Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
   Как и в тот раз, он придвинул стул и стал смотреть телевизор. Шел фильм
без названия, где умные и не слишком умные люди спорили о  том,  что  план
никогда не выполнишь, если будешь работать на этих  станках,  а  вот  если
взять тот станок и переделать в нем это и  это,  то  продукции  будет  так
много, что склады развалятся от  обилия  ее,  и  поэтому  нужно  расширить
склады, а  чтобы  их  расширить,  нужно  увеличить  площади,  а  чтобы  их
увеличить, нужно нажать на  Марью  Ивановну,  а  Марья  Ивановна,  хотя  и
деловая женщина, но влюблена в Ивана Петровича, а он... И так  далее,  под
задушевную музыку и  с  лирическими  паузами.  Буданов  заскучал  от  этой
тягомотины, он каждый день у себя в  цехе  видел  подобные  сцены,  но  не
подозревал,  что  это  может  считаться  искусством,  поэтому   переключил
программу и стал смотреть на цветистых птиц и забавных зверушек, живущих в
неведомых землях.
   Он смотрел на все это и все же не забывал, где он находится, и помнил о
том, что сидит он в чужой квартире, хозяев нет и неизвестно, придут ли они
когда-нибудь. Непроизвольно  он  ловил  звуки,  доносившиеся  из  кухни  и
прихожей, он ждал, когда откроется дверь, но слышал только  редкие  голоса
за окном и надсадные  крики  заморской  кукабары,  и  вторивший  ей  вопль
ревуна, и Буданову стало совсем нехорошо в австралийских лесах, где того и
гляди прилетит бумеранг из эвкалиптовой рощи.
   И вот скрипнула дверь  и  кто-то  вошел,  напевая.  Конечно,  это  была
Антипова; она зашла  в  комнату,  румяная  и  веселая,  прижимая  к  груди
нарядную куклу, и остановилась, увидев Буданова; сдержанно кивнула ему.
   Он встал, убавил звук и сказал:
   - Вы звали меня. Я приехал. Вот это  я  привез  вам.  Если  он  вам  не
нравится, можете продать. Теперь все? Я могу быть свободен?
   Антипова села на диван  и,  поправляя  голубые  волосы  куклы,  сказала
спокойным и серьезным тоном:
   - Говоря по-честному, Слава, мне ничего от тебя  не  нужно.  И  вообще,
какие могут быть счеты между нами? Мой муж сам виноват в своей  смерти,  и
ты напрасно мучаешься, я тебя ни в чем не виню. Да,  я  позвонила  тебе  и
сказала, что мне нужна компенсация, но ты же умный человек и сам прекрасно
понимаешь, что ни вещи, ни деньги не могут заменить умершего... Я осталась
одна, у меня никого нет - ни родителей, ни детей, ни мужа. И я очень боюсь
одиночества.
   - Простите, но что же делать мне? Искать вам  нового  мужа?  Или,  быть
может, мне самому жениться на вас? Как я могу  заменить  вам  незаменимое?
Ну, подскажите мне, посоветуйте, что я еще должен сделать для вас?
   - Ничего. Совершенно ничего. Иди домой, к своей жене. Она счастливая, у
нее есть муж, а у тебя - она. Ты не одинок. А я с детства была обречена на
одиночество. У меня не было отца, а мать была такая, что и  словом  добрым
не помянешь. И с мужчинами мне не везло. Кто бросал  меня,  кто  спивался,
кто умирал. И Володя вот погиб. И детей у меня никогда  не  будет.  Ты  не
думай, что я хочу разжалобить тебя. Жить не только тяжело, но и больно.  А
боль одиночества непереносима. Телевизор можешь забрать, зачем он  мне?  И
деньги от тебя мне не нужны.
   - Ну, хотите, я буду приезжать к вам, разговаривать с вами, хотите?
   Она тихонько засмеялась:
   - Нет, не хочу. Не приезжай ко мне, не разговаривай со  мной.  Зачем  я
тебе, одинокая дурочка, драный котенок? Ступай  к  своей  умной,  красивой
жене. Я не умру и с ума не сойду, и вообще, какое тебе дело до меня?
   Буданов устал от этого разговора, ему стало обидно, что его благородный
поступок остался незамеченным и искренние слова неоцененными, и он  сказал
раздраженно:
   - Кстати, я приезжал к вам вчера. Вы мне не открыли. Ну конечно же,  вы
так одиноки, к вам никто не приходит, вы сходите с ума  от  одиночества  и
горя, и сами не знаете, что вам надо. Но при чем здесь я? Почему я  должен
страдать вместе с вами? Сколько еще я должен расплачиваться?
   Он и в самом деле разозлился, и ему казалось, что прав только  он,  что
его унижают, бесчестят и желают  ему  зла.  А  Антипова  не  стала  больше
говорить ничего, а просто расплакалась, поджала ноги, прижала к себе куклу
и горько заплакала.
   И Буданов растерялся, мысленно проклял и себя, и ее, и свое тупоумие, и
непредсказуемость ее поступков. Уйти он не мог и  что  делать  дальше,  не
знал тоже.
   Итак, их было трое в комнате: он, она и телевизор. И  самым  мудрым  из
них был телевизор. Он послушно отражал зеленые луга, и  белых  лошадей,  и
голубую воду, и красные лепестки цветов, а если надо было, то с  такой  же
безмятежностью показывал войны и  вспышки  снарядов,  и  людей,  исколотых
штыками. И Буданов вспомнил  рассказ  с  позабытым  названием,  в  котором
человек, спасаясь от зубной  боли,  превратился  в  телевизор,  и  в  этой
ипостаси  нашел  свое  призвание.  Буданов  позавидовал  этому  герою,   и
хитроумию автора тоже позавидовал, потому  что  сам  был  не  способен  ни
превратиться  в  телевизор,  ни  написать  рассказ,  ни  утешить  плачущую
женщину.
   - Перестаньте, - сказал он, - ну,  я  вас  прошу,  не  плачьте.  Я  вас
обидел? Ну, простите меня. - Он подошел к ней, сел рядом и осторожно,  как
дикого зверька, погладил по голове. Ему стало жаль  эту  женщину,  и  хотя
мысленно укорил себя, что снова расклеился и размяк, а  она,  быть  может,
только и добивается того, но все равно он чуть ли не  с  нежностью  провел
рукой по ее лицу, вытирая слезы.
   - Катя, - сказал он, - ну не надо. Катя, не плачь, Катюша. - И он  даже
не удивился, когда она  ответила  на  его  прикосновение,  доверчиво,  как
девочка, прижалась к его руке, и он не отнимал  ее,  и  слезы  стекали  по
ладони и капали на пол.
   Телевизор  проиграл  знакомую  мелодию,  начиналась  передача  "Время",
значит, было уже пол-одиннадцатого, и ночь на дворе, и замерзающая вода  в
радиаторе, и жена дома.
   Но он не пошел ни к телефону, ни вниз -  к  машине,  а  так  и  остался
сидеть, гладил свободной рукой ее руки, и  лицо,  и  шею,  и  убеждался  с
радостью, что она успокаивается и что вот-вот вовсе перестанет плакать.  У
него никогда не было детей, но сейчас ему показалось, что он понимает, что
такое отцовское чувство и отцовская любовь, ему было жаль эту женщину, эту
девочку, он любил ее и готов был сделать что угодно, лишь бы она перестала
плакать, улыбнулась ему и обрадовалась  новой  игрушке,  позабыла  бы  все
обиды.
   "Бедная девочка, - думал он, - совсем-совсем одна на свете, и  муж  был
сволочью, бил ее, и детей у нее тоже нет, как у меня. И разве я имею право
осуждать ее, если кто-нибудь приходил  к  ней?  Одна-одинешенька,  кто  ей
поможет?"
   Она перестала  плакать,  телевизор  перестал  показывать,  а  он  пошел
звонить домой. Лена холодно ответила ему; он не хотел враждовать с  ней  и
сказал, что сейчас приедет, но ей  ссориться  не  наскучило,  она  сказала
гадость, а потом еще одну, а под конец сообщила ему, что он может и вообще
не возвращаться, и пусть ночует там, где и в прошлую ночь; он, конечно же,
сказал на то, что спал в гараже, ну, а  она,  конечно  же,  ляпнула  такую
гадость, что он взорвался, накричал на нее и первым бросил трубку.
   Антипова сидела на полу перед телевизором  и  крутила  ручки,  нажимала
разные кнопочки и клавиши,  отчего  кинескоп  то  вспыхивал  разноцветными
искрами, то покрывался пятнами, то погасал. На ней был легкий  халатик,  и
Буданов удивился: он почему-то никак не мог  вспомнить,  в  чем  она  была
одета до этого, но уж явно не в халате. Она  обернулась  и  посмотрела  на
него шаловливым взглядом нашкодившей девочки, и только морщинки у  глаз  и
на лбу были лишними, да тени под глазами, да накрашенные губы.
   Она вскочила и бросилась ему на шею, он испугался и отпрянул, а она уже
успела обнять его и оторвать ноги от пола; вот так и получилось, что он не
удержался и свалился  на  спину,  а  она  цепко  обхватила  его  руками  и
коленками, уселась верхом, засмеялась и  стала  небольно  колотить  его  в
грудь. Буданов не пытался подняться, но и на игру не  отвечал.  Ему  снова
стало не по себе, как и в тот, в  первый  вечер.  Многочисленность  людей,
спрятанных внутри  нее,  пугала.  Сейчас  она  была  шаловливой  девочкой,
любимой дочкой, которой все разрешается и прощается. Она стала ею,  словно
бы почувствовала отцовскую нежность  Буданова,  и  вот  -  снова  изменила
обличье.
   - Я пойду, - сказал он. - Мне пора ехать.
   Но она закрыла ему рот ладошкой, и последняя фраза получилась невнятной
и смешной.  Она  обняла  его,  прижалась  грудью,  погладила  щеку  его  и
прошептала:
   - Хороший ты, Славик, хороший, - и чмокнула его в нос.
   Он машинально вытер его рукавом, красная  полоска  помады  осталась  на
обшлаге.
   Гудел телевизор, экран его  равномерно  светился  розовым  светом,  как
огромный глаз сквозь закрытое веко.
   - Я солью воду из радиатора, - сказал он, взял ее  на  руки,  отнес  на
диван и без пальто вышел на улицу.
   В кабине он разыскал пачку сигарет, закурил, включил  зажигание,  завел
мотор, подождал, когда  он  разогреется  и  кончится  сигарета,  тщательно
загасил окурок и мягко выжал сцепление.
   Через два квартала мотор  застучал,  забулькал,  захрипел,  как  тяжело
больной человек, и машина остановилась. Буданов  покопался  в  моторе,  но
было темно, фонарь он не захватил, а светить зажигалкой побоялся.
   - А, и ты с ней заодно! - сказал он и в сердцах пнул ее в колесо, и еще
раз - в подбрюшье. Машина не  ответила,  тогда  он  набросился  на  нее  с
кулаками и, конечно же, разбил пальцы в кровь.
   Боль отрезвила его,  он  закрыл  дверцу,  слил  воду  из  радиатора  и,
чертыхаясь, побрел назад.
   Дверь оказалась запертой, он стучал минут десять, сначала робко,  потом
раздраженно - кулаком. Ему не открывали.
   Итак, он был раздет, бездомен и предан.  Предан  женой,  автомобилем  и
этой женщиной, которую он чуть не удочерил в сердце своем. В своем  глупом
и доверчивом сердце.
   Разбитые пальцы болели и  снова  начали  кровоточить.  Было  ясно,  что
впускать его не желают, но идти было совершенно некуда, вот он  и  сел  на
верхнюю ступеньку  лестницы,  притулился  спиной  к  перилам  и  посасывал
костяшки пальцев, поплевывал розоватой слюной и, конечно же,  только  себя
одного считал виноватым.
   Он чувствовал себя бегущим по сужавшемуся кругу, каждый раз он повторял
свои витки, возвращался к этой двери  и  снова  уходил  от  нее,  и  снова
прибегал, и знал, что витки сужаются, и что вырваться  он  уже  не  сможет
никогда, и что вся эта маета не что иное, как наказание ему за совершенное
преступление.
   И здесь, за этой дверью с облупленной краской, с трещинкой от топора, с
криво прибитым номером, ждут его и  суд,  и  тюрьма,  и  казнь,  возможно,
мучительная.
   Буданов лизнул ранку, присел перед  прыжком  и  что  было  силы  ударил
каблуком в дверь. Она вздрогнула, старая щель расширилась, из нее  блеснул
свет. Буданов знал, что все равно никто из соседей не выйдет, и  его  даже
развеселило это. Он еще раз с грохотом и треском ударил по двери,  она  не
выдержала и распахнулась перед ним, как ворота сдавшейся крепости.
   В квартире было тихо, в прихожей горел свет, а в  комнате  -  темно,  и
Буданов  выбежал  на  очередной  виток,  как   обычно,   в   неведении   и
растерянности.
   Он знал, что бить женщин не полагается, да никогда бы и не смог сделать
этого, просто кулаки, что называется, очень уж чесались, когда  он  пинком
распахнул дверь в комнату.
   - Издеваешься, да? - закричал он первое, что пришло на ум. Но она спала
и даже не пошевелилась в ответ. Просто спала, на диване, на простыне,  под
одеялом, и если бы Буданов не пыхтел так громко и гневно,  то  услышал  бы
ровное дыхание ее.
   И это очередное несоответствие между  предполагаемым  и  действительным
окончательно взбесило Буданова. Он подскочил  к  дивану,  сгреб  одеяло  и
смахнул его на пол, и ждал только одного - ее испуга, чтобы она вскочила и
забилась в угол, прикрыла грудь руками, закричала бы напуганно.
   Она и в самом деле проснулась, открыла глаза и спокойно  посмотрела  на
него, но не было в глазах ее ни испуга, ни гнева, ни презрения.
   - А, это ты, Слава, - сказала она, зевая,  -  где  ты  был  так  долго?
Ложись, уже поздно. - И отвернулась к стене, и, кажется, заснула. Обыденно
и привычно, как собственная жена, с которой прожил не один год, и  которая
даже ревновать разучилась.
   И Буданов проклял судьбу, а потом наладил, как уж сумел, дверной замок,
вымыл руки, покурил на кухне, разделся, поднял с  пола  одеяло,  прошлепал
босиком к дивану и сказал ей:
   - Подвинься, что ли.
   Он встал пораньше, оделся в  темноте,  сполоснул  лицо,  вытерся  чужим
полотенцем, потихоньку вышел. "Жигули" стояли на месте, снег осел на крыше
и стеклах, и вид у машины был теперь не такой вызывающий и наглый,  как  в
теплом гараже.
   - Ну что, подумала, как жить дальше будешь? - спросил Буданов и смахнул
перчаткой иней с ветрового стекла. Включил зажигание, вдавил педаль: мотор
завелся сразу же. - Вот так-то, - назидательно сказал Буданов.
   Медленно, боясь  перегреть  мотор,  он  доехал  до  ближайшей  колонки,
заполнил радиатор и, выруливая на проспект, вспомнил, что сегодня  суббота
и на работу спешить не надо.
   Домой ехать не хотелось, он знал, что ничего хорошего не ждет его  там,
нарочито растрепанная жена станет гневить его битьем  посуды  и  сотрясать
воздух словами, а этого он, конечно же, не  любил.  Поколесив  по  городу,
поразмыслив о жизни своей, он пришел к выводу, что все рушится и он уже не
в силах изменить что-либо, а раз такое дело, то нужно кидаться  в  омут  и
желательно вниз головой.
   Но как это делается, представлял себе плохо, а от всех бед  и  болезней
было у него одно лекарство, поэтому он остановился около вокзала и пошел в
станционный ресторан, единственный в  городе  работавший  в  столь  раннее
время.
   Он быстро захмелел, и совсем пропащий сосед тянул  к  нему  руку  свою,
хлопал по плечу и называл почему-то Васей. И Буданов не отвергал руки его,
а подливал из графинчика и плакался ему в потную тельняшку,  говорил,  что
все пропало и неминучая гибель ждет его за углом, и никто на свете уже  не
спасет его, даже милиция. При слове "милиция" сосед его трезвел на секунду
и прятал руки под стол, но тут же вынимал их, когда Буданов придвигал  ему
щедрую рюмку.
   Они быстро сошлись на том, что все беды от баб, что хорошо  бы  извести
их под корень, но как это сделать, они не придумали и спорили  так  шумно,
что их не слишком вежливо выпроводили из зала.
   Их разделил поток людей, спешащих на  электричку,  и  Буданов  не  стал
искать своего недавнего собеседника, он даже имени его вспомнить не мог. У
него хватило ума не садиться за руль, а пока ехал в троллейбусе, то  успел
протаять лбом светлое  окошко  в  заиндевелом  стекле,  и  сумрачный  сон,
мелькнувший на минуту, настроения ему не испортил.
   Вышел на своей остановке, в ста метрах от дома. Теперь встреча с  женой
уже не казалась ему столь драматичной, и он, стряхнув снег  с  шапки,  без
колебаний открыл  дверь  своим  ключом.  Не  стоит  описывать  всего,  что
произошло в ближайший час, но только вышел Буданов  из  дома,  где  прожил
двенадцать лет, растрепанным, несчастным и в конечном счете - бездомным.
   Злообильная жена его распахнула дверь и выкинула вслед ему  чемоданчик,
приготовленный, наверное,  заранее.  Не  мучась  напрасной  гордостью,  он
раскрыл его и увидел то, что обычно  брал  с  собой  в  командировки.  Это
немного успокоило.
   - Просто я уезжаю в командировку, - сказал  он  сам  себе,  -  дней  на
десять, а потом приеду. Вот и все дела.
   Автомобиль его заносило снегом, замерзающая вода  готовилась  разорвать
радиатор, он не видел этого, но  знал,  что  так  и  есть,  и  жалости  не
испытывал, а из всех людей и вещей на всем белом свете жалел только  себя,
и жалость эта была столь острой, что впору бы ему заплакать, но  на  улице
делать это он стеснялся, дом он потерял, а специальных мест для облегчения
горя в городе не было.
   Итак, он вышел на очередной виток налегке, с  чемоданчиком  в  руке,  с
хмелем в голове и с болью в сердце.
   Антипова встретила его в домашнем халате, на  кухне  булькало  и  пахло
чем-то жареным, он дохнул на нее водочным перегаром, она зажмурила глаза и
сказала:
   - Володенька ты мой,  наконец-то  ты  пришел,  -  обняла  его  нежно  и
поцеловала в небритую щеку.
   - Я Слава, а не Володя, - слабо возмутился он, но она покачала головой,
улыбнулась и еще раз дотронулась губами до его щеки.
   Телевизор был включен, шел забавный мультик: звери, похожие  на  людей,
гонялись друг за другом и за людьми, похожими на зверушек.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг