Телемах подошел ближе.
- Мне Эвмей сказал, что ты друг отца, что вы воевали вместе под Троей...
- Да.
- Где сейчас отец? Он жив?
- Д-да. Он... - слова застряли в горле, а глаза сына жгли, жгли требуя
ответа. Сын Лаэрта мгновенно забыл, что хотел сказать. -Он... Я... Я -
Одиссей. Я.
Телемах смотрел и не мог поверить, его лицо переживало бурную смену
чувств, от восторга до лютой злобы, Одиссей был готов ко всему и,
замолчав, ждал. Телемах приблизил факел и вглядывался в стоящего перед ним
мокрого, жалкого, избитого человека - Сволочь! - прошептал сын. Одиссееву
щеку свело судорогой. -Сволочь!
Телемах трясся и не мог остановиться, факел в руке задрожал. Одиссей
ждал удара факелом в лицо, но даже и не подумал закрыться или отвернуться.
- Сволочь! - шептал Телемах. Волнение пережимало ему гортань, но
Одиссей мог продолжить за него сам и угрюмо сверкал глазами. Ты шатался
где-то столько лет, что у меня на губах давно обсохло молоко и сейчас вино
обсыхает.
Да сын!
- Сволочь! - Наш дом... Твой дом заполонили ублюдки, твою жену, мою
мать принуждают к сожительству, как простую пастушку, ее тискают по углам
все кому не лень, она молчит, чтобы не распалять выродков, а ты, отец
плаваешь неизвестно где!..
Да, сын!
- Сволочь! - И вот наконец ты соизволил вернуться. На пепелище...
Да, сын!
- Сволочь! Подлец! Может быть и ты разорял чей-то двор и принуждал
чужих жен...
Одиссей отвесил сыну крепкую затрещину и Телемах покатился с ног по
прибрежной гальке.
- Подбери сопли, мальчишка. С отцом говоришь! - проворчал беззлобно
Одиссей.
Телемах вскочил, разъяренный, еще ничего не понявший, не слушающий
слов, замолотил факелом воздух перед собой, и Одиссею пришлось туго. Сын
загнал отца в море, несколько раз Лаэртид вскрикивал, когда факел жалил
бока и руки, и оглянувшись назад, и увидев позади только море, Одиссей,
стиснул зубы, перехватил руку сына и швырнул мимо себя в море, наддав
локтем под дых.
Прости сынок, я виноват. Одиссей подхватил захлебывающегося Телемаха и
вытащил на берег. И сам упал рядом. Телемах отфыркивался, отплевывался,
выкашливал морскую воду, а отец гладил мокрую голову сына ладонью.
- Мой мальчик,- шептал Одиссей. -хоть сейчас поглажу тебя по голове.
Время не вернуть, оно утекает как морская вода сквозь пальцы, и ты не
всегда даже чувствуешь его незаметный исход, а потом оказывается, что тебе
остается только гладить голову взрослого здоровенного мужчины а не
маленького мальчика, но и ты обманываешь время: ведь все равно тот могучий
муж - твой сын.
- Отец, отец... - Телемаха трясло.
Одиссей прижимал сына к себе, и сам дрожал, и что-то соленое стекало в
бороду. Море наверное.
Эвмей весь извелся, он тоже не сомкнул глаз, все ворочался на соломе,
ждал и когда услышал сдвоенный шум шагов по дорожке к хижине, подскочил,
будто ужаленный скальной змеей.
Телемах пропустил отца первым. Одиссей, улыбнувшись, впервые за столько
лет принял свои царские почести: подданный - сын впустил царя в дом,
подданный - свинопас встал с соломенной подстилки и предложил царю трон.
Эвмей зажег все лучины, что нашлись в хижине, отец и сын смотрели друг на
друга при свете и не могли насмотреться.
Как ты вырос мой мальчик, как возмужал... Но я, наверное, не имею прав
так говорить тебе "мой мальчик", ведь я не знал тебя юношей...
Отец, отец, как мне тебя не хватало!
Только боги - вседержители знают, как одиноко я чувствовал себя все эти
годы, и не было ни одного сильного плеча, на которое я мог бы опереться,
как тоскливо чувствовать свою спину голой...
- Отец, расскажем матери, ну!? Расскажем поскорее!
Одиссей молчал.
- Ну, отец! Я уже бегу!..
Лаэртид схватил Одиссеида за руку.
- Нет сынок. Рано.
- Но почему?
- Она женщина.
- Она твоя жена!
- Да. Сядь Телемах и послушай. Ни одна душа, живущая на Итаке, кроме
тебя и Эвмея не должна знать о том, что правитель Итаки, сидит сейчас в
хижине свинопаса и ест самый вкусный во всей Элладе хлеб и самый вкусный
во всей Элладе козий сыр. Никто не должен об этом знать. Кому еще можно
довериться из слуг, а Эвмей?
- Филотию.
- И все?
- Да.
- А Меланфий?
Эвмей скривился.
- Я благодарю свои ноги, за то, что привели меня к тебе, Эвмей, а не к
Меланфию.
Старик просиял, как начищенный доспех.
- Отец, я не верю до сих пор. Ты ли это?
- Телемах схватил Одиссея за руку.
- А ухо не болит?
- Отец, ты мог сломать мне ухо! Третьего дня ты проломил ухо Иру, и где
он?
Одиссей рассмеялся почти веселым смехом.
- Приходит в себя, наверное. Он слишком грубил своему царю.
Телемах замолчал.
- Потерпи сынок. Еще немного.
- Завтра мне уже станет легче, отец.
Теперь за моей спиной стоит величайший воин Троянской войны и я,
призывая в свидетели всех Олимпийцев, свидетельствую: никогда еще не был я
так счастлив!
- Сынок,- Одиссей прижал Телемаха к себе.
-не я стою за твоей спиной, нет. Теперь ты идешь впереди меня. Ты идешь
вперед, ты слышишь Эвмей, мой сын идет впереди!
Телемах сник.
- Что делать, герой Трои?
Одиссей молча, исподлобья смотрел на сына.
- Телемах, меня не было много лет.
Обнажал ли ты уже меч?
- Да, отец. - Одиссеид опустил голову.
-Два раза.
- Тогда тебе, как равному, я скажу. - Лаэртид за подбородок приподнял
голову Телемаха, а на самого словно снизошло успокоение, и камень свалился
с души, и разметало наконец туманную завесу с недалекого будущего. -Я
уничтожу всех.
- Я помогу отец.
- Будет много крови, сын. Будет страшно.
- Я иду впереди Лаэртид...
- Пенелопа Икариада, ты мудрейшая из итакийских женщин!
- К сожалению, я одна а вас много, и понуждена выбирать, я не смогла бы
остановить свой выбор на одном из вас без обид для остальных. А посему
свой выбор я доверю славным Олимпийцам. Да будет так!
- Да будет так! - закричали претенденты, всплескивая руками, и чаши
пролились дармовым Одиссеевым вином на напоенную до отказа землю.
- Да будет так! - стукнули посохами об очажные камни итакийские
старейшины. Боги приняли обет, прогремел гром.
- Да будет так! - шептал в своем углу, наполовину засыпанный теплой
золой нищий в пыльном рубище, сверкающий единственным видным глазом из
тьмы накидки.
Антиной подошел к Пенелопе, взял за руку увлек в темный угол, и через
несколько ударов взбешенного Лаэртидова сердца, оттуда прилетел звонкий
женский смех и возня косуль в брачный период. Щека Одиссея задрожала,
натянулась, обнажая, совсем по-волчьи, клыки. Телемах окрикнул мать.
- Молодец, мальчишка, молодец! - прошептал под нос Одиссей.
Телемах куда-то тащил мать, и она вынырнула из темноты, одергивая на
себе пеплос. Сын ведя мать за руку, краем глаза искал кого-то в зале а
найдя, все поглядывал на нищего в золе и, поймав кипящий нечеловеческой
злобой взгляд синего глаза, вздрогнул и поежился, будто снова в холодном
море ночью искупался. Пенелопа спиной что-то почувствовала, испуганно
заозиралась, ища тот взгляд, что так встревожил, что буквально окатил
тревогой с головы до пят, ее до сих пор прекрасные глаза останавливались
на каждом, но недолго, не более удара равнодушного сердца, говорившего: Не
тот!
- Уведи ее, сынок, уведи. Я прошу! - Одиссей кипел и бурлил, руки
дрожали. Сын увел мать, и из утренней полутьмы вышел Антиной. Одиссей
смерил его недобрым взглядом, но толстокожий полупьяный жених ничего не
почувствовал и не увидел.
- Эвмей, ты с Филотием вынесешь из залы все оружие, а когда они начнут
пыхтеть закроете все двери на засовы.
- Отец, я не оставлю тебя одного!
- Мальчик мой, я только на это и надеюсь.
А под тронную лавку, Эвмей, ты положишь топор, тот большой, которым
Филотий колет дрова.
- А меч, отец?
- Нет, Телемах. Их будут погребать неопознанными. Я так хочу. У меня
есть на это право. И да будет так!
Телемах заглянул отцу в глаза.
- Это будет страшно, отец. Я только сейчас понял, как это будет для
меня страшно.
- Сынок, я буду ужасен, я буду неистовствовать и кричать матом, я буду
поносить богов, водится за мною последнее время такой грешок, я буду, и ты
не удивляйся, я буду обрызган кровью и чужими мозгами с головы до
сандалий. Но если ты мой впередиидущий, ты будешь выглядеть также. И ты
тоже имеешь на это право.
- Да отец. Я готов. Мне будет тяжело?
Одиссей молча кивнул и добро, как только мог, улыбнулся сыну.
- Ты забыл, что спина твоя отныне и впредь прикрыта до тех пор, пока
будет жив твой отец? Меня не было рядом с тобой двадцать лет, следующие
двадцать я не спущу взгляда с твоей спины, сын. Даже в брачную ночь я буду
с тобой, буду держать над вами кедровые факела и давать глупые
стариковские советы.
- Отец!..
- Телемах, что ты сказал матери?
- Я сказал, что мне было видение.
- И?..
- И ей, Лаэртид, тоже. Ей мнилось, что волк прибежал ночью, невидимый,
и перерезал всех свиней в загоне. Она стала странна и непонятна, плачет
весь день.
- Видел. - Одиссей помрачнел.
- А эти,- Телемах брезгливо отмахнул рукой за спину. -ходят сами не
свои, перестали пить и обжираться.
Раздобыли луки и упражняют трясущиеся от пьянства руки и косые от вина
глаза. Надеются, что десятилетняя попойка пройдет за один день, идиоты.
- Иди спать, Одиссеид. Иди спать, сынок.
Через день кто-то напьется крови до тошноты. Или мы или они.
- А ты?
- Я потерял слишком много времени на чужбине. Для меня каждый удар
сердца теперь на золотом счету. Я пойду спать на дальний выгон. - Лаэртид
мечтательно вздохнул и улыбнулся.
-Там моя родина, там я дневал и ночевал мальчишкой, а Эвмей, еще
молодой, прикрывал меня от батюшкиного гнева, грозного Лаэрта. Там я
впервые пристрастился к куску грубого хлеба, со свежим козьим сыром, еще
ломающимся посередине от собственной тяжести и деревянной кружке козьего
же молока, помнишь Эвмей? Ты пас тогда коз. Все эти сумасшедшие годы я
видел мой счастливый дальний выгон солнечным днем и звездной ночью, и
зимой и летом. И сегодня ночью я поговорю с землей, сынок, мне есть что ей
сказать. И ей есть в чем меня упрекнуть...
Женихи, переминались с ноги на ногу. Пенелопа объявит начало
состязания, оговорит условие и удалится, показывая, как истая царица,
ненаигранное равнодушие к своему будущему избраннику. Претенденты еще
кололи последних жертвенных животных, когда слуга пронес в залу завернутый
в рогожу круторогий лук. Женихи перестали заниматься жертвенными
животными, к неудовольствию богов оборвали на середине обряд и, мгновенно
помрачнев, проводили растерянными взглядами исполинский лук. Это и есть
лук Одиссея? А может быть это лук самого Ареса? Половине женихов сразу же
потребовались промочить пересохшее горло. Доводили жертвенный обряд они
без улыбок на лицах, с фальшивой радостью в голове, но настроение богам,
наверное, все же испортили. Боги не терпят дерзости от трусов.
- ... и кто пустит стрелу сквозь двенадцать колец, того я изберу в
мужья и того старейшины Итаки провозгласят правителем. Да будет так! -
громко произнесла Пенелопа и ослепительно улыбнулась.
- Да будет так- ударили посохами об очажные камни старики и взметнули
посохи в небо. Небо приняло обет и проглянуло солнце из-за туч.
- Да будет так! - прошептал нищий в углу и первым просочился в пустую
еще залу.
Закончился обряд жертвоприношения, и претенденты на Итакийский двор, и
на руку, если уж не на сердце Пенелопы, прошли в залу, где утвержденные в
двенадцати свежих сырных головах, тускло блестели двенадцать наперстных
колец Икариады.
Хозяйка колец кивнула, сопровождаемая служанками, мамками и старой
нянькой Евриклеей пошла к выходу, но в самых дверях встревоженно
обернулась. Странное беспокойство вновь хлынуло в душу, чей-то до боли
осязаемый взгляд, словно ощупал всю сзади, словно в душу заглянул, будто
сердце со спины пронзил. Она нашла каждую пару глаз в этой зале своими
прекрасными зелеными очами, но ни одна пара глаз не взволновала не
потрясла, и невестящаяся царица вышла белая, как смерть, неестественно
прямая.
Телемах бледный, исхудавший, с крепко сжатыми зубами, оглянулся по
сторонам. Подошел к отцову луку. Бережно развернул рогожу, явил на
испуганные очи женихов могучий разлет плеч, взял тетиву и протянул это все
вперед. Антиной, тяжело дыша, первым выступил вперед. Пьянство пьянством
женишок, но человек всегда знает, что ему по силам, а что - нет. Ты уже
знаешь, что этот лук тебе не по зубам. Ты можешь быть каким угодно
пьяницей, но перепить все итакийское вино не возьмешься даже ты.
Антиной взял лук за плечи и попытался согнуть. Лук спал. Антиной
скривился, вены на шее вздулись, лицо покраснело, но лук спал. Антиной
упер нижнее плечо лука в щель между досками, вытянул тетиву во всю ее
длину и буквально повис на втором, верхнем плече. Лук проснулся и
скрипнул. Антиной несколько мгновений держал чудовищное напряжение,
обессилел, сник, устал и сел. В голове его шумело, перед глазами все
плыло, кровь отливала от багрового лица. Женихи мрачно, сведя на
переносице брови, молчали. Антиной отдышался, встал и так скривился,
повиснув на верхнем плече Одиссеева лука, что его не узнали даже близкие
друзья, и даже родная мать не узнала бы сына, чье лицо изошло глубокими
морщинами, глаза превратились в щелочки, рот ощерился крепкими зубами. Лук
подался вниз, немного наклонил свой рог, и Антиной тщетно засучил в
воздухе тетивной петлей в пальцах, пытаясь набросить ее на крюк. Перед
глазами разлилась кровавая пелена, он не видел, что оставалась
непокоренной целая пядь, зато это видели остальные и сокрушенно качали
головой, не смея даже выдохнуть в голос. Антиной сел на пол.
Просто осел вниз, его лицо было красно, как звезда Ареса, он на
мгновение просто потерял сознание, привалясь к Одиссееву луку.
К луку подскочил Эвримах, схватил, и поднеся к огню, растопленным
козьим жиром смазал тугие бока. Подошел к месту стрельбы, точно так же
упер нижнее плечо в расщеп между досками, вытянул тетиву вверх во всю ее
длину и, повиснув на верхнем плече, заскрипел от напряжения вместе с
луком. Та же пядь, но эта пядь будет стоить его, Эвримаховой жизни. Мышцы
порвутся, кровь ударит в голову, сердце хватит удар. Ты никогда не думал,
что цена обыкновенной пяди будет так высока, да Эвримах? Купишь ли ты себе
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг