- Четыре, - поправила она. - И не все ли равно, сколько. Главное, что
ты невнимателен ко мне.
- А ты ко мне? Ты даже не заметила, что я изменился.
- Если бы, - усмехнулась Люся. - Если бы ты изменился по отношению ко
мне.
- Да ты посмотри на меня. Посмотри. Разве я похож на себя?
- К сожалению, Климов, - сказала Люся, бросив беглый взгляд.
- А ты хочешь, чтобы я походил на знаменитого артиста?
Климов ощупал свое лицо. Ощущение текучести не уходило, просто он
постепенно привыкал к нему. Он развернул зеркало и увидел, что так оно и
есть. Лицо было его и не его одновременно. Он погрозил зеркалу кулаком и
прошептал: "Разобью!" Достал фотографии и протянул Люсе.
- Ты просила. Сравни сама. Это я, каким был год назад.
- Какая противная, - сказала Люся и отложила фотографии. - Нос кверху,
губы поджала, глаза злые. И как ты с ней жил?
Климов обиделся за свою жену и хотел было сказать, что она намного
лучше Люси, но пересилил себя.
- А я? Ты на меня посмотри. Разве похож?
- Конечно, похож. Ну, страшным ты был, сейчас немного получше, не все
ли равно? Это тебя жена так затюкала. Разве главное во внешности?
Сосед наверху хихикнул. Климов снова подошел к зеркалу и недоверчиво
потрогал текучие формы лица.
- Что это тебе в голову пришло, Климов? - спросила Люся. - Ты как
красная девица в зеркало таращишься. Уж не влюбился ли?
- Влюбился, - буркнул Климов, садясь на место. - В тебя влюбился.
- Нужна мне твоя любовь! - пренебрежительно сказала Люся.
- Интересно! - удивился Климов. Что же ты хочешь от меня?
- Заботы и уважения, - сказала Люся. - Если мы полюбим друг друга, то
будем напрасно мучиться. Я очень любила своего Колю и что же хорошего
видела? Сначала мучилась, что он меня не любит, потом из-за ревности, а
потом уж, очень долго, из-за того, что он погиб. Если бы я не любила его так
сильно, то мне жилось бы легче. Очень просто.
- Мудрая ты, как змея, - сказал Климов, покачав головой.
- Это я - то змея? - угрожающе спросила Люся и отложила вилку.
- Ну как сова, - сказал Климов, не желая ссоры.
- Ах, сова! Ну Климов, ну наглец! Я его кормлю, пою, а он меня
оскорбляет! Ну скотина!
Она поискала глазами, чем бы запустить в Климова, но расстояние между
ними было слишком небольшим, поэтому она быстро протянула руку и крепко
дернула его за нос.
- Злая ты, а не мудрая, - обиделся Климов и отошел к окну. Навязалась
на мою голову. То не скажи, это не сделай.
- Это ты навязался, - вскипела Люся. - Господи, что я тебе сделала
плохого? Ты постоянно оскорбляешь меня. Все меня обижают, я так люблю людей,
а меня обижают.
Она закрыла лицо руками, и Климов догадался, что она сейчас заплачет.
Он хотел сказать ей еще несколько резких слов, но страх перед женскими
слезами пересилил.
- Ладно, - сказал он. - Прости меня, я был неправ.
- Гениально, - тихо сказал сосед. - Признать себя неправым при полной
правоте - это мужская доблесть. Ты делаешь успехи, Клизма.
- Выключи радио, - сказала Люся. - Покоя нет в этом доме. Ты почему не
добьешься хорошей квартиры?
- Где же я ее возьму? С меня и такой хватает.
- Раньше хватало. А сейчас мы живем вдвоем. Неужели не понятно?
- Понятно, - буркнул Климов и показал кукиш зеркалу.
Шли дни, и к концу отпуска Климов открыл у себя новое свойство -
терпимость. Он не пытался переспорить Люсю, не жаловался ей ни на что,
потому что твердо знал - сочувствия ему не дождаться. Он молча выслушивал ее
жалобы, принимал на себя ее боль, одиночество, тоску, и силы его увеличились
настолько, что он противостоял всему этому без обычной ранее хандры и
растерянности.
Маленькая комнатка наполнялась ее вещами. Люся по-своему переставила
мебель, наклеила на стены яркие картинки из журналов, на которых
ослепительные актрисы и задумчивые актеры смотрели куда-то вдаль и Климова
не замечали. Она приходила с работы, неизменно уставшая и раздраженная, но
Климов успевал за день сходить в магазин, приготовить ужин, убраться в
комнате, и Люся быстро оттаивала, ласково обнимала его и говорила, что
именно о такой жизни она и мечтала.
Сам Климов не мечтал о такой жизни, но странное дело - именно сейчас,
когда он, как раб, исполнял чужие желания и не противился произволу, именно
в эти дни он ощутил себя более свободным, чем когда-либо. Раньше властная и
скупая на слова жена снисходила до его слабости, и он, как капризный
ребенок, знал, что его пожалеют, выслушают, погладят по голове и поцелуют в
щеку. Он знал, что жена была убеждена в его никчемности и никогда не
заставляла делать то, что он не умеет или просто не хочет. Она все делала
сама и до поры, до времени терпеливо несла это бремя. Климов был уверен в
своей слабости, в своей почти вседозволенности, и леность души порождала
чувство зависимости, не казавшееся ему постыдным.
Теперь все было наоборот. Он, сильный мужчина, снисходительный и
справедливый, сам гладил по голове обиженную судьбой женщину, жалел ее
искренне, и служение это приносило ему внутреннюю свободу, какой он не знал
никогда.
В часы одиночества он раздумывал о том, что свободными не рождаются,
свободу приходится медленно и трудно завоевывать, и на пути к ней так много
соблазнов и ловушек, что очень легко завязнуть в ленивой покорности своему
внутреннему рабству.
Внешнее противопоставлялось внутреннему и вместе с тем сливалось с ним
нераздельно. Внешние атрибуты свободы порабощали душу, а внутренняя
раскрепощенность достигалась лишь после подчинения другому человеку.
Он не забывал о жене и тосковал о детях, но уже не так, как раньше, не
униженно и плаксиво, не как несправедливо обиженный и обездоленный, а как
равный о равных, понесший наказание и честно искупивший свою былую вину.
Он вышел на работу и занял свое место. Женщины переглядывались, мужчины
понимающе улыбались, а начальник поздравил с выходом, пожал руку и сказал,
что отпуск пошел Климову на пользу, теперь его не узнаешь - отдохнул, окреп
и даже возмужал. Правда, говоря это, начальник не выдержал и подмигнул, но
Климов не обиделся. Его узнали, сочли своим - и это было главным. Подсел
Терентьев и начал разговор о том, что неплохо бы по этому поводу устроить
маленький загул, тем более, что Климов задолжал за одну услугу. И вообще,
Люся баба клевая, она уже всем уши прожужжала о том, как много она сделала,
чтобы он забыл о своем горе, как он благодарен ей, как любит ее и так далее,
в том же духе.
Климов поправил и без того безукоризненно повязанный, галстук и
спокойно ответил, что все это вздор, но он никого разубеждать не собирается,
а должником Терентьева себя не считает. Терентьев хохотнул, похлопал Климова
по плечу и сказал, что он, безусловно, прав, Люся - уже пройденный этап, и
если Климов не против, то он познакомит его с такой женщиной, с такой...
Климов поблагодарил и добавил, что сыт пирогами, теперь он стал другим и в
ничьих услугах не нуждается. Терентьев не обиделся, а только засмеялся еще
громче и совсем уж фамильярно потрепал Климова по затылку.
- Молодчага, старик, - сказал он. - Таких мужиков я люблю. Вот ты пошли
меня куда подальше, и я тебя сразу зауважаю. Я ведь человек наглый, меня так
просто с копыт не собьешь.
Климов подумал немного и, отчетливо выговаривая слова, послал
Терентьева куда следует. Тот захохотал на всю комнату и пошел по отделам
рассказывать о том, что Климову отпуск пришелся по вкусу и если с ним теперь
столкнуться на улице, то сразу и не узнаешь.
В обеденный перерыв зашла Люся и, не обращая внимания, на взгляды,
деловито подхватила Климова под руку и повела, в столовую.
- На нас люди смотрят, - сказал Климов.
- Пусть. Надоест смотреть и перестанут.
- Ты почему распускаешь слухи о нас с тобой?
- А тебе стыдно со мной жить, да? Конечно, я такая плохая, некрасивая,
старая, ты стыдишься...
- Не стыдно. С меня взятки гладки, я ведь мужик...
- А я баба, да? Послушай, если ты меня еще раз назовешь бабой, я запущу
в тебя тарелкой.
- Я не называл, - начал было оправдываться Климов, но потом спохватился
и добавил: - Прости, больше не буду. С языка сорвалось.
- Умница ты моя, - быстро успокоилась Люся. - Идеальный муж.
- Почему муж? - машинально удивился Климов.
- А разве мы не поженимся? Ты ведь обещал.
- Не помню. Откуда ты взяла?
- Подлец! - воскликнула Люся.
Сидящие рядом оглянулись на них.
- Тише ты, ради Бога, - сказал Климов. - Дома поговорим.
- А мне стыдиться нечего. Пусть тебе будет стыдно. Я уже всем
рассказала, что мы скоро поженимся и на этой неделе пойдем подавать
заявление. Уже и на свадьбу позвала. А ты в кусты, да?
- Дома, милая, - сказал Климов, - договорим дома... Ну хорошо, хорошо,
пойдем в загс, разве я отказываюсь?
- Конечно, отказываешься. Знаю я ваши уловки. Наобещаете сначала, а
потом...
Дома, когда Люся отлучилась, Климов обратился к соседу:
- Слушай, давай не будем ругаться. Глупо, в самом деле, соседи, мужики,
а травим друг друга разными глупостями. Зашел бы в гости, выпили, поговорили
по душам. А то все через потолок.
- Через пол, - поправил сосед.
- Да не все ли равно? Для тебя пол, для меня потолок. Главное, что
через барьер. Не по-соседски это.
- Угу, - согласился сосед. Только ведь меня нет на свете. Я же Бог. Ты
сам так говорил, а теперь и я в себя уверовал. Не к лицу Богу являться
простому смертному.
- Да какой же ты Бог! - махнул рукой Климов. - Сидишь целыми днями
дома. Ни ангелов, ни облаков, ни чудес. Таких богов не бывает.
- Еще как бывает! - возразил сосед. - Просто меня нет на свете. Я же
тебе говорил об этом.
- Не хочешь ли ты сказать, что я тебя сам придумал?
- Наглец, - вздохнул сосед. - Он воображает себя выше Бога. Он
полагает, что может сотворить Бога. Богородица нашлась!
- Ну вот, - огорчился Климов. - Опять начинается. Что за упрямый
старик! Надоели мне твои софизмы. Неужели ты не можешь по-простому? Как
мужик с мужиком!
- Ты хотел сказать: как Бог с мужиком? А какие могут быть разговоры
между нами? Ты мне о хоккее, а я тебе о квазарах, ты мне о делах семейных, а
я о тектонических сдвигах. Ничего не поделаешь, интеллектуальная и
социальная несовместимость. Вот так-то, Клизма! Ты уж сиди в своей
конуренке, доживай свой век тихо-мирно, метаморфируй потихонечку, да не
позволяй подружке на шею себе садиться.
- Это уж мое личное дело.
- Эге! Будто бы к Богу обращаются с общественными делами! Только и
слышишь со всех сторон: дай, помоги, спаси, прибавь зарплату, исцели, верни
мужа, сделай меня красивой... Тоска. А сам ты что у меня просил? Жену? Так
давай, валяй. Я свое дело сделал.
- А тебе тяжело помочь?
- Нельзя. Детерминизм нарушится. Причинно-следственный механизм. Тебе
не понять.
- Но ты хоть объясни, в чем дело.
- Ну вот, если каждой собаке объяснять, для чего ее будут резать... Я
же тебе сказал: живи полегонечку, метаморфируй на здоровьичко...
- Да на кой черт мне твоя метаморфоза? - не выдержал Климов.
- Болван, - сказал сосед. - Это же еще одна степень свободы. Неужели не
понятно? Ей-богу, пацан и пацан.
- Опять твоя диалектика?
- К сожалению, не моя. Она сама по себе. И ты никуда от нее не
денешься. Живи, развивайся, отрицай самого себя - иначе смерть. Ищи свою
жену.
- При чем здесь она? Неужели ты думаешь, что она полюбит меня с другим
телом и лицом?
- Не исключено.
- Но ведь она полюбит другого человека, не меня, не Климова. Если у
меня другое тело, то я - уже не я? Зачем мне это? Я от ревности изведусь.
- Изведешься, - подтвердил сосед. - Ничего не поделаешь. Диалектическое
противоречие между духом и телом. Это даже богам не под силу.
- Тогда для чего все это?
- Не знаю... Интересно ведь. Ты попробуй, может, что и выйдет.
- Эх ты, всезнающий и всемогущий... Самозванец ты, а не Бог...
Климов знал, когда примерно она заканчивает работу и на каком автобусе
едет домой. Еще утром он начал придумывать причину, по которой он мог бы
отлучиться, не вызывая нареканий Люси. Сейчас, вступив в новую полосу жизни,
приходилось многое оценивать по-другому. Раньше он мог уходить из дома в
любое время и на любой срок, жена никогда не оскорбила бы его упреком. Мог
бы, да не хотелось. Он мог позволить себе так много, что сама возможность
исполнения любого каприза вызывала неудержимую скуку. Теперь все было не
так. Ревнивая и подозрительная, Люся заставляла смотреть на простые и
доступные вещи с тайной завистью, и недосягаемость их окрашивала былую
свободу в романтические цвета.
Он подошел к Терентьеву и предложил ему обменяться на вечер пальто и
шапками. При этом он так подмигивал и показывал пальцами разные фигуры, что
Терентьев легко согласился. В обед он сообщил Люсе, что вечером должен уйти
на пару часов, чтобы обговорить с приятелем возможность получения новой
квартиры. Лгать он не умел, и скорее всего Люся быстро догадалась об обмане,
но не стала сразу обвинять его, а, прикинувшись заинтересованной, начала
расспрашивать о подробностях, в которых он запутался, и вот тогда-то, когда
он сам разоблачил себя, она холодно попросила его выйти в коридор и там,
оглянувшись по сторонам, ударила по щеке.
Климова не били с детства, и хотя эта пощечина боли особой не
причинила, но показалась ему обидной и незаслуженной. Он не полез в глупую
драку и плакать тоже не стал, а передернул зябко плечами и, повернувшись,
пошел в свою комнату.
К концу рабочего дня вездесущий Терентьев подошел к нему и, как всегда,
похохатывая и похлопывая по плечу, сказал, что он знает все, что весь Люсин
отдел на ее стороне, но он сам за Климова и считает, что спуску давать не
надо, а лучше всего спокойно дождаться вечера и дома, без свидетелей, пару
раз врезать строптивой бабенке промеж ушей, отчего она сразу же зауважает
его, будет больше любить и впредь подобных глупостей совершать не станет.
Климов спокойно выслушал совет и, памятуя о прошлых уроках, послал
Терентьева открытым текстом. Тот уважительно взглянул на Климова,
одобрительно хмыкнул и ушел.
Когда Климов вышел к автобусной остановке, его догнала Люся, крепко
взяла под руку и сказала так:
- Теперь ты не отойдешь от меня ни на шаг. Я посоветовалась с
девочками, и они мне так и сказали - ни на шаг!
- Прекрасно! - сказал Климов. - Но почему ты решила, что этим можно
меня удержать?
- Удержать? Тебя? Да я, если захочу, таких, как ты, десяток найду.
- И тем не менее не находишь, а держишься за меня.
- Совсем не держусь.
Климов взглянул на ее руку, сжимавшее плечо, и выразил сомнение в ее
словах. Люся досказала свое мнение о нем, он добавил пару деталей, она
развила их до полной ясности, и Климову ничего больше не оставалось, как
второй раз за день испытать чувство стыда от пощечины, на этот раз уже при
свидетелях. Он вспыхнул, люди на остановках с интересом наблюдали за ними и
даже пропускали свои автобусы, ожидая развития сюжета. Его разозлило это
внимание чужих равнодушных людей, и с тихим бешенством он сказал сквозь
сжатые зубы:
- Плебейка! Видеть тебя не могу...
До темноты он бродил по улицам и переживал свою обиду, проклиная
дурацкую судьбу и страшное невезенье. Эта женщина настолько отличалась от
его бывшей жены, что сейчас все недостатки прошлой супружеской жизни
казались ему милыми и привлекательными. Со стыдом он вспоминал, что сам
долгие годы изводил жену ненужной ревностью, следил за ней, тщательно
выспрашивал, когда она задерживалась, даже обнюхивал волосы, упрекая в том,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг