вдыхая запах
свежеоструганного дерева. Но, конечно, скоро накидка сбивалась, и
Мальчик оказывался на щекочущих упругих завитках. Утром он, смеясь,
прыгал, -- вытряхивал стружки из-под холщовой, просторно скроенной
рубашки -- единственной своей ребячьей одежки для ночи и для дня.
Стружки застревали и в волосах. Иногда мама ставила его перед собой и,
вздыхая, выбирала из густых каштановых прядей желтые древесные колечки и
ленточки. А потом прижимала его к себе. Но, сделавшись постарше, Мальчик
стал стесняться маминых ласк и, увернувшись, убегал на улицу, хотя потом
и покусывала совесть...
...Сейчас он сидел на плоской, обмазанной глиной крыше и сам
рассеянно вытаскивал стружки из волос. И думал, как починить побитый
ветром змей. То есть он знал как, но не хотелось браться. Было хорошо
просто так сидеть на крыше, которую уже грело солнце, и смотреть по
сторонам. Назарет, обычно бесцветный и выжженный лучами, казался сейчас
уютным и даже красивым городком. Склоны были не серыми, а ярко-зелеными,
небо над головой -- густо-синим. Кричали петухи...
Опять пришел малыш Барашек, забрался на крышу и сел поодаль.
Нерешительно сказал:
-- Здравствуй...
-- Здравствуй, -- откликнулся Мальчик. -- Садись ближе... Почему ты
всегда такой, словно чего-то боишься?
-- Большие мальчики часто прогоняют, -- признался Барашек, задумчиво
болтая коричневыми ногами. В голосе его не было обиды, только простое
объяснение. -- Иногда берут играть, но редко. Чаще всего гонят...
-- Я никогда не прогоняю маленьких, -- сказал Мальчик.
-- Да, я знаю, -- кивнул Барашек. -- Но другие не так. И я привык
бояться.
-- Не бойся. Садись ближе...
Барашек придвинулся. Глянул светло-карими глазами -- и нерешительно,
и доверчиво.
-- Можно, я спрошу?
-- Спрашивай.
-- Ты вчера говорил ребятам, что люди всему научатся... Всему на
свете. Да?
-- Да! -- оживился Мальчик. -- Правду говорю тебе, пройдет не так уж
много лет, и люди откроют всякие тайны о том, как устроен весь мир...
И будут знать, из чего сделано солнце, и почему на деревьях растут
листья, а на птицах -- перья, и что за краем Земли, и...
Правду говорю тебе, будут. Узнать это не так уж трудно, надо только
время... Гораздо труднее другое, Барашек.
-- Что?
-- Ну, например, чтобы большие мальчики не прогоняли маленьких... И
чтобы взрослые не обижали ребят, и чтобы никто не врал друг другу. Чтобы
все любили всех и были добрыми... На это уйдут тысячи лет...
-- Ну уж... -- осторожно не поверил Барашек. Он был славный малыш, и
умение быть добрым, несмотря на обиды и шишки, не казалось ему трудным.
А вот разные чудеса...
-- Ты еще говорил, что люди научатся летать...
-- Да, -- сказал Мальчик. И притих. Ему показалось, что мать в доме
окликнула его.
Помолчал и Барашек. Придвинулся еще, прислонился к Мальчику плечом и
спросил полушепотом:
-- А когда это будет? Чтобы летать...
-- Будет... -- рассеянно отозвался Мальчик и прислушался опять. Потом
вздохнул: -- Только одному люди не научатся никогда...
-- Чему? -- огорчился Барашек.
-- Сделать так, чтобы, когда человек летает, мама за него не
боялась..."
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг