не в духе вчерашней беседы. -- Сперва надулся, а сейчас небось и забыл
про обиду. Может, понял уже, что не со зла ты его обманул, а чтобы не
ввергать в печаль...
-- Боюсь, что все это сложнее. Будто что-то сломал я...
-- Не усложняй... Бог даст, еще встретитесь...
"Если и встретимся, -- подумал я, -- будет уже не то. Все равно
трещина..."
-- Покажи камушек, что от месяца отломали, -- вдруг попросил отец
Леонид. -- С собой небось?
Камушек был со мной. Я вынул его из кармана, спрятал в сложенные
тесной лодочкой ладони, прикрыл от дневного света грудью. Отец Леонид
придвинул лицо.
-- Смотри-ка ты, и правда светится. -- И вдруг попросил совсем
по-мальчишечьи: -- Слушай, отломи кусочек, а?
Я надавил на камушек пальцами, он послушно развалился на половинки.
-- Возьми.
-- Спаси вас обоих Господь, -- тихо сказал отец Леонид.
А я вдруг подумал: "Что бы ни случилось, а главное, что лоцман мой
жив и здоров... Моя дорога, ясное дело, кончилась, а Сашку пусть добрая
сила хранит и дальше от зловещего алгоритма..."
Отец Леонид спрятал камушек в складки рясы и спросил:
-- Побудешь у нас еще?
-- Нет, надо возвращаться... Спасибо тебе.
-- И тебе спасибо... И отроку твоему, проводнику. Кабы не он, мы бы и
не увиделись...
-- Это правда.
-- Инок поедет в село за хлебом, отвезет тебя. Правда, не на машине,
а в телеге... А оттуда -- автобус до Овражков... С лодкой-то твоей что
делать?
-- Отдай мальчишкам, пусть катаются...
2. Кобург
Оказалось, что автобус будет лишь рано утром. Я не стал возвращаться
в обитель, переночевал в Доме крестьянина. На рассвете уехал, а к обеду
был у Генриетты Глебовны. Она сказала, что у меня усталый вид, я должен
несколько дней пожить у нее спокойно, погулять не спеша, не думать ни о
чем печальном и набраться сил. Но я чувствовал, что надо возвращаться.
Опять болела нога, давило голову и подкатывала подлая обморочная
тошнота. Причем все это сильно, неотвязно. Короче говоря, самочувствие
было как накануне того дня, когда я попал к любезному Артуру Яковлевичу.
Сейчас больница вспоминалась без прежнего отвращения. Может, и к
лучшему -- свалиться на койку, получить от сестрицы Зои успокоительную
дозу в известное место и уснуть, забыв все горести.
Но, конечно, я не стал раскисать сразу. Расплатился с Генриеттой
Глебовной за постой, бодро попрощался и даже, дурачась, пообещал звонить
по "тому самому" телефону. В ответ она грозила крепким пальцем и
говорила, что любопытные мальчишки плохо кончат, если вовремя не взяться
за их воспитание... Потом мы вдруг встретились глазами, замолчали и
погрустнели. Я не выдержал, спросил:
-- А вы... никогда не звонили Андрису?
-- Звонила. Не раз... Просила, чтобы не летел в тот день. А он
смеялся. Он верил в свой мотор и в свою судьбу. Храбрый был мальчик...
На станции я дождался пестрого, почти игрушечного поезда "Пилигрим",
сел в хвостовой вагон -- полупустой и прохладный. Поехали: трюх-трюх,
дзынь-дзынь. Все так просто, никаких отраженных миров, никаких проблем.
Через час буду дома. Помоюсь, разберу почту, позвоню кому надо, а утром
пойду сдаваться Артуру Яковлевичу.
Я лениво смотрел в окно на болотистые луга, на рощицы. Потом на
пологие холмы, которые мне показались незнакомыми. На одном махала
крыльями ветряная мельница, я таких сроду не видел в наших окрестностях.
И ехали мы, кстати, уже значительно дольше часа...
-- Скажите, -- обратился я к симпатичному старику со
щетинисто-серебряным подбородком. -- Станция Начальная... Скоро ли до
нее доберемся?
-- Простите? -- сказал он с прибалтийским акцентом. -- А, Начальная!
То есть конечная... Боюсь, что не скоро. Даже по расписанию часа через
три. А ведь поезд постоянно опаздывает.
Тут я увидел за окнами поросшие соснами дюны и окончательно понял,
что все не так-то просто. Оказывается, путь туда и путь обратно вовсе не
одно и то же в здешних местах. В детстве все было проще, а теперь что-то
изменилось на этом рельсовом маршруте. Опять шуточки отраженного мира?
Наконец прибыли. Я вышел из вагона и окончательно убедился, что
тревога была не напрасной. За перроном краснел вокзал, похожий на
маленький кирпичный замок. Правда, на белой вывеске значилось название
"Начальная", но кругом -- ничего знакомого. Вдали, за крышами финских
домиков, летали чайки, я даже слышал их картавые крики. Пахло влагой,
как на побережье. Быстро бежали облака -- серовато-белые, пухлые, какие
собираются обычно в теплые дни над большими поверхностями воды.
Я прошел через вокзал на тесную площадь. Один край ее замыкала серая
каменная стена средневекового бастиона. Между зубцов торчали рыла
музейных пушек. У стены торговала незабудками старенькая цветочница в
чепце. Я сказал ей:
-- Простите, что это за город? Я проехал свою станцию, и вот...
Она заулыбалась без удивления, понимающе:
-- Это Кобург. Не знаменитый немецкий Кобург, а наш, местный. Советую
посмотреть...
Я отошел, сел на выступ у стены. Прислонился к камню затылком.
Назойливо, тянуще болела нога. Стиснуло в груди, сдавило голову. Ну вот,
началось все-таки...
Цветочница быстро нагнулась надо мной.
-- Что с вами? Вы нездоровы?
-- Боюсь, что да...
-- Одну минуту... не волнуйтесь. Здесь рядом телефон...
...Больница в Кобурге оказалась поменьше и попроще, чем у нас. Ни
сложных приборов для диагностики, ни врачей со званиями. Зато уютная,
деревянная, в глубине яблоневого сада (яблони уже доцветали). А главное
-- полупустая. В трехместной палате я оказался один. Главный врач Анна
Борисовна Штерн приняла меня с ворчливым добродушием. А узнав при
заполнении истории болезни, "кто есть кто" (куда от этого денешься),
забыла свою нарочитую ворчливость и темпераментно поклялась поставить
меня на ноги за три недели... Ее бы устами да мед пить...
Но, как ни странно, мне и правда скоро полегчало. Через неделю я стал
уже выходить в город -- в этот маленький симпатичный Кобург на берегу
желтовато-серого залива. Гулял среди домиков с острыми крышами и у
кирпичных фортов эпохи шведских войн... А однажды набрел на почтамт --
длинный дом с готическими башенками и стеклянными телефонными будками
вдоль фасада. Были здесь и междугородные автоматы. Нашего города в
списке не оказалось, но можно было позвонить в Москву. В нее, видимо,
отовсюду можно звонить -- хоть с Марса, хоть из отраженного мира, хоть с
того света.
Я набрал номер Дениса.
-- Папаня! -- радостно завопил в микрофон мой великовозрастный
отпрыск. -- Ты откуда возник наконец? Тебя медицина по всей стране ищет,
Артур Яковлевич каждый день звонит! Куда ты канул? Мать в истерике!..
-- А ей-то что? Своих забот не хватает?
-- Ну, не скажи! Первая любовь не ржавеет...
-- Ладно, не мели языком... Все здоровы?
-- Да у нас-то все! А ты как? И главное -- где?
-- Так я тебе и сказал! В творческой поездке...
-- Батя, ну ты как дитё... Ведь, чего доброго, отдашь концы без
врачей-то...
-- А я не без врачей, их везде хватает... Может, скоро в кругосветку
подамся, на судне тоже врач есть...
-- У тебя что, крыша поехала?! -- завопил Денис.
-- Ты как с отцом разговариваешь! Нахал!
Он виновато заржал в трубку. Я вдруг понял, что соскучился по нему.
Но сказал сурово:
-- Ладно, пока. Потом еще позвоню. -- И дал отбой.
...Еще через неделю про меня разнюхали (видно, благодаря Анне
Борисовне) в местной газете. Пришел тощий парень с диктофоном, взял
интервью. Потом стал клянчить рассказ или очерк. Я поотбивался, но в
конце концов пообещал. Тем более, что деньги были на исходе, не на что
новую рубаху купить. Работал я не спеша и, как ни странно, даже с
удовольствием. Описал праздник в Подгорье и старт "Даблстара", приплел
его историю-легенду и кое-что присочинил. Главным героем сделал местного
мальчишку, которому только случайность помешала улизнуть зайцем в полет.
На очерк не потянуло за недостатком документальности, а на
фантастический рассказ -- вполне. И мой "Звездный катамаран" в течение
июня газета "Вечерний Кобург" выдавала мелкими порциями...
Прошел месяц, и я не только не помер, а даже выписался. Газета
предложила мне комнату в редакционном дачном коттедже на берегу залива
-- бесплатно, только с условием, что я еще что-нибудь напишу.
Анна Борисовна говорила, что уезжать мне пока не следует, она должна
меня "понаблюдать".
"Понаблюдать" меня ничуть не хуже мог бы Артур Яковлевич. И вернуться
домой ничего не стоило: выяснилось, что в Овражках я выбрал неудачный
день для отъезда -- нечетное число, а поезд "Пилигрим" в мой город
отправляется по четным. Теперь можно было уехать в Овражки, а оттуда до
дома -- рукой подать.
Но я не уезжал, не хотелось. Интуиция говорила, что потом я уже
никогда не выберусь в эти края. Они станут закрытыми для меня, как
закрыто для незнающих дорогу Подгорье.
Насовсем расставаться с этим миром было грустно. По правде говоря,
из-за Сашки. Из-за того, что порвалась бы тогда последняя ниточка...
Вообще-то она и так порвалась. Но все же грела мысль, что я живу в том
самом измерении, где мой лоцман... Печаль моя, конечно, поулеглась,
многое в нашем путешествии вспоминалось теперь с улыбкой. Но стоило
вспомнить прощание -- и опять делалось тоскливо... Эх, если бы не было
той дурацкой истории и разъехались бы мы по-хорошему! Тогда Сашка
остался бы со мной навсегда -- просто как часть жизни, как негаснущий
огонек. А теперь что?..
Я думал, думал и зашел однажды в местное отделение "Пилигрима".
Спросил, не могут ли они найти для меня адрес проводника Александра
Крюка одиннадцати лет, живущего в Краснохолмске. Там искать не стали,
сказали: "О-о! Лоцман Сашка!" -- и выдали адрес наизусть. Спросили
только:
-- Вы что, знакомы с ним?
-- Встречались...
Нет, я не поехал в Краснохолмск. Честно говоря, не решился. Написал
письмо. Так, мол, и так, вспоминаю, как бродили, спасибо тебе, а сам я
малость приболел, застрял в Кобурге, а книжка, которую ты при отъезде
забыл, теперь у меня; послать ее тебе? Как здоровье и как поживает Чиба?
Письмо получилось нарочито небрежное, даже нечестное какое-то. Но я
это понял, когда уже отправил его и потом повторял про себя написанные
строчки... Впрочем, терзаться не имело смысла: письмо вернулось. С
лиловым штампом на конверте: "Извините, адресат выбыл".
Куда выбыл? На время или насовсем? В "Пилигриме" ничего не знали,
удивились. "Ладно, значит, судьба, -- сказал я себе. -- Что было, то
было, не переделаешь. Хватит об этом". И стал жить в Кобурге дальше. В
начале августа сдал в газету рассказ "Вниз по реке Окуневке" и опять
"загремел" в знакомую палату под опеку Анны Борисовны Штерн. На четыре
недели. На сей раз почти совсем отказала нога.
-- Разрабатывать ногу надо, процедуры принимать, а не ныть! --
притворно орала на меня Анна Борисовна. -- А то ведь отрезать вашу
конечность к чертовой бабушке!
В общем, вытянула она меня и на этот раз. Выписала. И я, помахивая
тростью (подарили в редакции), отправился из больницы на набережную
подышать воздухом свободы.
Было начало сентября, но жара стояла как в июле, и лишь ветер с
залива смягчал ее. Хлопал тентами у магазинных витрин, теребил
красно-белые зонты уличных кафе. Пахло водорослями и мокрым песком. Мимо
лавочек с сувенирами, журналами и купальниками фланировал туда-сюда
туристский люд. Впрочем, немногочисленный. Зато было много ребят, в
школах кончились занятия. Здешних ребятишек не обряжали в школьную
униформу, они были разноцветные, веселые, счастливые, что урокам на
сегодня конец и что на улице еще полное лето. Многие из мальчишек --
такие же светловолосые, длинноногие и загорелые, как Сашка. Несколько
раз я даже вздрагивал. Но мальчишки на меня не глядели. С маху
перескакивали каменную балюстраду и -- с набережной прямо на узкий
песчаный пляж. Ранцы -- в песок, одежда летит в стороны, как пестрые
бабочки, а сами -- бултых в мелкую зыбь прохладного залива. Здесь было
безопасно: хоть полмили иди, а глубина первокласснику по грудь...
Я посмотрел, позавидовал и бездумно побрел дальше. Нарядная
набережная кончилась. Потянулась Портовая улица: справа -- катерные
причалы и уходящий далеко в залив мол, слева -- всякие пароходные и
грузовые конторы. А среди них я вдруг увидел нарядный желто-зеленый
фасад с широкой витриной. За стеклом, среди картонных кустов торчало
чучело кенгуру и резвились розовые попугайчики. Над дверью красовалась
вывеска: "Агентство по морскому туризму "Новая Австралия". Выше вывески,
воткнутый в наклонную трубу, полоскался флаг. Он был похож на
австралийский, но "наоборот" -- не синий с белыми звездами Южного
Креста, а белый с синими, и в углу, где у австралийцев британский "Юнион
Джек", здесь был синий прямоугольник с белым силуэтом парусника.
За стеклом у лап кенгуру белела доска с объявлением:
"Агентство "Новая Австралия"
организует для любителей старины и романтики
рейсы через Залив в г. Ново-Канск
(быв. Кан'Орра)
на старинном пароходе
"Звезда Австралии".
Справки и заказ билетов -- в конторе".
У меня не было оснований отказываться от звания "любитель старины и
романтики". И кроме того, не было никаких определенных планов на
будущее. Я вошел в контору.
Клерк в капитанском мундире и с блестящим английским пробором
объяснил, что Кан'Орра -- город весьма любопытный, хотя и малоизвестный,
ибо до недавней поры был закрыт для посторонних. Билет недорог, а судно
-- настоящий музей. Путешествие -- сплошная экзотика. Фирма
гарантирует...
-- Заказать вам каюту?
-- Валяйте, кэп...
-- Туда и обратно?
-- Только туда... -- Я был почему-то уверен, что моему обитанию в
Кобурге пришел конец.
-- Прошу вас, сэр... Судно стоит в конце мола, туда ходит электрокар.
Отплытие через два часа... Всего доброго, сэр.
-- Сэнкью, кэп. Я готов, багаж при мне...
Когда я вышел и оглянулся на витрину, оказалось, что кенгуру -- вовсе
не чучело. Он махнул хвостом, посшибал картонную растительность и
скакнул внутрь конторы. Это понравилось мне и почему-то вселило хорошие,
хотя и неясные надежды...
3. "Судовая роль"
Судно и вправду оказалось как музей. Уж не знаю, в самом ли деле этот
пароход был осколком старины или его специально построили таким в наши
дни, но при первом взгляде на него вспоминались Жюль Верн, Стивенсон,
Марк Твен и другие книжки с потертым золотом узорчатой рамки. Под
бушпритом красовалась раскрашенная фигура морской девы с золоченой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг