и мгновенно обеспамятел Безрод.
Моряй едва успел прянуть, чтобы не
столкнуться со старым ворожцом нос к носу, высигнул за перильца и
притаился, пока Стюжень не ушел. Только и слышал последние слова
верховного ворожца, сказанные шепотом в небо:
- Ты, парень, княжу нужен больше чем он
тебе.
Это он о ком? Кто княжу нужен больше чем
княжь этому кому-то? К кому приходил старый ворожец? Моряй догадался
к кому и мгновенно взопрел. Поднялся в избу и положил себе выйти
раньше всех. Пока весь двор не истоптали. А зачем сам на берег бегал
- про то пусть только боги и ведают.
Утром Моряй выскочил ни свет ни заря,
присел над пятачком перед самым крыльцом, вгляделся и покачал
головой. Огромные следы так глубоко вдавлены в землю, будто нес
ворожец кого-то. Какой же вой позволит мужчине носить себя если
только не болен, не обессилел, ноги не идут?
- Ты умеешь подходить неслышно, ворожец.
- Моряй встал. Сзади вырос Стюжень, внимательно посмотрел в глаза,
кивнул головой.
- Да. Я его принес. Отдавал парень богу
душу, да я попридержал.
Моряй долго смотрел в выцветшие
стариковские глаза. Сколько раз Стюжень сшивал его самого, сколько
раз вот так же, близко-близко гляделся на самого себя в этих глазах
Моряй, и никогда ворожец не врал.
- Старик, ты ему веришь?
- Кому я верю одним богам и ведомо. -
Стюжень говорил тихо, но голос рокотал, будто гром в отдалении. -А
вот ты как будто уже не уверен?
Моряй помрачнел. На душе муторно, будто
тому же Безроду вчера. Муторно, а правда прячется так, ровно тать она
ночной, а не дева краса с ясным взором.
- Не ты ли на себе рубаху рвал на
судилище, изрубить грозился?
- Я. - Моряй смотрел прямо в глаза. -Но в
сомнении я старик, в мыслях против княжа иду. А ведь как отец мне
княжь.
- А я ему как отец. - Стюжень пожал
плечами. -Значит и я иду. Вместе стало быть идем?
А по двору уже шел воевода. Будить рати
на подвиги молодецкие. Безрод, не дожидаясь побудки, вышел на крыльцо
сам. Моряй глядел во все глаза. Вроде румянец на скулах затеплился,
вроде светлее лицом стал, вроде кривится менее. Оглянулся на ворожца.
Но Стюжень ушел. Оставил воя самого ратиться со своими сомнениями.
Моряй с тоской глядел в спину ворожцу и впервые завидовал седине и
пожитому верховного, поди не в пример легче одолевает ворожец
сумятицу в душе, и откуда же знать хоробру, что не легче, совсем не
легче. Тяжелее. Больнее ударит ошибка, если что.
Безрод бежал легче чем вчера, так же
хрипел, так же свистело в груди, но уже не вело из стороны в сторону,
не шатало, ноги не подгибались. Почти не подгибались. А когда
похватало воинство босоногое мешки с галькой, Моряй во все глаза
глядел за Безродом. Ничей вздернул мешок на плечи, недоуменно замер и
повернулся. Оглядел каждого, свел брови в ниточку, глаза сузил,
каждого оглядел, кого смог, кто еще не убежал. Моряй спрятал глаза,
но того, что Ничей сделал потом, не ожидал никто. Безрод сбросил
мешок наземь, поставил на попа, развязал вервие у горла, широко
раскрыл и полными горстями стал зачерпывать гальку и кидать в мешок.
Вои, еще не убежавшие вкруг Вороньей Головы, забыли рты закрыть, а
ведома ли та наглость Ратнику? Вчера едва не помер, рвань рогожная,
нынче же вовсе помереть удумал, без всяких "едва"? Только Моряй
помрачнел, прищурился и про себя прошептал: Гордей. Нарек бы я тебе
имя Гордей за непомерную гордость твою! Вчера в ночи прокрался Моряй
на берег, ссыпал из мешка Рядяшей дурнем щедро отмеренное, да только
зря. Не принял Безрод помощи, что за жалость принял. И правильно.
Помощь от равного принимают, а этот гордостью своею только и жив.
Всыпал обратно до раз насыпанного и помстилось Моряю, что за эти
горсти гальки Безрод жизнь положит не колеблясь. Положит, а ссыпать
наземь не даст. И будет так же принимать сапог в грудь у порога, пока
глаз не окрепнет, не заметит откуда летит, и... на глазах у всей рати
не убьет или не поляжет бездыханный сам. Шутливого побоища до первой
крови не будет. Стыло спокойны глаза, будто отрезал себя от жизни и
не пускает боле жизнь в глаза. Только холодная решимость смотрит из
серых или синих, не разобрать, каждый день разные. Помстилось Моряю,
менее всего ценит Безрод жизнь и менее всего свою собственную. Моряй
отвернулся и убежал. Сегодня другого очередь сопли Безроду подтирать.
Ничей опоздал менее чем вчера. Вои еще
не отправились отдохнуть перед борьбой, когда двое, Безрод и Дровень
вошли во дворище. Шатался Безрод не в пример вчерашнему менее, на
губах играла слабая улыбка, задержался у порога, подождал, покуда не
вошли все до единого, и только тогда встал на пороге сам. Застил
свет.
- Вон от двери, душегуб. - сапог ударил в
грудь. Безрод прищурил глаза. Успел увидеть наглую улыбку Гривача и
услышать его икающий смешок, не стал ловить сапог, хотя хотелось,
мочи не было как хотелось. Слаб еще. Рука не та. Поймать не поймал
бы, а только оконфузился. Прошел в свой угол и бревном повалился на
ложе.
Все веси к северу от
Сторожища обезлюдели. Селяне, прослышав про злых полуночников уходили
в леса в глубь стороны и уж всяко за Сторожище. Оружные текли в
город, все побитые рати стекались к княжому терему, город запасался
всем, чем мог.
В Сторожище вошли остатки избитых
млечских дружин, и весь княжий терем превратился в один большой
военный лагерь. Но опричь всех, по прежнему один, ходил только
Безрод. Вои из млечских дружин, все кто его знал, кого знал Ничей,
полегли. Смерть выбирает лучших и уходят полегшие в небеса к Ратнику.
Лучшему вождю и вои лучшие. Пока дружинные после забега и заплыва
отсыпались, Безрод, забившись с чарой меда в угол на заднем дворе -
не хотелось ему видеть ни единой живой души - поминал павших. Кого-то
он знал хорошо, кого-то знал просто по делам, кто-то хорошо знал его,
но помочь они уже не могли. На их плечо, подставь его день тому не
тот молодой парень еще не полный подлец, а они, Безрод с
удовольствием оперся, и ох как вовремя пришлась бы помощь, да и слезу
горькую держать не стал бы. Но не осталось никого, кто сказал бы: Да
что вы все ополоумели! Я с этим воем вместе кровь лил, сколь раз
спиной друг к другу стояли! Никого не осталось. Безрод пролил мед на
землю. Будто кровь жертвенная наземь льется. Осень наступила.
Грустно. Тоскливо. Запели обе. Осень и душа, затянули в один голос.
Безрод перестал шататься. Пошел на
поправку, занялись молоденькой кожицей раны, шаг окреп, щеки на лицо
вернулись. Он прибегал и приплывал все так же последним, но уже не
отставал на полдня, как ранее. И все гадал о своем смертном часе.
Начал прозревать княжий замысел, и улыбка вернулась на мрачное лицо.
Дни текли за днями.
Безрод сел под свой дуб на
бранном поле. Пыхтели, бросали друг друга вои через спину, через шею,
через бедро, охаживали друг друга боевыми рукавицами, и тяжелыми,
вдвое тяжелее обычных, мечами. Тесновата стала поляна с приходом
млечских дружин. Вновьприбывшим разъяснили, кто это неровно
стриженный, седой, со страшными морщинами под дубом сидит, и млечские
начали коситься с тем же презрением, что и боянские и соловейские. А
нынче, видать, и вовсе не с той ноги Коряга встал, вой млечский,
истинно бык, лопавшийся от избытка силы вширь. Боги, верное, всунули
в оболоку всю могуту, сколь вместила, и ходил Коряга, неуклюжий от
просившейся наружу силушки. Нагрел, видать, кто-то загривок Коряге,
вот и налились кровью синие глаза. Будто бешеный пес, подскочил млеч
к Безроду, никто и внимания не обратил, ну попинает безродину да и
успокоится. Коряга одной рукой за ворот рубахи вздернул уснувшего
Безрода с земли, выдернул из сна, и что было в нем дурной сил ударил
в сердце. Дуб не пустил Безрода далеко, но гул, тот, что издало
дерево, слышали все. Тяжелодышащий Моряй оставил своего поединщика и
смотрел во все глаза, брови свел на переносице, и две вертикальные
морщины прорезали лоб. На лице Безрода не шелохнулся и волосок в
бровях, но в глазах разлилось столько боли, что лицо Безродово
потемнело враз. Ничей обнял себя руками и сполз по стволу наземь.
- Скотина. - ревел Коряга на весь лес. -А
придут полуночники, мне что, спиной к тебе встать? Да с ножом промеж
лопаток наземь и осесть? Нет уж!
Безрод не убрал рук, скрещенных на
груди. Не успел. Так ведь и дремал, скрестив руки на груди. Только
это и спасло. Теперь, серея от натуги, поднимался Ничей с колен и вся
поляна дивилась тому, что еще жив, не иначе сами боги сложили Безроду
руки на груди. А Коряга стоял и насмехался, уперев руки в боки, мол,
хочешь ответить, так давай, вот он, мол, я весь! Отвечай! Жду!
Безрод, с невероятным трудом разогнувшись, едва сдерживая крик,
подошел вплотную. Роста одного. Но будто пересеклись на узенькой
дорожке сытый, налитый мощью лесной бык тур поперек себя шире и
худющий, заморенный, телок-недоросток, все ребра наружу. Безрод молча
оглядел неохватную шею млеча, толстые, ровно свиные окорока руки,
ноги, чисто столбы в княжьих пиршественных хоромах, взглянул в
смеющиеся собственным ухарством глаза и отступил, и всеми богами
готов был поклясться Моряй, что не видел в серых глазах страха, видел
только безмерно расплескавшуюся боль и непонимание. И холод.
Похохатывая, Коряга отошел
ратоборствовать дальше. Убить не убил, то ведомо жаль, но настрой
этот тать, душегуб ему все же поднял, и прежде чем встать против
поединщика своего, млеч хорошенько выхохотался. Удивительно ли то,
что и слова побоялся этот бродяга вою отмолвить? Вон отошел, сел под
свой дуб, глаз боле не смыкает, рвань подзаборная, кабы еще кто не
подошел, тогда уж наверное зашибут вусмерть.
Безрод морщился и все никак глазами
найти не мог того млеча здоровенного, что кулаком оходил, точно
дубиной. Все в глазах поплыло, помутнело. Челюсти так сжал, не
сказать бы непоправимого, что под зубами онемело. Просто в глаза
глядел, стоя против, запоминал, дал себя запомнить, дадут боги еще
свидеться. Залило голову злобой, аж из глаз боялся польется, и быть
бы беде неминучей, да губу закусил до крови, до слезы, что застила
для глаза наглую рожу. Хвала богам, видеть его перестал. Будь здоров,
млеч, - только и прошептал, да так тихонько, что и сам едва услышал,
-дадут боги после сечи свидимся, нынче же каждая пара крепких рук у
княжа на счету. Дай, тебе Ратник сил и здоровья, дайте тебе боги
выжить!..
Пришлых воев стало так много, что с
руганью с бранью утвердили дружинные свои ложа на то место меж
Безродовым углом и остальными воями, что ранее как ничейная земля
лежало. Вот теперь-то и придется локтями потолкаться, раньше-то хоть
не замечали, нынче же всяк презрение выказать спешит, должным вои для
себя почитают толкнуть лишний раз, пихнуть, босы ноги сапогами
отдавить, если зазевался на дороге, отшвырнуть. Безрод стиснув зубы
молчал, просто глядел в глаза и никто не видел в них страха. Только
полную отрешенность от того, чем так горят глаза дружинных. А горят
славой, а красные девки бегают под воротами княжьего терема, а ровно
хмельное питево, шальная сила бродит по жилам, бурлит, сшибки ищет. А
Безродовы синие или серые тлеют, и то ли догорают, то ли и не
разгорались еще, прошел большой жаркий огонь стороною, подпалил по
краешку и дале ушел.
Приходил Тычок. Топтался у ворот, все
высматривал во дворище, шейку худющую все тянул. Упросил кого-то из
дворни позвать Безрода. А как увидел, так непритворно обрадовался,
так обнимал горячо, что начал Безрод всерьез беспокоится, не усыновил
ли уже старик в мыслях и не будет ли потом хуже, когда лишит все же
княжь души? Старик все совал гостинец, обернутый в тряпицу, плакал.
Безрод глядел на макушку старика и что-то в горле перемкнуло, будто
боброва плотина реку. Гладил шею стариковскую и не нашел ничего лучше
как брякнуть сдуру:
- Ты попомни Тычок, о чем уговаривались.
Крепко помни.
И тут же язык себе чуть не откусил. Ну о
чем попомни Тычок, ну о чем? ведь не сегодня завтра лишит жизни
княжь! Вырвалась душа поперек головы, а кто Тычкову душу догонит да
позади головы и пристроит? Теперь уж не догонит стариковская голова
душу, душой будет старик жить, а кто подстегнул неразумную? Поздно уж
язык себе кусать, и Жичиху выдюжит старик и все на свете. Ждать
будет.
Помешал кому-то из дружинных старый,
ринул вой его тщедушного походя, и будто не случилось ничего, мимо
прошел. А душа Безродова так далеко от ума убежала, что и не слышала
боле разумных слов. Рывком развернул Безрод воя к себе лицом,
жесткими пальцами так шею вниз рванул, что хрустнуло что-то, аж и сам
испугался, кабы не обломал чего ненароком. И пал вой на колени, и все
сучил за спиной руками, нащупать пытался руку жестокую. И ведь не
понял верное ничего. А может все и понял и видел, но как же не
пихнуть и Безрода и заступу этого душегуба, поди и сам такой же.
Ничей коленом в лоб, да и темечком о заборище обеспамятел воя.
Простите боги, сорвался, мне бы обождать, но не смог. Не смог.
Тычка-то за что? За душу добрую, за жизнь его несчастливую, поди у
самого-то родитель и обласкан и обихожен.
Тычок увидал, как встал за него Безрод,
прослезился. Испугался, страх в глазах заплескался, а сквозь страх и
слеза пролилась. Поди впервые кто-то встал за старика, как сын помер.
- Я бы встал за тебя Тычок на
полуночника. Только за тебя и встал... - Безрод пожал плечами, мол,
сам видишь, смерти повинен.
А Безрода и старого Тычка уже брали в
кольцо осерчавшие дружинные. Баял кощунник давеча песнь о капельке,
переполнившей чашу с медом и, мол, пролился потом мед. Так вот, это
про сегодня, про теперь песнь! Вот и капелька та. А теперь и мед
потечет. Красный. Безрод отступил к заборищу, задвинул старика за
спину, выглянул на всех исподлобья.
- А н-ну разойдись! - заорал Перегуж,
пробившийся в середину. -И скажи мне только кто-нибудь, что сам
набросился! Все видел. Вот этой рукой ухо за ухом-то и оборву. Будто
не вои, а поклепщики, тьфу!
Так зол стал воевода, так красен, с
таким презрением бросил переломленную плеть в ноги воям, что
попятились.
- Так злоба жить мешает, что уже и со
стариками воюете? А может и меня старого туда же, наземь, а молодежь,
надежа наша? Иль не ту старый Перегуж песнь завел? Чего же брови
супите, чего же исподтишка гадите, будто и не вои, а тати полуночные?
- долго копил воевода и вот не выдержал, выплеснул. -Думаете не знаю,
что и мешок посеченному больше своих отмерили, и воды никто не
подаст, буде помирать вздумает, будто и не знает никто, чего стоит
слово тех четверых, Обжорки, Пузыренка, Лобана и этого, четвертого,
не помню уж как кличут? Осерчали дружинные, ишь цацки хрупкие,
накричали на них! Тьфу на вас!
Старый воевода в сердцах плюнул под ноги
воям, кого водил по многу лет, а многих еще и по попке шлепал.
- Против княжа идешь, старый! - чей-то
чужой голос догнал в спину.
Перегуж обернулся, зло бросил:
- И пойду, коли не прав княжь. А то не
твой огород, вот и не топчи траву, пришлец!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг