некрасивое лицо Зои было обычным, разве что щеки более румяные от жара, да
лоб бледный и потный.
И он растерялся именно оттого, что внешне в ней ничего не изменилось, и
тогда померещилось ему, что кто-то другой забрался в ее тело и говорит
оттуда, смеется над ним, издевается.
"Что же будет с нами? - подумал он. - Что же теперь будет с нами?"
А ей сказал:
- Ты больна, Зоя. У тебя высокая температура, тебе надо спать.
Успокойся, это пройдет.
- Конечно, пройдет. Ты прав, это, наверное, болезнь сняла с меня
тормоз. Вот я и говорю тебе все это. А зачем? Разве что-нибудь изменится?
Да нет, ничего. Ты не способен к мимикрии, ты никогда не сможешь понять
другого человека, потому что не сможешь отречься от себя. Вот ты и одинок.
Ты всегда считал себя выше меня, а вот видишь, как выходит: ты и не знал
меня вовсе. А я знаю тебя лучше, чем ты сам.
Она снова рассмеялась знакомым смехом, в общем-то необидным, но все
равно Вадим слушал его и чувствовал себя униженным. Ему было неприятно,
словно бы он уличил ее в обмане, в подделке, в измене.
- Что же теперь будет? - спросил он.
- Да ничего не будет. Наутро я снова стану прежней, такой, какую ты
привык видеть. Тебе нужна такая жена, ну и ладно, я не против...
Поговорили и хватит, пожалуй. В следующий раз, как заболею, выскажу
остальное. Я хочу спать. Ты ложись, уже поздно.
- Да, - сказал он, - уже поздно. Я потом. Ты извини, я потом. У меня
статья недописанная. Я приду. Потом приду. Спи.
Он погасил свет и, забыв пожелать спокойной ночи, прикрыл за собой
дверь, ушел в маленькую комнатку, сел там прямо на пол и долго сидел в
темноте, стараясь ни о чем не думать, тем более о статье.
5
Два дня он не ходил на работу, а сидел дома, следил, как постепенно
выздоравливает Зоя, как снова она становится молчаливой и покорной, снова
превращается в привычную, знакомую женщину, которую можно звать не только
по имени, но и просто - жена. Тот разговор, казалось, забылся между ними,
да, пожалуй, и разговора-то особенного не было. Она была больной, он -
пьяный и усталый, и мало ли чего могло показаться в обычных словах в ту
ночь.
Он ухаживал за ней, получая странное удовольствие от того, что нужен
другому человеку, живому, единственному, а не просто абстрактному
человечеству, для которого, как он думал, он и живет, и работает, и мучает
невинных лягушек.
Они разговаривали и в эти дни, но разговоры их были просты: о погоде, о
болезнях, о близком отпуске, словом, разговоры, придуманные людьми для
того, чтобы скрывать свои мысли.
Когда он пришел в лабораторию, то увидел, что в тот раз он оставил окно
открытым и ветром опрокинуло один террариум. Он лежал на полу, вода уже
высохла, а лягушки разбежались по комнате и было слышно, как они шлепают
мягкими лапами то под столом, то под умывальником. Он посидел в кресле,
лягушек ловить не хотелось и совсем не удивился, когда пришла Алла, села
позади него и так сидела, щелкала пальцами, посвистывала, мурлыкала себе
под нос.
- Ну, как американцы? - спросил он. - Еще не утерла им нос?
- Чистого носового платка не нашлось. А я вижу, ты стал гуманным -
лягушек на волю выпустил.
- Да, теперь очередь за тобой. Отпусти своих псов на свободу. Лето
ведь, им гулять хочется.
- Хорошо. Непременно. Сейчас же.
Она встала, и он услышал, как она уходит, как идет по коридору, гремит
дверьми, а потом заскулили собаки, застучали когтями по бетону, и вскоре
их лай послышался за окном.
А потом он услышал голос Аллы. Она кричала что-то веселое, совсем
несолидное, смеялась там, во дворе, и, наверное, бегала наперегонки со
своими собаками.
Он тоже вышел во двор и увидел, что так оно и есть. Зачуханные псы со
свалявшейся и грязной шерстью, с глазами, слезящимися, мутными, но все
равно счастливыми носились по двору, лаяли, валялись в пыли, теребили
пушистые желтки одуванчиков, а сама Алла догоняла их, валила на землю,
падала, трепала их и смеялась, как маленькая девочка, одуревшая от солнца,
травы и пахучей собачьей шерсти.
Из окон высовывались люди, они показывали на нее пальцами, кое-кто
хмурился, а сам Лягушатник сел на корточки у нагретой солнцем стены, курил
и, не жмурясь, смотрел на все это, и было ему хорошо и даже весело.
Алла подбежала к нему, бухнулась с размаху на колени, рассмеялась
громко, и он увидел, что по щекам у нее протянулись струйки размазанной
туши и глаза красные.
- Не плачь, - сказал он. - Все прекрасно.
Он протянул руку, чтобы погладить по волосам, но она резко увернулась,
засмеялась еще громче и сказала:
- Лето пришло.
- Да, - согласился он.
Подбежала дворняга, самая лохматая, со стеклянной фистулой, свисающей,
как сосулька, с ее живота, и завиляла хвостом, словно приглашая еще
подурачиться, побегать, порадоваться свободе и чистому воздуху.
- Давай побегаем, - сказала Анкилостома неизвестно кому. - Ну, давай!
И так как дворняга ничего не ответила, то Лягушатник сказал за двоих:
- Давай.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 23.11.2001 13:49
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг