Одиссееву пядь, ведь у тебя есть чем расплатиться?
- Еще немного и этот лук запоет в моих руках... - хрипел Эвримах. -Уже
поет...
Он не поет а стонет, подлец. Но если ты хочешь, сегодня он споет для
тебя. Это говорю я, Одиссей Лаэртид.
Эвримах, вдруг отставил тугой лук, зашатался и едва не упал на руки
друзей. И тогда сразу несколько человек подскочило к луку, один крепко
упер рог в расщеп, второй схватил тетиву и вытянул ее вверх, третий повис
на верхнем плече, но... они слишком мешали друг другу.
Телемах улыбался, но в глазах стояло беспокойство. А сможешь ли ты,
отец? Ведь двадцать лет прошло, и ты не держал жизнь в кулаке, и уходила
она все двадцать лет и силы с собой забирала...
Нищий, зло сверкнул синим глазом, и у Телемаха отлегло от сердца.
- Это невозможно! - мрачно бросил Антиной. В голове еще шумело, перед
глазами еще колыхалось красное зарево.
- Она посмеялась над нами, други! - вскричал Эвримах, глотая вино и
половину проливая на грудь. В нем проснулась великая, неутолимая жажда.
-Это не Одиссеев лук. Этот лук невозможно натянуть, из него нельзя
стрелять, его делали для титана, но среди нас титанов нет. Нет!
- Отложим состязание на завтра. Если и завтра нас постигнет неудача,
подойдем послезавтра к этим двенадцати кольцам, если послезавтра этот
исполин нам не покорится, подойдем на следующий день, и клянусь
прекрасными глазами Афродиты, или этот лук нам покорится, или мы... его
просто сломаем!
- Правильно. - проскрипел откуда-то из угла старческий голос. Женихи,
все как один, повернулись к очагу, где зарывшись в теплую золу, сидел
укутанный до глаз нищий, приблудившийся ко двору несколько дней назад, и к
чьему виду одеяла в силуэте человека на горке пепла все уже попривыкли.
- Щегодня, вам шынки, уж нечего жилы из щебя тянуть. Утро вечера мудренее.
- Да кто ты такой, горсть золы, что голос свой тут поднимаешь? Иль ты,
нищее рубище, оперился словно птенец орла, пока пьешь наше вино, сидишь с
нами, дышишь с нами одним воздухом, слушаешь наши разговоры и взлететь уже
готов? - Антиной побагровел от злости. -Как смеешь меня ты, полчеловека,
ибо нищий не имеет право называться одним словом со мной и прочими
достойными людьми, оценивать, говоря, что правильно, а что нет? У тебя еще
цел твой дерзкий язык, чтобы молоть глупости? Еще на месте уши, чтобы
слушать благороднейшие речи? Друзья, давайте дадим приказ челяди выволочь
этого наглеца во двор да попотчевать острой медью! Хоть чем-то завершится
этот бесславный день!
Женихи согласно загудели, будто пчелиный рой.
- Я воевал Аркадию и Шамош когда-то. - скрипучий голос, продолжавший
скрипеть будто и не было страшных угроз, остановил бросившихся уже было на
поиски слуг женихов. -И был в моей когорте один ионид. Шущий демон был, да
не будет ему покоя и в царштве Аида доштошлавного...
Антиной жестом снял все разговоры, призвав послушать комичного нищего.
- Ждоров бы-ыл!.. Ну прямо-таки титанид.
А лук швой, тьфу, щемя кронидово, как зачнет гнуть, так такой шкрип
штоял по вшему лагерю, што шпать не давал. Я долго шмотрел, подшматривал,
как гнул...
Нищий замолчал, будто выдохся, закашлялся. Женихи слушали с интересом.
- Щекрет ешть, да. Хитро гнул. Прятал щекрет швой, то плечом
отгородищщя, то шпину подштавит, щтоб не подшматривали. А я хитрее вщех
окажалщя, да.
- И он выбил тебе все зубы?! - расхохотался Алкей.
- Шмейщя, шынок, шмейщя. Щищас это шмешно но тогда мне было не до
шмеха. А лук тот три щита, друг в дружку поштавленных, прошибал нашквощь,
да.
Антиной замолчал, замолчали все остальные женихи.
- А был лучище тот таков же, или нет...
чуть менее, двух пальцев не дорош, иль нет... уж вижу плохо я.
Дожвольте ж в руки вжять и ешли не ш жубами тот ионид, кронидово щемя,
мою младую щилушку под ноги щебе брощил, я вшпомню тот щекрет... за целую
головку шыру. Иль я уж шлишком держок, вина напившишь дармового?
- И воспоет кифарист наше состязание так:
И вышел к луку последним дерзкий муж многоопытный, странный, как ровня
для равных, свои зубы изъевший на стрельбе из чудощных луков титанов. И
спросят люди меня, Эвримаха, тебя Антиной, тебя Алкей, тебя Старх: Что за
муж достойный, ровня вам, венчал собою состязание, и натянув исполинский
лук Одиссеев, пронзил все двенадцать Икариады колец, взял себе головку
сыра и всю Итаку в придачу? - Эвримах готов был рассмеяться.
- Уж не боишься ли ты, Эвримах, что у полуголодного нищего достанет
силенок, удержать лук на весу, и он обскачет тебя в беге к ложу Одиссееву?
- съязвил бледный Телемах.
- Мальчиш-ш-шка! - прошипел мгновенно вскипевший Эвримах. -Щ-щ-щенок!
- Не возгорайся, друг, напрасно,- Алкей, положив руку на Эвримахово
плечо, унял собрата. -не Телемах тому причиною, а нищий, а он недостоин
огня твоего высокородного гнева.
Пусть возьмет лук в свои трясущиеся руки, а когда уронит благородное
оружие, все же кликнем слуг и попросим Антиноя дать челяди указания, что
резать, где, и как!
Вся зала грянула дружным хохотом.
Телемах подошел к нищему, подал руку и поднял того из золы. Женихи
демонстративно зажали носы, сизое, пепельное облачко, подхваченное
сквозняком, разнеслось по зале. Согбенный, нищий проковылял к луку.
Эвримах с размаху всунул лук в руку старого воина, и рог глухо
стукнулся о грудь нищего. Пыльное Рубище отковылял к ближайшему факелу,
поднес лук прямо к пламени и долго рассматривал, поводя заскорузлым
пальцем по роговой поверхности. Отошел обратно, осторожно выпростал руку
из-под драного пеплоса, всунул нижнее плечо в расщеп, повернулся спиной к
женихам и замер на мгновение.
- Эй, ты что же это, вздумал секрет свой прятать, как тот ионид
коварный? Спиною к нам поворотился? Ну-ка вертись лицом!
Нищий повернулся к Антиною и сверкнул единственным видным глазом.
- Ижволь, благородный жених. - нищий неуклюже развернулся и потянулся
вниз, за тетивой, а поднимая свиток бараньих кишок, бросил быстрый взгляд
под тронную лавку. -Ижволь.
- Начинай.
- Щекрет, как я ужнал, предельно прошт.
Не напрягай ижлишне члены,- Пыльное Рубище вытянул тетиву во всю ее
длину. -рашшлабщя, выпрями шпину, глубоко вждохни. - нищий, словно на
глазах вырос, как выпрямил спину, и по зале прокатился изумленный посвист.
То женихи присвистнули. Спина нищего мышцами распирала рубище, и была
просто широка как стол.
- Ш луком, как ш маленьким, нужно лашково,- старому воину пришлось-таки
вытащить из-под пеплоса вторую руку, чтобы переложить на верхнее плечо
Тугого. -Поглаживая, шкажи:
Ужнаешь тепло руки, тебя ш любовью взявшей? И лук ответит пешней тонкой.
Край черной от грязи рубахи нищего сполз вниз и обнажил предплечье, с
Антиноеву не тонкую голень толщиной.
Антиной встревоженно сглотнул, что-то вдруг в горле пересохло.
- И он обяжательно поклонищщя. - Пыльное Рубище плотно обхватил завиток
рога на верхнем плече и медленно потянул вниз, одновременно вытягивая
тетиву вверх. Широченная спина вздыбилась буграми, разлетелась в стороны,
точно орлиные крыла, вены выпозли на предплечья, точно змеи на пригорок,
ручищи вспухли страшной силищей, гнувшей неохотно, медленно покоряющийся
лук, и стали с Антиноево не тонкое бедро толщиной. И Тугой запел, тонко
вскрипнув. Нищий крякнул и с протяжным гулом лук распрямился, растянув
тетиву. Пыльное Рубище тронул тетиву и она, распятая покоренными плечами,
напряженно тренькнула. Неожиданный претендент поднял с пола обрывок
веревки, и, приговаривая, стал наматывать на запястье вместо наруча.
- Штрашшная щила! Ешли шорвещщя ш пальщев - руку рашпорет до кошти.
Видел однажды, вижжал тот шумашшедший фешшалиец, кровищщи натекло!..
Веревка плотно обняла запястье в два слоя. Женихи молча смотрели, как
нищий укутывает огромную ручищу вервяным наручем и многим стало не по
себе, какое-то смутно ощущаемое предчувствие всколыхнуло грудь.
- Натянул и ладно! Давай лук сюда! - Эвримах хотел вырвать покоренного
Тугого из рук его укротивших, но толстые пальцы, крепкие как корни дерева,
не разжались, рука даже не дрогнула. Жених тщетно заглядывал под капюшон,
но лишь блеск одного глаза долетал из мрачных глубин утренней тени.
- Не рви, благородный Эвримах. Шам дам. - нищий протянул лук. Эвримах,
выхватывая лук, скосил глаза. И двумя руками, пожалуй, не обхватишь
страшное предплечье. Хотя...
- Тряпьем руку обмотай, вышокородный. Не ровен чаш, ижуродует, лук-то.
- Пош-ш-шел вон, тварь! - Эвримах ногой пнул Пыльное Рубище и нищий
откатился прямо под тронную лавку и долго не вставал.
Эвримах намотал на левое запястье полотенце, выдохнул, наложил стрелу,
поднял лук и замер. Но тяжелый лук не давал прицелиться, тугая тетива
врезалась в пальцы, лук не хотел гнуться, Эвримах несколько мгновений
стоял прямо, пытаясь натянуть лук, но руки опускались все ниже и ниже, и
стрела не пролетела бы от такой натяжки даже до середины залы. Телемах
ухмыльнулся. У Антиноя также не получилось ничего. И у остальных.
Лишь взяв в руки чудовищный лук, каждый ощутил как, должно быть калечит
руку тетива, натянутая в полную силу, как стрела, посланная из такого
лука, пробивает насквозь три пехотных щита, поставленные друг в друга, как
безжалостно рвет такая стрела тело в доспехе и не знает жалости.
- А теперь ты, старик. - Телемах протянул лук нищему. Нищий затравленно
обернулся.
- Не смей, старик! - глухо обронил Эвримах. -Не смей!
- Только у меня есть право на этот лук, Эвримах. - огрызнулся Одиссеид.
-И если я захочу, никто больше не прикоснется к нему, пока рога не
розорвут тетиву или тетива не ослабит плечи.
Телемах, дерзко глядя на женихов, протянул лук нищему.
- Стреляй, старик. Ну!
Пыльное Рубище подошел к луку, со стоном выпрямился, наложил стрелу и
поднял ее на луке до уровня единственного незакрытого тряпьем глаза. Зала
замерла, не дышал даже Эвримах. Рывком нищий растянул лук до трех
четвертей длины стрелы, огромные руки не дрожали, широкие лопатки медленно
сходились на спине, от напряжения, казалось, гудел самый воздух. Мышцы на
руках нищего вспухли и ломали, ломали страшное сопротивление исполинского
лука, треск напряженных жил нищего вырывался вместе с натужным сипом
из-под дерюжного капюшона. Наконечник стрелы подполз к луку, многие
женихи, словно сами чувствовали, как ломает их эта страшная сила, они
гнулись и напрягали руки, будто сами стояли сейчас под Одиссеевым луком.
Гулко хлопнула тетива, стрела со свистом вырвалась из плена и оперенной
молнией пронеслась сквозь все двенадцать колец, никто и не увидел ее
стремительного рывка, и вонзилась в дубовую колоду, замыкавшую тоннель
двенадцати колец. Веревка на запястье нищего лопнула на одном из витков,
еще стояло пыльное облачко вокруг руки с луком. Нищий опустил Тугого и
ссутулил плечи.
- Однако! - прошептал Антиной и дрожащими руками налил себе вина.
- Яви же миру свой светлый лик, победитель! - закричал Эвримах,
подскакивая к нищему. -Улыбнись нам белыми зубами, ведь возлегши на
Одиссеево ложе, ты перепугаешь до смерти Пенелопу, страстью своей беззубой!
Он сдернул с нищего его пыльное рубище.
Теперь только драный, тонкий хитон висел на покатых плечах под пеплосом
и не мог он скрыть титанической стати нищего. Огромные руки сжимали лук,
мощный быкоподобный загривок убегал под капюшон, намотанный на голову,
колонноподобные ноги держали это сильное тело как атланты - свод небесный.
Эвримах отпрянул. Нищий, не выпуская лука из рук, свободной рукой стал
разматывать капюшон, один моток, второй, мелькнула рыжина, показалась
борода и нищий сверкая синими глазами швырнул ткань опешившему Эвримаху.
- Что, с-собака, хвост поджал? - прогремело по всей зале, этот рев,
наверное, слышали по всему дворцу.
-Что, щ-щенок под себя мочишься, а?
Гигант резко поднял с пола из кучки просыпанных стрел одну, быстро
наложил на лук, одним страшным рывком распял лук и, крича от усилия, так,
что на птичьем дворе встрепенулась птица, отпустил тетиву. Антиноя пившего
вино из деревянной резной чаши, пронзило насквозь вместе с чашей, его
голову так резко дернуло назад, что не будь он мгновенно убит стрелой,
вырвавшей ему нижнюю челюсть вместе с мозгом, он упал бы с поломанной
шеей. Мертвое тело повалилось на стол, сметая на пол, амфоры с вином,
хлеб, мясо, сыр, а стрела упала позади, долетев до стены, с оперением
вымазанным кровью, и собравшим на себя мозг незадачливого жениха.
- Что ты делаешь? - заорал Эвримах, -Ты обезумел, как кентавр Несс!
- П-падаль! - грохотал Лаэртид. -Тебе было двадцать, когда я уплывал с
Итаки под Трою, и за двадцать прошедших лет, я, наверное, так изменился,
что ты нагло попрекаешь меня моим же собственным хлебом в моем же
собственном доме, и скалишь свои кривые, крысиные зубы, глядя мне прямо в
глаза, с-сучье семя!
- Одиссей! - только и выговорил Эвримах, пятясь. -Одиссей!
- Да, я хозяин Итаки, козий вы горох! Да, могильные черви, я Одиссей!
Лаэртид натянул лук, и стрела оскалилась единственным своим зубом прямо
против Эвримаха. Жених словно физически почувствовал, как стрела прошивает
его насквозь будто костяная игла швеи - домотканное полотно, и не будет
спасенья от ее единственного клыка и похолодел, и душа укатилась куда-то в
пятки.
- Он не помилует! - заорал Эвримах, мгновенно трезвея и хватаясь за
меч. -Обещаем же восполнение убыли скоту и прочим запасам, друзья!
- Нет!
Стрела пробила Эвримахово сердце, разорвав на куски, и, выйдя из спины,
упала на пол первой. На стрелу следом повалился мертвый Эвримах. А дальше
началась бойня. Веревку на Одиссеевом запястье тетива изорвала в клочья,
Лаэртид быстро намотал пеплос на левую руку и стрелял без передышки,
срывая горло страшным криком, пока не кончились стрелы. А когда стрелы
кончились, выхватил из-под тронной лавки огромный колун и разогнал женихов
с их короткими мечами по всей зале. Они тщетно барабанили в запертые
двери, кричали, умирая, умоляли, просили, угрожали, отчаянно-смело
бросались под меч Телемаха, топор Одиссея, копья Эвмея и Филотия и падали
изрубленные, пронзенные, иссеченные. Одиссей был страшен, кровь заляпала
его с ног до головы, ошметки чужих мозгов он отряхивал с волос и броды,
первейший итакиец кричал, перекосив рот, так страшно, что обезумевший от
страха Телемах, вторил отцу в голос и безжалостно рубил, рубил, глуша
снедавший его ужас. Одиссеид в капусту изрубил Алкидика, Эпименида, на
копьях слуг повисли Агелай и Амфином, Одиссей уродовал огромным топором
лица и ни один не остался после него узнаваемым в лицо. Все женихи полегли
друг на друга, и когда не осталось ни одного, распаленный злобой Одиссей
набросился на запертые двери и прорубив в них огромную дыру, просто вынес
обе створки во двор.
- Не пускай женщин в залу! - только и успел выкрикнуть Одиссей и унесся
куда-то. Телемах, с полубезумным взглядом, дрожащий как одинокий лист на
северном ветру, опустился на чей-то труп, прямо в лужу крови. Эвмей с
Филотием пятились задом, пока не уперлись спинами в стену. Какая-то
служанка побойчее, заглянув в высаженную дверь, завизжала от ужаса и этот
крик вывел слуг из невменяемости, они выскочили наружу, подняли остатки
двери и привалили к дверному проему.
- Работать, работать, бездельницы! - закричал Эвмей. -Или в доме работа
перевелась?
Филотий прибежал с остальными слугами-мужчинами и те замерли на пороге
залы...
Одиссей, бросив топор на берегу, вбежал в холодное море, не чувствуя
неприветливой прохлады.
Еще сотрясала его злоба, еще осталось ее на сотню женихов, Лаэртид не
знал куда ее девать и, неистово взбивая волны в пену, поплыл как триера, в
открытое море. Он выплевывал черную брань с морской водой и несся как
корабль под всеми веслами, рассекая воду грудью. На берег царь Итаки
выбрался обессиленным, море выбросило его на камни и Одиссей не сразу
приподнялся на руках. Разорванное запястье ныло в соленой воде, еще
стекала на берег кровь и ее тут же слизывали волны.
Соль к соли. Лаэртид выполз из волн и, раскинув руки, уткнулся ничком в
выглаженную морем гальку. Здравствуй родина!
Одиссей медленно шел домой, держа вымытый от крови топор на плече.
Двадцать лет он, словно печальный вестовой, приносил смерть в чужие дома и
вот смерть нагрянула в собственный дом и принес ее сам же. Мой клуб Мойры
перепутали, так, что и сами не разберутся, где жизнь моя, а где смерть.
Переплелись они так, что живя умираю, умертвляя живу...
Весь двор замер, когда мокрый человек с огромным топором на плече вошел
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг