Олег Корабельников.
Маленький трактат о лягушке и лягушатнике
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Башня птиц". СпБ., "Азбука", 1997.
OCR spellcheck by HarryFan, 9 November 2000
-----------------------------------------------------------------------
1
С самого утра, порой задерживаясь до ночи, он просиживал в своей
лаборатории - маленькой полуподвальной комнате, где зимой было слишком
холодно, а летом душно. Эта комната за последние пять лет стала более
родной ему, чем его одинокая холостяцкая квартира. Там было пусто,
неуютно, только телевизор оживлял ее своими плоскими тенями и голосами, а
здесь, в лаборатории, весь день, особенно ближе к вечеру, заливались, пели
лягушки, словно в родной луже под июльской луной.
Начав свою работу, он сразу же избрал лягушек. Материал, проверенный
веками, благодатный и неприхотливый, словно бы специально был создан для
физиологии. Лягушек он любил той корыстной любовью, какой любят скот.
Оборудовав для них террариумы с подогревом, он впервые нарушил бытовавшие
в институте правила, по которым лягушек держали в эмалированных ведрах,
навалом, отчего они гибли десятками. Своим нововведением он не столько
доказал любовь к животным, сколько практицизм и бережливость. Для его
опытов требовалось слишком много лягушек.
Скоро его лабораторию прозвали "лягушатником" и его самого за глаза
называли тоже Лягушатником, хотя у него было нормальное имя - Вадим. Он
знал об этом и не слишком обижался, потому что и сам называл себя этим
прозвищем. Лягушатник так Лягушатник, ничуть не хуже какой-нибудь
Анкилостомы, получившей эту кличку от студентов.
Сам Лягушатник уважал своих подопечных. Они нравились ему за
неприхотливость, живучесть, и порой он ловил себя на жалости к их мукам.
Но их смерть превращалась в колонки цифр, таблицы, графики, стройные
выводы, обещавшие близкое завершение интересной работы. Своей смертью они
хоть немного, но отодвигали смерть людей, больных неизлечимой болезнью.
Собственно, вся работа и была направлена на поиски новой закономерности в
физиологии живого организма. Жизнь - это и объединяло человека и лягушку.
В соседней лаборатории работала Анкилостома. Звали ее так из-за
привычки наклонять голову влево, что в сознании студентов ассоциировалось
с внешним видом червя кривоголовки, по латыни - анкилостома. Несколько
ободранных дворняжек отдавали ей свой желудочный сок, сочившийся из фистул
в животе. В глубине души она была честолюбивой и, кажется, уже получила
какие-то результаты, идущие вразрез с теорией, с помощью которой еще
пытались объяснить всю физиологию.
Когда у нее удавался опыт, она приходила в лабораторию Лягушатника,
садилась за его спиной и молча, с улыбкой наблюдала за его работой. Ей
хотелось сразу же похвастаться, но она тянула время, болтала о пустяках и
так и не говорила о главном: удивление и признание одного Лягушатника было
слишком малой платой за ее работу.
Давным-давно, еще в студенческие годы, Вадим жил в общежитии, Алла - у
родителей. Он приходил к ней каждый вечер, пил чай с вареньем, потом они
уходили в комнату, сплошь забитую книгами ее отца, чтобы готовиться к
занятиям, но сами сидели, разговаривали, ссорились и целовались и,
наверное, были влюблены друг в друга.
Они и в СНО ходили вместе со второго курса. После окончания института
Аллу сразу же оставили на кафедре, а Вадим поехал по направлению в район,
работать врачом, где и застрял на три года. Тогда они едва не поженились,
и если бы это случилось, то им бы пришлось ехать вместе. Алла предпочла
науку и городскую квартиру, и Вадим рассердился, наговорил ей кучу
резкостей, она тоже не осталась в долгу, и они расстались. Сначала он
переживал, но потом рассудил, что в общем-то это к лучшему, что хорошей
жены из Аллы все равно не получилось бы, и уж если рвать, то сразу. В
маленьком районном городке он продолжал свои опыты. Не хватало реактивов и
оборудования, литературы и помещения, но он был упорен и через три года,
написав статью, послал ее в институт, на кафедру физиологии, где о нем
помнили, и вскоре пригласили работать к себе.
Там он встретил Аллу. Встреча их была не слишком холодной; казалось,
все между ними забыто, все потеряно и начинать сначала уже никому не
хотелось. Она так и не вышла замуж, да и он не женился, а пожив недолго в
общежитии, получил квартиру, обставил ее, как уж пришлось, и ушел с
головой в работу. Кандидатские диссертации они защитили почти
одновременно, на общем банкете сидели рядом, он вывел ее за руку из зала и
хотел было сказать ей, что вот и мечты их исполнились, и годы проходят, и
стареют они, и много еще всякого, но так ничего и не сказал, а просто
стоял, курил, отшучивался, посмеивался над ее привычкой наклонять голову к
плечу, хотя и знал, что это из-за болезни, перенесенной в детстве. Она
тоже язвила, хотя, быть может, и ей хотелось сказать что-нибудь ласковое и
простое.
Отношения у них установились дружеские, но с постоянным подтруниванием
друг над другом, с намеками, шутками, понятными лишь им двоим.
Возвращаясь в свою квартиру, он ощущал ее неприветливость и
необжитость, наскоро протирал пол, готовил немудреный ужин и садился за
книги или за английский язык. Рассматривая по утрам в зеркало свое лицо,
некрасивое, слишком бледное от постоянной работы, с кругами под глазами и
первыми морщинами, он думал, что так, наверное, и придется прожить всю
жизнь холостяком, жалел себя, но самую малость. Те женщины, которые
окружали его, не нравились своими претензиями и капризами. Он хотел видеть
в своей возможной жене спокойного и доброго человека, без всех этих
разговоров о цели жизни, без ненужного, как он считал, для женщины
образования, а просто-напросто ему нужна была обыкновенная хозяйка, чтобы
и дома было чисто, и обед приготовлен из трех блюд, и чтобы именно он,
мужчина, оставался главным в доме, а жена - только женой. Но знакомиться
на улице он не умел, на танцы не ходил, а на работе такие ему не
попадались. Он так и жил холостяком, рубашки стирал сам, к одиночеству
почти привык, а свою любовь отдавал только лягушкам.
2
Однажды Алла пришла к нему в лабораторию отдохнуть от собачьего визга,
села на привычное место и, как всегда, стала говорить не то, что хотела, а
то, что было принято между ними.
- Ну как? - спросила она. - Скоро ли получишь человека-амфибию?
- Наверное, никогда, - рассеянно ответил он, занятый опытом. - Да и
зачем? Просто люди и просто амфибии намного лучше.
- Тебе уже за тридцать, а ты нянчишься только с амфибиями. Если лучше
просто люди, то что же тебе мешает.
- Недостаток времени. Но если бы ты вышла за меня, то я бы бросил
лягушек.
- Да я хоть сейчас! Хоть здесь же! Но ведь твои лягушки умрут от тоски.
Это будет несправедливо.
- Да. А твои псы перебесятся от ревности. Так что ничего не поделаешь,
- ответил он, втыкая очередной электрод в лягушачью лапку.
- Тебе не хватает лаборантки, Вадим. Ты все делаешь сам. Это так
расточительно для науки. Вместо того чтобы обдумывать теорию, тебе
приходится чистить клетки и кормить лягушек.
- Я как-то не думал об этом.
- Хочешь, я попрошу шефа? Он ценит тебя и что-нибудь придумает.
- Попроси. Пожалуй, в этом есть смысл.
Через неделю в "лягушатник" пришла лаборантка. Вадим, не слишком
внимательно оглядывая ее, отметил про себя круглое веснушчатое лицо,
невысокий рост, полные крепкие ноги.
- Как зовут?
- Зоя.
- Лягушек живых видела?
Зоя пожала плечами.
- Ну так будешь ухаживать за ними. Кормить раз в день, подогрев
постоянно, воду менять раз в две недели, мыть посуду, к аппаратам не
подходить. Ясно?
Зоя кивнула головой, без особого интереса рассматривая лабораторию, ее
низкий потолок, серые стены, террариум с прыгающими и квакающими лягушками
гудящие приборы, скрипящие самописцами, вычерчивающими непонятные кривые.
Она подошла к террариуму и постучала пальцем по стеклу. Лягушки
повернулись к ней и уставились своими зелеными чистыми глазами, словно
изучая. Зоя улыбнулась им.
Через неделю Алла спросила Вадима:
- Ну как новая лаборантка?
- Справляется.
- Ну это ясно. А вообще, как она тебе нравится?
- Без ума.
- Кто? Она или ты? Если она, то это естественно, а если ты, то я
ревную. Неужели я хуже ее?
- Отчасти. Она не умеет лгать, зато умеет молчать и слушать.
Алла фыркнула и обиделась.
- Слушай, - сказала она, - женился бы ты на ней. Чем не пара? У вас так
много общего. Вы оба любите лягушек.
- Я подумаю, - ответил он.
Зоя приходила рано, чистила террариумы и пока никого не было,
разговаривала с лягушками. Те квакали, словно бы отвечали что-то, она
брала одну из них, клала на ладошку и подолгу о чем-то говорила.
Когда приходил Лягушатник, Зоя здоровалась с ним, садилась в сторонке и
смотрела, как двигаются его руки с тонкими пальцами, как уверенно и точно
обращается он с приборами, шприцами, скальпелем. Лягушек, терзаемых и
истязаемых, ей, по-видимому, не было жалко. Наличие множества одинаковых
живых существ обезличивало смерть и делало для постороннего наблюдателя не
такой страшной.
Иногда Лягушатник обращался к Зое и просил что-нибудь подать или
подержать. Он никогда не бросал слова через плечо, а всегда ловил ее
взгляд, спокойный, доброжелательный, и не забывал сказать "пожалуйста".
Анкилостома только изредка заглядывала в полуоткрытую дверь, и он,
поймав ее отражение в стекле террариума, не оборачиваясь, поднимал руку.
Анкилостома произносила что-нибудь веселое или язвительное и уходила к
себе. Из ее комнаты допоздна доносился скулеж собак.
В перерывах между опытами Лягушатник варил кофе, расслаблялся в кресле
и беседовал с Зоей о вещах посторонних и к науке отношения не имеющих. Он
спрашивал ее о деревне, где она родилась, вслух тосковал о том, что давно
не был у родителей, вспоминал веселые истории о том, например, как
опрокинулся террариум и лягушки разбежались по этажу, или о том, как в
детстве он запрягал жуков в соломенную повозку, или о дрессированной
мышке, жившей у него в ящике письменного стола. Зоя смеялась, где надо или
задумывалась, где стоило погрустить. Собеседницей она была неважной, но
слушала хорошо, поэтому хотелось рассказывать о чем угодно, даже о своих
опытах. Порой Лягушатник увлекался и начинал рисовать перед ней сложные
химические формулы, потом спохватывался, смеялся и комкал бумагу. Но она
внимательно заглядывала через его плечо, кивала головой, соглашалась, что
кривая поглощения и в самом деле должна идти круто вверх, а потом
обрываться до нуля.
Когда Зоя уходила домой, он еще сидел дотемна за приборами, заканчивая
опыт или приводя в порядок записи. В эти часы он подолгу и неспешно
обдумывал свои слова, поступки и пытался разобраться хотя бы в одном
человеке - в самом себе. Но это удавалось ему плохо. Иногда он ловил себя
на том, что ему нравится Зоя, и тотчас же он вспоминал ее лицо, голос,
грубоватый немного, но все равно приятный, ее немногословность и какую-то
особую душевную податливость. Казалось, что из нее можно вылепить что
угодно. Тогда он подумывал, что можно вылепить из нее идеальную жену. Он
подсмеивался над собой, когда вспоминал, каким разборчивым был в юности,
даже от Аллы отказался, умной и красивой, а теперь готов жениться на
деревенской дурнушке, единственно для того, чтобы она стирала ему рубашки
и жарила котлеты. Но даже в мыслях он обращал все в шутку и самому себе не
верил.
Однажды к нему пришла Анкилостома, уселась на Зоино место, долго
смотрела в затылок ему и наконец спросила:
- Ты меня по-прежнему не любишь?
- Безумно, - ответил он.
- Безумно да или безумно нет?
- Понимай как знаешь. Ты ведь умная, - сказал он, сбрасывая дохлую
лягушку в лоток.
- Прекрасный жест, - сказала она, наблюдая за движением его руки. -
Жест служителя, корриды. Бедные твои любовницы. Таким же изящным жестом ты
их отбрасываешь от себя.
- Сотнями. На прошлый вторник их пришлось сто четырнадцать.
- А Зоя у тебя под каким номером?
- Без номера. Она вне конкуренции.
- Невеста?
- Пожалуй, да.
- Она счастлива от этой новости? Должно быть, у нее веснушки на лоб
вылезли.
- Не знаю. Я как-то не говорил ей об этом.
- Ну, а ты сам?
- Почти.
Анкилостома встала, походила по комнате, два шага вперед, два назад, а
больше не расходишься по этой комнате.
- А ты знаешь, у меня кое-что получается. Я показывала предварительные
результаты Серегину, он обещал поддержать, очень хвалил.
- Я рад за тебя. Ей-Богу рад.
- Если я защищусь, это будет здорово, да?
- Несомненно. Докторов наук в твои годы не так уж и много.
- Тогда, быть может, у меня будет время заняться собой... Послушай, ты
на самом деле решил жениться на ней?
- А почему бы и нет? Она будет идеальной женой. Если, конечно,
согласится.
Анкилостома фыркнула.
- Она побежит за тобой на пуантах, милый, хотя уж на чем, на чем, а на
них ее представить невозможно. В ее годы и при ее наружности выйти замуж
за кандидата наук!..
- А ты злая. Тебя недаром студенты дразнят.
- Тебя тоже, дорогой. Не огорчайся.
- У меня такое ощущение, что ты сама пошла бы за меня.
- Оно тебя не обманывает. Ты не ошибся.
- Будем скрещивать лягушек с собаками?
- Ты все превращаешь в шутку, притом в глупую.
- А разве ты всерьез?
- Ну ладно, хватит об этом. Раньше ты как-то обходился без лаборантки.
- Ну уж нет. Хватит так хватит. Давай о погоде. Лягушки мои
расквакались, к хорошей погоде, должно быть.
- Ты ошибся. К ненастью. К урагану, к смерчу, к огнедышащей лаве любви.
- Пора нам наложить на это слово табу.
- Прекрасно. Ни слова о любви. Все. А знаешь, я ведь тебе тоже какой-то
там родней буду, я ведь тебе Зою сосватала. Это называется - сваха?
- Что ты, милая! Это называется - сводница.
- А катись ты. У меня собаки жрать хотят.
Она ушла, а Лягушатник сам вымыл посуду, прибрал на столе, погасил
свет, посидел еще немного в полутьме, глядя на свое отражение в зеленом
темном стекле, мерцающем изнутри желтыми глазами, и казалось, что лягушки
все понимают, все прощают ему, даже свои завтрашние муки и завтрашнюю
смерть.
3
Как бы то ни было, но после этого разговора Вадим задумался почти
всерьез о своей возможной женитьбе. Правда, его чувства к Зое не слишком
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг