Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
кухне.
   Кухонный стол доброй половиной врастал в стену вместе со всей  утварью,
и получалось так, что чашки и тарелки были перерезаны под  разными  углами
кафельной преградой. За столом сидела Марина и торопливо хлебала  остывший
борщ. Красное пончо елозило по крошкам и грязным  тарелкам,  Оленев  молча
взял тряпку и стал вытирать стол.  У  Марины  были  затравленные  голодные
глаза, она покосилась на Юру и придвинула тарелку поближе.
   - Ешь, ешь, - тихо сказал Юра, - я  сейчас  второе  разогрею.  Ну,  как
прогулка? Где была?
   - Чтоб я еще раз  выходила  замуж  за  вождя  камайюра!  -  воскликнула
Марина. - Нет, ты не думай, что я тебе изменяла! Я - самая верная на свете
жена, ты знаешь. Но это же полнейшая дичь, у него четыре жены, все живут в
разных деревнях, а он раз в неделю объезжает их вместе со свитой и думает,
что это и есть самая нормальная  семья.  Я  не  дождалась  его  приезда  и
умотала. Чуть с голода не померла.
   - Как ты там оказалась? - устало спросил Юра.
   - Как обычно, - раздраженно пожала плечами жена. - Вышла из дома,  села
на автобус и приехала. Дурацкий вопрос... Но знаешь, милый,  -  с  обычной
непоследовательностью перешла она на мурлыкающий тон, - до чего  это  было
замечательно! Никаких идиотских тряпок, один набедренный пояс  из  листьев
кароа, а у меня идеальная фигура,  ты  же  знаешь.  Эти  туземки  -  такие
уродки, а тут приезжаю я, и что тут началось! Нет, это было великолепно!
   Она затолкала в рот бифштекс и дальнейшую тираду произносила  невнятно,
но выразительно.
   - ...а пончо уже на обратном пути. Подарил один креол. Я их креольского
языка не понимаю, но какая мимика, какие жесты!.. В пульперии  из-за  меня
драка, табуреткой  по  голове,  навахи  блестят,  кольты  палят,  сплошной
вестерн! Вот это жизнь! А то торчу в своей  конторе,  на  Леночку  глядеть
тошно,  сплетни,  интриги,  скукотища...  Да,  я  привезла  тебе  подарок,
дорогой. Я о тебе ни на Минуту не забывала. Лысунчик ты мой, очкарик.
   Насытившись, Марина извлекла из-под стола  мохнатую  сумку  и  вытащила
маленькие рожки неизвестного животного. Игриво приложила их к темени мужа,
оценивающе оглядела и одобрительно кивнула.
   - Ну ладно, пойду посплю часок, а то умоталась до предела.  Ты  позвони
мне на работу, скажи, что ушла на больничный. Ты же мне  устроишь,  милый?
Что тебе стоит?
   Она чмокнула Юру в залысину  и  вышла  из  кухни,  оставив  после  себя
стойкий запах мускуса и амбры.
   А Юру не покидало ощущение непонятной потери. Оно росло в нем вверх и в
стороны,  как  тополь  из   невесомого   зернышка,   заполняло   пустующие
пространства,  оттесняло  малолюдные  области,  прорастало  сквозь  шумные
скопища людей и слов,  захватывало  мало-помалу  застоявшиеся,  с  илистым
дном, мысли и чувства, доводило до отчаяния, до неведомого  ранее  желания
разрыдаться и повалиться лицом в подушку.
   - Что-то не так, - бормотал он, блуждая по лабиринтам комнат, запинаясь
о вещи, отражаясь в кривых зеркалах, оставляя  талые  следы  на  коврах  и
паркетах, - что-то прошло мимо. Годы  жизни,  потраченные  впустую.  Отец,
работа, жена, дочь, все как у людей,  никаких  отклонений,  разочарований,
бед, потерь, пожаров, землетрясений. Где же она, моя пропажа?  Не  его,  а
именно моя? Гипноз, сомнамбула, кролик  под  взглядом  удава...  Познание,
бесконечное  узнавание  нового,  равновесие  и  равнодушие,  точка  опоры,
находящаяся внутри меня, независимость от помощи других  людей,  спокойное
восприятие добра и зла,  неразделенность  мира  на  крайности,  парение  в
невесомости, полет в никуда... Инвариантность времени, ветвление его,  как
в  шахматах,  бесконечное  множество  решений  при  одинаковом  дебюте.  Я
заблудился во времени...
   Стало нечем дышать. Духота распирала легкие. В горле першило. На  грудь
давил тяжелый спрессованный воздух.
   - Ка эа коэ э хагу, - выдохнул Оленев ритуальную фразу жителей  острова
Пасхи. - Нет больше дыхания.
   Остановился у подоконника, украшенного пометом чаек  и  летучих  мышей,
рывком распахнул Окно в мир и увидел ее.
   Она шла по другой стороне улицы, освещенная закатным июньским  солнцем,
юная и красивая, задумчиво наклонив голову, в такт шагам покачивая  сумкой
на длинном  ремне,  как  мимолетный  эпизод  из  сентиментального  фильма.
Картинка из придуманной недоступной жизни.  Сценка,  сочиненная  слезливым
режиссером. Лубочный коврик на стене.
   Оленев зажмурился. Реальность сплеталась с нереальностью, явь со  сном,
жизнь с мизансценой театра, бред принимал очертания точной  математической
формулы. Там, за Окном, был настоящий мир, подчиненный жестким  логическим
законам, не зависящим от произвола и безграничного  беззакония  тягостного
сна.
   Шумела, гудела, пела многоголосым хором широкая улица, по мостовой, как
по заводскому  конвейеру,  потоком  текли  автомобили,  тротуары  пестрели
разноцветными  и  разноликими  прохожими,  открывались  двери   магазинов,
выплескивали людские ручьи, вливавшиеся в  реки,  шуршали  разворачиваемые
газеты,  разноязыкие  радиоголоса  приносили  тревожные  новости,   экраны
телевизоров вспыхивали разрывами снарядов, рушились города в разных концах
земли,   авианосцы   распарывали   океаны   брюхатыми   тушами,    тяжелые
бомбардировщики барражировали вдоль границ,  а  там,  выше,  в  апогеях  и
перигеях  земных  орбит  зависали  спутники  с   распластанными   крыльями
солнечных  батарей,  похожие  издали  на  блестящие  новогодние   игрушки.
Всевидящие  глаза,  всеслышащие  уши,  сверхчуткие  пальцы  просматривали,
прослушивали, прощупывали земли и воды, леса и горы, пустыни и города.
   Но она шла сквозь мир,  как  подвижный  оазис  тишины  и  долгожданного
счастья, затаенного ожидания и светлой печали. Оазис любви в пустыне мира,
неразделенный с ним в своей обособленности, слитый в своей отдаленности  и
отделенности. Женщина. Губящая и спасающая.  Приносящая  боль  и  радость.
Беспечальное страдание. Легкомысленная задумчивость. Наполненная  пустота.
Плоть от плоти бесконечно изменчивого мира Земли.
   Оленев полной грудью вдыхал воздух планеты, смотрел на женщину,  следил
ее прихотливый путь среди людей, стараясь запомнить неповторимую  походку,
лицо, глаза.
   - Это она, - сказал он сам себе облегченно. - Да, это она.
   И в ту же минуту  Окно  стало  затягиваться  полупрозрачной  зеркальной
пленкой. Она быстро нарастала с краев рамы, упругая и прочная,  суживаясь,
как диафрагма фотоаппарата в центре Окна. Сквозь  нее  Юра  увидел  ту  же
самую улицу, уже безмолвную, и свое отражение, наложенное, как диапозитив,
на уличный пейзаж. Его смутное  лицо  на  миг  соприкоснулось  с  силуэтом
идущей женщины, и что-то шевельнулось  в  сердце,  кольнуло  в  мертвеющей
душе.
   (Словно смотришь в окно ночного поезда  и  видишь  свое  лицо  на  фоне
мелькающих столбов и неподвижного ночного неба.)
   Он отошел от Окна. И виделось так далеко, что казалось -  нет  пределов
ни времени его жизни, ни пространству, которое он способен  пройти,  чтобы
достичь цели. Он бережно прикрыл  за  собой  входную  дверь,  проехал  две
станции на метро, в многолюдном потоке встал на  ступеньку  эскалатора  и,
глядя вперед, поверх голов и шляп,  увидел  далекую  звезду,  мерцающую  в
ночном небе.



7

   Он пересел в автобус, в  его  привычную  сутолоку,  в  утреннюю  хмурую
суету, в сонную раздражительность незнакомых людей. У  него  была  любимая
игра - проигрывать варианты возможной судьбы. Если бы...
   Вот  например,  если  бы  стоящий  рядом  мужчина  с  помятым  лицом  и
затравленным взглядом изгоя оказался бы его братом. Его звали бы  Витькой,
в детстве они часто дрались, но старший брат Витька всегда вставал на  его
сторону в  уличных  потасовках.  Он,  Юра,  всегда  завидовал  брату,  его
независимости, походке и даже старался сутулиться, как  старший  брат.  Но
шло время, Витька,  как  принято  говорить,  попал  в  дурную  компанию  и
однажды, не рассчитав  силы  своего  гнева,  поднял  руку  с  ножом...  Он
вернулся домой через несколько лет озлобленным  и  опустошенным,  неудачно
женился, вернулся к отцу и  брату,  долгими  вечерами  запирался  в  своей
комнате и пил в одиночку. Его выгоняли за прогулы, месяцами он  мыкался  в
поисках   новой   работы,   скандалил   дома,   куражился,   сетовал    на
несправедливость судьбы, распределившей свои блага столь не поровну  между
братьями. И вот Юра "вышел  в  люди",  закончил  институт  и  зажил  своей
жизнью, а брат так и остался неприкаянным. Только и осталось у них  общего
- одинаковая сутулость...
   "Чем я смогу помочь ему? - подумал Юра, прижимаемый к плечу  соседа.  -
Как вернуть вспять утраченные возможности?"
   И тут же удивился себе. Раньше он проигрывал эти игры для забавы, чтобы
сократить дорогу, и, выходя  из  автобуса,  начисто  забывал  о  случайных
людях, а сейчас боль, вошедшая в сердце,  боль  за  другого  человека,  не
уходила, а щемяще томила, будоражила душу. Автобус  занесло  на  повороте,
Юра потерял равновесие и ухватился за рукав соседа.
   - Ну ты! - сказал тот. - Рукав оторвешь. Пальтуган-то не казенный.
   Юре захотелось сказать ему теплые слова, ободрить или хотя бы незаметно
сунуть в карман трешку, но тут он увидел ее.
   Ту самую, чей силуэт слился с его отражением  в  День  Переворота.  Она
стояла далеко впереди, за плотной толпой, он узнал ее лицо,  отрешенное  и
печальное, руку, прижатую к поручню, сумку, перекинутую через плечо.
   - Извините, - сказал Юра, пытаясь протолкнуться  вперед.  -  Мне  нужно
выйти.
   - Ну и лезь в заднюю, - грубо сказал сосед. - Чего вперед поперся?
   - Там моя жена, - сказал Юра наугад, не отрывая взгляда от  женщины.  -
Она не знает, где выходить.
   - Поразводили жен, - хмуро проворчал сосед. - В автобусе не проедешь.
   Оленев упорно пробирался вперед, выслушивая мнения о своей особе, то  и
дело терял из вида женщину и, когда с  облегчением  добрался  до  передней
площадки, то успел увидеть лишь мелькнувший  за  окном  такой  знакомый  и
невероятно далекий профиль. Автобус дернулся и, набирая  скорость,  пополз
вдоль домов и газонов.
   - Мне выходить! - прокричал Оленев. - Остановите!
   - Раньше надо было готовиться,  ротозей,  -  ответили  ему  и  нечаянно
наступили на ногу.
   От остановки до больницы  идти  довольно  далеко.  Он  шел  по  обочине
дороги, параллельно ему, обгоняя или отставая, шли знакомые люди - врачи и
медсестры, он кивал, поднимал в приветствии руку, улыбался  в  ответ,  все
было привычно, так же, как  и  вчера,  и  десять  лет  назад.  Его  догнал
Чумаков. Сильная мужская ладонь хлопнула его по плечу.
   - Ты чего такой кислый, как простокваша? С женой, что ли, поругался?
   - А у тебя других причин не бывает?
   - Еще бы! - удовлетворенно сказал Чумаков, не признающий  уз  брака.  -
Любая семья - маленькие хитрости.
   - А как твоя? - рассеянно спросил Оленев. - Как дедушка?
   - Ушел вчера в экспедицию, - хмуро ответил Чумаков. - За  камнями.  Это
ты накаркал?
   - Нашел ворона. Сам, как белая ворона, носишься со своими теориями.  На
здравый смысл - бобыль с комплексами.
   - Ты это брось! - сказал Чумаков, заводящийся с  пол-оборота.  -  Сцены
семейной жизни не для меня, ты это знаешь. А дедушка вернется.
   Оленев хотел сказать, что бывший  постоялец  Чумакова  уже  никогда  не
вернется в его холостяцкую квартиру, но обижать друга не было  желания,  и
он перешел на привычный разговор о том о сем, не  вслушиваясь  ни  в  свои
слова, ни в реплики Чумакова.  Его  не  покидала  назойливая,  будоражащая
мысль о потерянной возможности обретения новой жизни, неизведанных чувств,
непрошеных слов, неслыханных поступков.
   "Я найду ее, - думал он, - все равно найду. Рано или поздно. Но  что  я
скажу ей? О своей любви? Это глупо. Она  примет  меня  за  идиота  или  за
нахала. Я так и не научился знакомиться с женщинами.  Как  это  невероятно
трудно - подойти к незнакомому человеку и сказать, что хочешь быть рядом с
ним. Всю жизнь. До конца".
   - ...а Грачев совсем сбрендил, - продолжал распаляться Чумаков.  -  Мне
вчера звонили из больницы. Говорят, что ворвался в мое  отделение  и  стал
искать добровольцев для проведения своих эпохальных  опытов.  Его  вежливо
выперли. Жаль, что пинков постеснялись надавать.  Я  уж  ему  сам  сегодня
всыплю. До чего обнаглел!
   - Не заводись. Грачев думает не о славе, а о больных. Другое дело,  что
не все средства хороши для достижения цели. Он сам поймет, вот увидишь.
   - Черного кобеля... - проворчал Чумаков, заходя в холл для посетителей.
   Его тут же окружили родственники больных, и Чумаков, позабыв  о  споре,
переключился на чужие беды и горести.
   - Не опоздай на планерку, - кинул ему Оленев и пошел в свое отделение.
   Там было все как всегда. Приходили  врачи,  переодевались  в  углу,  за
раскрытой дверкой шкафа. Шли обычные разговоры: о детях, погоде,  дежурный
хирург, распекал Веселова, остальные смеялись. Веселов, дождавшись,  когда
коллега заснет, ухитрился прибить его тапочки к  полу  гвоздями,  а  потом
позвонил по телефону из приемного покоя. Спросонья  тот  вскочил,  накинул
халат, сунул ноги в тапочки и...
   - Тебе  когда-нибудь  устроят  темную,  -  сказал  Оленев  приятелю.  -
Достукаешься.
   - А в темноте еще интереснее, - не унывал Веселов. - Я вам всем подолью
в чай мочегонное в лошадиных дозах, да перед  очередной  конференцией.  Во
попляшете!
   - Выгонят тебя,  -  посетовал  Оленев.  -  И  поделом  будет.  Опять  с
похмелья?
   - Еще чего! - искренне возмутился тот.  -  Я  по  утрам  только  кефир.
Ни-ни!
   - Где шеф? Пора планерку начинать.
   - Отсыпается в лаборатории. Вчера шарашился  всю  ночь  по  отделениям.
Теперь до обеда не сыщешь.
   Планерку  вела  Мария   Николаевна.   Отчитывались   дежурные   сестры.
Температура, давление, пульс, общее состояние. Умерла бабушка с запущенным
раком, привычная фраза: "Реанимационные мероприятия к успеху не  привели".
Это означало, что дежурные врачи и сестры, зная  наперед  о  бесполезности
своих усилий, делали все возможное в течение часа, если не больше, все еще
надеясь на обратимость неотвратимого.
   "Неблагодарнейшая профессия, - вдруг подумал Оленев. - Бьешься как рыба
об лед, выматываешься до предела, когда уже почти все определено  заранее.
Организм подошел к грани, все наши лекарства и аппараты  ничего  не  могут
поделать.  Мы  можем  лишь  помочь  человеку   напрячь   последние   силы,
подтолкнуть к жизни. Так и не сбывшийся миф о возможности оживления... Чем
больше работаешь, тем больше убеждаешься  в  своем  бессилии.  Так  дальше
нельзя..."
   Оленев, как и все остальные врачи его отделения, существовал в больнице
в двух ипостасях. Как реаниматолог - специалист по тяжелым больным, и  как
анестезиолог - человек, дарующий забвение  во  время  операции.  Два  лика
одной профессии, слитые воедино. Вернуть человека к жизни, выгнать из  его
тел-а поселившуюся смерть и наоборот - ввергнуть в бессознательность, пока
больной  лежит,  на  операционном  столе  с  разъятым  телом.   Наркоз   -
искусственная  обратимая  полусмерть-полужизнь,  и  все  ниточки  в  руках
анестезиолога, пока хирурги неторопливо делают  свое  дело,  убежденные  в
надежности партнера. Как альпинисты в  одной  связке  -  больной,  хирург,
анестезиолог.
   Да, он любил  свою  профессию,  и,  невзирая  ни  на  что,  ему  всегда
казалось, что он сам избрал ее, сам  пришел  к  мысли,  что  именно  здесь
сможет  выявить  свои  способности.  И  только  теперь,  рассеянно  слушая
немногословные распоряжения Марии Николаевны,  Оленев  впервые  подумал  о
том, что выбор был навязан ему в те далекие  годы  при  первой  встрече  с
Философским Камнем.
   "Интересно, - думал он, сидя на широком подоконнике и поставив ноги  на
батарею, - кем бы я мог стать? Химиком, как мечтал  в  детстве?  Биологом?
Палеонтологом?  Лингвистом-полиглотом?  Десятки  возможностей,  непрожитых
судеб. Теперь это в руках моей дочери. Возвращаться  в  точку  отсчета,  в
далекое детство, когда все  впереди  и  жизнь  кажется  безграничной,  как
звездное небо. Но обретет ли она счастье в бесконечном поиске вариантов? И
разве я несчастлив? Разве я не на своем месте?"
   Потом была общая планерка,  потом  Оленев  поднялся  в  операционную  к
своему любимому напарнику Чумакову. Шла плановая операция, Чумаков напевал
вполголоса,  неимоверно  фальшивя,  руки  его  сноровисто   мелькали   над
окровавленной простыней,  а  Юра  привычно  выслушивал  краткие  сообщения
сестры о давлении, пульсе, изменял параметры на респираторе, просил ввести

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг