-- Часто...
-- Мудрая у тебя мама...
Он скосил на меня глаза, сказал нерешительно:
-- А у вас... разве не такая?
-- У меня, Сашка... маме было бы сейчас уже за девяносто. Я был
поздний ребенок...
-- Ну, все равно. По-моему, она похожа на мою... была...
-- Почему ты решил?
-- Ну... когда вы по хронофону говорили, помните? У нее голос
похожий... как у моей мамы.
-- Может быть.
Я вспомнил историю с сундуком и телефонным аппаратом, и показалось,
что случилось это давным-давно... Как хорошо было бы оказаться сейчас на
Пустырной улице (такой привычной, просто родной) под решительной опекой
Генриетты Глебовны Барнаво... Но как туда доберешься с беспомощным
Сашкой?
А здесь -- ни друзей, ни знакомых. Пантюхин? Неизвестно, где его
искать. Ребята из "Пилигрима" еще вчера покинули Подгорье... Сашка снова
не по-хорошему розовел, и глаза у него блестели. Я потрогал его лоб.
-- Ну вот! Опять ты раскалился.
-- Да ничего... А почему вы сказали, что были поздний ребенок?
-- Потому что так... Сперва старший брат и сестра родились. А я уже
много после, через двенадцать лет...
-- А я всего один... Тоже поздний. У мамы долго детей не было, а
потом... вот...
-- "Вот" получился вполне удачный, -- деликатно сказал я.
-- Не знаю. Маме сравнивать не с кем, раз я один... А вас брат и
сестра не обижали маленького?
-- Нет... Когда я подрос, они жили уже отдельно, учились в
Ленинграде, потом и остались там... А мы с мамой вдвоем... Отец был
офицер, после войны в Германии служил, а потом... В общем, развелись
они.
-- Все похоже, -- выдохнул Сашка.
-- Что поделаешь...
-- Может, и к лучшему. А то с отцами одни скандалы...
Я хотел возразить, что с моим отцом было иначе -- ни историй, ни
скандалов. Но, во-первых, от этого не легче, а во-вторых... зачем это
Сашке?
-- Видать, хлебнули вы с мамой, -- сочувственно сказал я.
-- Было, -- согласился он как-то очень бесхитростно. -- Главное, что
при этом у меня свойства терялись. "Проводниковые"... Я боялся, что
навсегда... А вас никто, значит, никогда не обижал... и не трогал?
-- Одно время жила с нами младшая мамина сестра, тетя Лика. Да какая
там "тетя", студентка. Она возымела привычку хлопать меня линейкой. Но
это обычно кончалось так: она линейкой -- трах, а я выхвачу -- и о
колено. Наломали в конце концов столько, что хоть печку растапливай...
Только один раз меня хотели взгреть по-настоящему. Попал в ловушку.
-- Терпеть не могу ловушки.
-- Кто же их любит... Мы с приятелями стреляли из луков, и стрела моя
залетела в чужой двор. А в нем -- палисадник вокруг грядок, высокий,
выше моей головы... Ну, думаю, там надо искать. Перелез и вдруг вижу: ко
мне дядька движется, хозяин... Не какой-нибудь там краснорожий кулак, а
вполне профессорского вида, в очках, в соломенной шляпе, с бородкой...
Я, конечно, обратно к палисаднику. Ухватился, ногами скребу по рейкам, в
обе коленки занозы вогнал, а руки слабеют. Как во сне, когда за тобой
гонятся, а ты еле движешься... Наконец подтянулся, но тут пальцы
сорвались, и я повис... На груди между лямками была перекладинка, она
наделась на торчащую рейку -- и обратно мне никак, высоко...
-- А оторвать нельзя? Перекладинку эту...
-- Меня подвели штаны... До того дня я был ими очень доволен:
крепчайшие, из замши особой выделки. Мне их отец из Германии прислал.
Там, в Тироле, такие кожаные штанишки на лямках носят и мальчишки, и
взрослые мужики. Сперва я надевать их стеснялся: какие-то "не
советские", с кожаными кисточками, с отворотами. Однако ребята во дворе
"трофей" оценили, самый образованный, Женька Ремезов, сказал: "Как у
Вильгельма Телля". Понравилось всем и качество материала. Особенно
здорово было в них кататься с наклонной крыши большого погреба, по
гладкому кровельному железу. Правда, взрослые ворчали, что зад сделался
отполированный...
-- Так ведь тирольские штаны, они чем больше потертые, тем ценнее. Я
читал, -- вставил Сашка.
-- Женька Ремезов так же говорил. Но тетушка Лика не верила и
несколько раз хватала линейку. Однако тирольская замша и здесь мне
служила верно...
Сашка хихикнул и спросил нервно:
-- А в огороде-то... Вы все-таки убежали?
-- Не сразу... В общем, я повис, как кукла в кладовке у Карабаса.
Вывернул шею и смотрю в каком-то полуобмороке, как хозяин приближается.
А он не спешит, видит, что я как пескарик на крючке. И улыбочка у
него... Вырвал он у забора сорняк с крепким стеблем, идет, ощипывает с
него листочки, помахивает. И глаза у него, Сашка, какие-то медовые, в
них удовольствие, что вот он я перед ним -- беспомощный, голоногий,
готовенький для расправы... Но тут во мне как пружина сорвалась: заорал,
дернулся изо всех отчаянных сил. Рейка отломилась, повисла на мне вместе
с ржавым гвоздем. Я плюхнулся в траву, схватил обломок, пустил его в
хозяина. Кажется, гвоздем оцарапал ему щеку. И тут же -- мимо него, в
одну калитку, в другую...
-- Не поймал?
-- Нет... Потом, правда, разузнал про меня, приходил жаловаться. Мама
перепугалась, засадила меня на целый день дома... Но это были пустяки по
сравнению с той жутью, когда я висел, а он подходил... Мне и теперь этот
случай снится, если жизнь опять ловушки устраивает...
-- Я вот тоже теперь... в ловушке, -- вздохнул Сашка.
-- Ну, что ты говоришь! Ты же не один, со мной!
-- Да... -- Он посопел виновато, опять опустил ресницы и сказал так,
с прикрытыми глазами: -- Вы меня не бросили... А я вчера... вас
чуть-чуть одного не оставил...
-- Да ладно тебе. В конце концов, я же не больной. Взрослый, здоровый
дядька.
-- Ох уж здоровый...
-- Ну, все-таки... Большой, самостоятельный.
-- Не такой уж самостоятельный, если с проводником... А проводник-то
чуть-чуть не сбежал!
Я сказал осторожно:
-- Но ведь теперь-то ты уже не жалеешь, что у тебя ничего не вышло?
Он опять глянул очень блестящими глазами. Щеки розовели все сильнее.
От жара или по другой причине?
-- В том-то и дело, что жалею... Но если бы это вышло, жалел бы, что
вас бросил... -- И часто задышал.
-- Сашка, что? Опять хуже стало?
-- Нет, ничего...
Было уже совсем утро. В коридоре -- шаги, голоса.
-- Я сейчас вернусь...
Хозяйка была в баре. Я небрежно сказал ей, что мальчик слегка
прихворнул: видимо, переутомился вчера. Не найдется ли градусник?
Хозяйка градусник принесла и проводила меня настороженным взглядом.
Сашка подержал градусник минуты две и... -- батюшки мои! -- тридцать
девять и две! Это с утра-то!
-- Только не надо врача! Я еще таблетку проглочу, посплю, и все
пройдет!
И он правда уснул, приняв аспирин.
И Чиба уснул, превратившись в летучую мышь и повиснув на люстре. Я
тоже задремал в кресле... И проснулся оттого, что Сашку опять тошнило --
водой и крошками аспирина. Я подхватил его за плечи, и снова он обвис у
меня на руках, горячий и беспомощный. Потом откинулся на подушку,
отдышался, выдавил жалобно:
-- Это последний раз... Ничего...
Какое уж там "ничего"... Что же делать-то?
Едва я успел вытереть пол, как постучали в дверь. Появилась хозяйка с
подносом. Величавая, как старая фрейлина.
-- Вы сказали, что мальчик нездоров. Я решила, что позавтракать вам
лучше здесь... -- Она опустила поднос с тарелками и кофе на стол,
оглянулась на Сашку. -- О... да у него нешуточный жар! Вам не кажется,
что это серьезно?
-- Нет... -- сказал Сашка.
Хозяйка повела плоским плечом, выплыла из комнаты. Но в дверях
оглянулась и поманила меня. Я надел пиджак и вышел.
Хозяйка сказала опять:
-- Вам не кажется, что это серьезно?
-- Кажется, -- признался я.
-- По-моему, срочно нужен врач. Вы же взрослый человек, должны
понимать.
Я был взрослый человек, я понимал: она права. И все же сидело во мне
глупое ребячье чувство, что я предаю Сашку.
-- И в конце концов... -- У нее сделалось совсем деревянное лицо. --
Поймите и меня. Здесь не медицинское учреждение. Вдруг у мальчика
инфекция?.. Я позвоню в "Скорую помощь".
Я пожал плечами -- с печалью и облегчением. Потому что спорь не
спорь, а она все равно позвонит.
Когда я вернулся в комнату, Сашка, со свекольными щеками и торчащими
волосами, сидел на краю кровати. Он был в рубашке на голое тело и
суетливо натягивал шортики.
-- Что с тобой? Ты куда?!
-- Я знаю... она звонить пошла... врачам...
Сашка быстро встал. Затолкал босые ноги в кроссовки. Шатнулся. Я
подхватил его. Он дернул горячими плечами.
-- Окно откройте...
-- Зачем?
-- Откройте окно... ну пожалуйста! -- сказал он так отчаянно, что я
бросился, толкнул створку. Сашка ринулся мимо меня, вмиг оказался на
крыше. Откуда только силы!
-- Сумасшедший!..
-- Карр! -- заорал Чиба, вороненком качаясь на люстре. -- Скар-рее!
Кар-рета "Скор-рой"...
"Негодяй", -- мельком подумал я, вываливаясь из окна вслед за Сашкой.
Тот с кромки крыши сиганул в песочную кучу совсем как здоровый. Но с
песка уже не встал. Приподнялся на четвереньках, потом сел. Прилег на
бок...
Не помню, как я скатился по лестнице. Схватил его. Он всхлипнул,
перемазанной в песке щекой привалился к пиджаку. Что-то бормотнул. Я --
уже в каком-то отупелом отчаянии -- понес его к крыльцу.
-- Не туда, -- простонал Сашка. -- Вдоль забора.
-- Не дури.
-- Ну, я прошу вас... Грани сходятся, я чувствую. Это последний
шанс...
-- Ты бредишь, что ли?!
-- Нет! Всего десять шагов! Если боитесь, закройте глаза! Игорь
Петрович...
"Минутное дело, -- решил я, -- пусть. А то еще потеряет сознание..."
-- И, заплетаясь башмаками в траве, стал считать вдоль забора шаги. И
зачем-то в самом деле закрыл глаза. А после десятого шага открыл...
И увидел, что стою на темной Пустырной улице.
4. Спасение
Генриетта Глебовна поняла все моментально.
-- Догулялся, голубчик!.. Несите его к моей кровати... -- Она
растолкала подушки, откинула атласное одеяло. Я с невыразимым
облегчением опустил Сашку в прохладную мякоть обширной постели. Сдернул
с него кроссовки.
Генриетта Глебовна стремительно облачилась в белый фартук, принесла
полотенца и какие-то бутылки. Включила настольную лампу. За окнами
синели сумерки. Наверно, при межпространственном переходе опять
сместилось время, на Пустырной улице уже был вечер...
-- Игорь Петрович, вы не переживайте, -- бодро гудела Генриетта
Глебовна. -- У мальчишек это бывает. Особенно часто случается, когда
резкая смена климата, например, если на юг приезжают. А ведь там, где вы
гуляли, эти смены на каждом шагу... Сейчас мы этого героя натрем
уксусом, вернейшее средство. Завтра будет как огурчик.
Сашка бессильно пробубнил в подушку:
-- Не хочу... натираться...
-- Да?! -- обрадовалась Генриетта Глебовна. -- Надо же! Буду я тебя
спрашивать!.. Игорь Петрович, помогите-ка его раздеть... Совсем,
совсем... Ах, мы еще дергаемся! Какие мы стеснительные! Будто не видала
я вашего брата... Вот так... Игорь Петрович, полотенце мне, пожалуйста,
и бутылку...
От запаха уксуса закружилась голова. Я быстро отошел, сел. Локти
Генриетты Глебовны энергично двигались. Покорившийся судьбе Сашка ойкал
и постанывал. Я закрыл глаза.
-- ...Игорь Петрович, выпейте-ка вот это и тоже ложитесь. Вы, я
смотрю, намучились с ним...
Я увидел у своего лица зеленый стаканчик, из него пахло мятой и
валерьянкой. Я выпил, пошла по жилам прохлада и сладкая беззаботная
усталость. Сашка лежал, укрытый до носа одеялом. Дремал. Ну и хорошо...
Я пошел к себе. Начал раздеваться. С грустью подумал о пижаме,
которая с "сидором" и всеми дорожными вещами осталась в Подгорье...
Ладно, лишь бы Сашка поправился... А то ведь этот его дурацкий
"алгор-р-ритм"... Едва я забрался под одеяло, как постучала Генриетта
Глебовна.
-- Игорь Петрович, простите. Он про какую-то Чибу бормочет.
Спрашивает, не появлялась ли. Я сперва думала, что бредит, но... Ай, кто
это?!
В открытую форточку лезла обшарпанная плюшевая обезьяна с большущей
(больше, чем она сама) синей сумкой через плечо. С книжкой "Плутония" в
мягкой черной лапе...
Когда я проснулся, обрыв за окнами был рыжим от солнца.
Натягивая брюки, я слышал, как на кухне Генриетта Глебовна чем-то
звякает и напевает старинный марш "Тотлебен". Это внушило мне бодрость и
надежды. Я оделся и первым делом сунулся в комнату к Сашке. Там било в
окна солнце. Сашка сидел на кровати, завернувшись в простыню, как в
бурнус. Глянул на меня и сказал вредным голосом:
-- Штаны куда-то спрятали. И все остальное... Что за жизнь! -- Но тут
рот его округлился, а глаза сделались несчастные: мимо меня в комнату
двинулась Генриетта Глебовна. У плеча она держала вверх иглой искрящийся
на солнышке шприц.
-- Смотрите-ка! Жалуется! Я, старая, ночь на раскладушке промаялась,
а он на перине почивал и теперь еще недоволен жизнью!.. Прекрасная у
тебя жизнь, радость моя! И будет еще лучше, когда введем укрепляющее
средство... А потом и штаны получишь. Ну-ка...
-- Зачем! -- панически сказал Сашка. -- Не дам я!.. Мне нельзя! У
меня от этого... обмороки бывают! Правда!
-- Обморок -- это не смертельно. Зато здоровее будешь.
-- Игорь Петрович! Я и так уже здоровый!
Но я развел руками в знак бессилия и покорности обстоятельствам. И
вышел. Вскоре послышалось: "Ай! Ёшкин свет..." В ответ -- сухой шлепок и
добродушное: "Ты мне поругайся, чучело гороховое... Все, теперь ты
живой-здоровый. Не первый раз я тебя за уши на белый свет вытаскиваю..."
-- "А когда первый-то был?" -- "Много хочешь знать... Одевайся и брысь!"
Скоро Сашка появился -- слегка надутый, но без признаков хвори.
-- Как самочувствие, лоцман?
-- Ага! Скажу, что плохо, так опять... "укрепляющее средство"...
-- А если всерьез?
Сашка подпрыгнул, болтнул в воздухе ногами.
-- Хоть сейчас на маршрут!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг