Алессандрина хотела сказать, что знает эту историю, но в снисходительно
прищуренных глазах королевы давно плясали голубоватые гневные сполохи;
итальянка сочла за лучшее придержать язык.
Королева ни словом не упомянула о том, что отец донны Маргариты - маран и
отступник, и что ему удалось бежать. Она всячески превознесла супруга этой
донны Маргариты, дона Питера: славный рыцарь и благочестивый католик, он
одинаково решительно защищал честь своей невесты, и честь ее кузины
Элизабеты, которая, прежде чем стать грандессой и дамой, наделала немало
глупостей. Не будучи богат, знатен и расточителен, дон Питер покорил
первую красавицу Англии исключительно своими рыцарскими добродетелями.
Донна Маргарита не променяла бы его любовь даже на корону, которую сулил
ей дон Карлос.
- Каждому свое, Ваше Высочество. Кому-то утешаться с рыцарями, кому-то
обманом становиться грандессой, а кому-то принимать подарки от обманутых
грандов. Мир жив разнообразием. Нужны и такие, как донна Маргарита, и
такие, как донна Элизабета, и такие, как я. У меня есть много оснований
думать, что без таких, как я, эта жизнь была бы скучна. Когда добродетель
не противостоит пороку, она перестает быть добродетелью. А великая любовь
принимает разные обличья и говорит на разных языках. Язык золота - в их
числе, и я осмелюсь предположить, что он не хуже и не лучше других. Могу
сказать, что тысяче сладких слов я предпочту подарок в тысячу мараведи.
- А я осмелюсь предположить, что его светлость не скупится ни на слова, ни
на мараведи, - совсем зло сказала королева, чувствуя, что втянута в
недостойную перепалку, прекратить которую можно, только осадив итальянку
так, чтоб той впредь было неповадно, - однако вам, милая моя, следует быть
осмотрительнее, ибо по вам будут судить о Венеции... Не так ли, любезный
дон Карлос?
За спиной у Алессандрины стоял улыбающийся маркиз. Верно, он слышал часть
разговора и пришел ей на помощь.
- Не вижу повода осуждать Мадонну Венецию, - лукаво сказал он, - и не
кажется ли вам, моя королева (донна Исабель оторопела от такой вольности),
- что сиятельный посол дон Федерико верней наставит донну Алессандрину в
вопросах поведения, нежели мы с вами.
- Безусловно, это так, - ответила королева, совладав с оторопью, - но я,
кажется, на правах государыни могу указать вам, что вашими опрометчивыми
поступками вы даете пищу нелестным слухам о той даме, которой вы служите,
и честь которой для вас должна быть всего превыше. Так что вам необходимо
принять во внимание ее положение и ваше, и вести себя более сдержанно. Вы
уже не мальчик, мой друг, а она еще почти ребенок.
- Все так, Ваше Высочество, все так, - послышался насмешливо-покорный
голос маркиза, - но вот беда: у нас с донной Алессандриной родственные
души, нас неудержимо влечет друг к другу, и порой...
Договорить ему не позволили:
- Ах, теперь это так называется? - королева выдержала паузу, дабы все
прочувствовали, что именно здесь названо "родством душ", - и это "родство
душ" обязывает вас, дон Карлос, к тому, чтобы возить ее в своих носилках и
увешать золотом с ног до головы? - она намеренно не стала сдерживаться.
- Как родственные души, мы испытываем одинаковую тягу к благородным
металлам, Ваше Высочество.
Это было уже слишком. Эти прелюбодей с прелюбодейкой словно соревновались:
кто тоньше и смелее надерзит. И Господь с ней, с итальянкой, которая
возомнила себя искусительницей короля и скоро уберется в свое болото, но
дон Карлос непростительно осмелел. Ну, ничего, на послезавтрашней охоте
они с верной Беатрис де Мойя пустят в ход свои острые языки. На охоте
всегда сыщется много поводов пошутить.
- Вашу новеллу о великой любви вы, кажется, начали писать без меня? - дон
Карлос увел Алессандрину от разъяренных дам под предлогом того, что хочет
показать ей Алькасар. Только непонятно было, кому он этим оказал большую
услугу - своей "родственной душе", или своей королеве.
- Вдохновение не привыкло ждать, дон Карлос.
- О да! Вы очень вдохновенно надерзили там, где дерзить ни в коем случае
не следует. Я мог бы считать, что отмщен, кабы не знал так хорошо донну
Исабель.
- Касательно дерзостей, дон Карлос, я должна заметить, что временами у
меня кружилась голова от вашей смелости, - она согнала с губ улыбку, - вы
упрекаете меня за опрометчивость?
- Я упрекаю себя за опрометчивость, донна. Но совсем чуть-чуть. А вас не
упрекаю ни в чем. Великой любви все простится, а что не простится, то
забудется - он непринужденно подал ей руку, она оперлась...
- Сиятельный маркиз, кажется, опять все перепутал. Эта милая особа вовсе
не донна Элизабета.
Знакомый голос. Голос графа Мирафлор. А у него, дона Карлоса, полшага на
то, чтобы ответить или не ответить. Обыкновенно он не отвечал. Но
обыкновенно он появлялся в Алькасаре один. Алессандрина шевельнула губами.
Заступаться, что ли, за него собралась?
- Я рад, что высокочтимый граф Мирафлор, в отличие от меня, не путает
своих женщин, - ровным голосом отшутился дон Карлос.
- А я рада тому, что ни в коей степени не похожу на донну Элизабету и меня
нельзя с ней перепутать! - подхватила Алессандрина, приседая в реверансе.
- Сиятельный граф, есть иная опасность, - обратилась она к Мирафлору,
несколько оторопевшему, (потому что он-то рассчитывал вогнать маркиза в
краску), - дон Карлос так любезен и добр ко мне, что я невзначай могу
принять его дружбу за нечто иное. Но в этом будет только моя вина. Mea
culpa! Mea maxima culpa! - и с этими словами она потянула своего спутника
прочь.
"Представьте же себе, каково выслушивать подобное по десять раз на дню!" -
хотел вслух посетовать дон Карлос, но не посетовал.
Он проходил мимо насмешек, словно они и не сотрясали воздух. Но они жили в
нем вместе с голосами и улыбками насмешников. Он ощущал их, то как
ядовитые шипы, то как маленькие кровососущие жала. С каждым днем их
вонзалось все больше, и все глубже они проникали в него. Зря он не отвечал
на них хотя бы так, как сегодня.
...Возле самого города, лежавшего в отдалении дымчатой мозаикой, дорога
шла по холмам. Окружающий вид стал разнообразнее и пестрее, то тут, то там
краснела черепица, белела колокольня или ограда, желтел посев или чернела
пашня, светлела переменчивая под облачным небом вода - да и ложбины с
возвышенностями не давали глазу соскучиться: словом, это было всем
приятное путешествие - если бы не менялось так быстро небо, еще минуту
назад почти чистое (солнца, однако, не было - хоть время, казалось, было
полуденное!), а сейчас испещренное сине-белыми крутобокими облаками.
Больше всего их теснилось на севере и востоке. Они скользили с
поразительной быстротой, как будто сами по себе (здесь, внизу, ветра не
было), заполоняя оставшуюся голубизну - их подбрюшья тяжелели и темнели,
подергивались странным туманцем, который густел в белесую пелену, похожую
на сухие паучьи тенета.
Она уже поняла, к чему это. Она уже искала взглядом укрытие, но все
деревни, будь они неладны, оказались в чудовищном отдалении - словно на
дурной картине, написанной без оглядки на перспективу. Хуже того - гряда
холмов стала выше, и пологие склоны тянулись вниз на мили и мили, переходя
в лоскутный покров полей.
Она поспешала, шагая как могла шире, шаг ее то и дело срывался в шаткую
рысь - памятную телу по прежним снам и по яви.
Однако странное состояние воздуха изрядно искажало перспективу - потому
что одна из усадеб, выстроенная на склоне, чуть ли не подкатилась ей под
ноги: в мощеном покатом дворе суетились женщины. Она обогнула жилище,
рассчитывая спуститься как можно ниже. Неожиданно совсем близко открылся
город - ярусы предместий, выкипевших аж на стену: видны были только зубцы,
обведенные серебряным светом, отраженным от моря... А над морем языком
вытянулась черная, сплывшаяся от собственной тяжести туча, и с нее
опускалось в воду нечто, похожее на дымный сталактит... Торнадо! Охвостье
его исчезало в угрожающем блеске воды, и он сейчас должен был наскочить на
гавань!
Фонтаном взметнулись обломки. Еще! Еще! Черный смерч окутался дымом и стал
толще - словно он кормился разрушением. Завороженно следя за ним (почему
она при этом стояла на четвереньках?) она забыла об опасности сзади, и
всполошилась лишь когда на плечи почти ощутимым грузом легла мгла.
Там, за спиной, все было в пепельных, от земли до неба тенетах -был это
ливень, или движение воздуха так странно влияло на мокрую хмарь? Среди
них, неподвижных, шествовал торнадо - и ее пронизала тягучая судорога
узнавания - словно столп из ветра, земли и воды был живым, имеющим имя и
душу врагом. Он шествовал, подпирая слившиеся в единый свод тучи, втягивая
в себя новые и новые полосы тенет. Его голос овладел воздухом и заместил
воздух.
И он близился.
Она легла наземь лицом вниз под напором тугого ветра; через миг он
оборвался, и пало безмолвие. В безмолвии она подняла от земли отяжелевшую
голову:
Торнадо был рядом.
Но это был уже не он.
Зримо упругий, точно свитый не из воздуха, а из прозрачных жил, сверху
донизу пронизанный белым сиянием столп толщиной в ее - не больше - охват
стоял, казалось, на расстоянии протянутой руки, не вызывая не малейших
колебаний воздуха.
ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ
НА ИСХОДЕ КОТОРОГО МОНА АЛЕССАНДРИНА СТАНОВИТСЯ ЖЕНЩИНОЙ
- Дон Карлос, друг мой, он сделал мне подарок! Он подарил мне белую
лошадку, такую же как у вас, нарочно к завтрашней охоте, - Алессандрина
явно хотела что-то от него услышать. Она сидела перед ним, смотрела ему в
глаза и, наверное, отражалась там вся, как есть: слегка ссутулившаяся,
теребящая плоеный край рукава, ожидающая слова, ласки, мимолетного
мановения руки, отметающего прочь все кручины и печали.
- Ну, придется мне подарить вам двух лошадок! Одна будет гнедой масти,
другая - вороной. Таким образом, у вас будут три разномастных лошадки, и
вы всегда сможете выбрать ту, которая будет лучше сочетаться с вашим
платьем.
- Я вовсе не напрашивалась на подарок, дон Карлос, - Алессандрина была
одновременно польщена и разочарована. Она ждала других слов - серьезных и
тревожных, чтобы, оттолкнувшись о них, рассказать Карлосу о торнадо и
спросить, не стоит ли ей при новом его явлении - раз он встречает его изо
сна в сон и уже знает, чувствует - попросту шагнуть в ветряной столп
- Я знаю. Донна Алессандрина, сегодня вечером я позвал тех, которые еще
остались моими друзьями, в мой загородный дом. Среди них есть и дамы. Там
будет маленький пир в духе старой Византии. Могу ли я рассчитывать, что вы
примете приглашение, и прислать за вами носилки через час после вечерни?
Черные носилки ждали ее у паперти, и в них был он сам, одетый пышно и
мрачно в долгополое, с вырезными рукавами платье, щедро подбитое никогда
не виданным ею соболем. Когда она садилась в носилки, ей послышался за
спиной шепоток, пробежавший среди выходящих прихожан, но тут плотные
занавеси сомкнулись, шум стал глуше, а свет исчез.
Носилки привезли их к очень старинному мавританскому дому; он стоял в
предместье, уже за крепостной стеной, и был укрыт высоким дувалом.
Стойкий дух сандала и розы наполнял каждую трещинку, каждую ложбинку
арабесков, сплошь оплетающих стены и многосводчатые потолки. Слабо
освещенные покои были полны вкрадчивого молчания ковров - ничто не
скрипело под ногой, не падало со стуком на камни, отзываясь эхом в каждом
закоулке. Чем дальше вел ее под руку хозяин, тем больше ароматов
сплеталось в густеющем воздухе.
Путь окончился в довольно высоком расписном покое. Лепестки живых роз
(откуда? - зимой!) медленно опадали с деревянной галерейки, и на этом вся
Византия заканчивалась. Прочее было Мавританией, только Мавританией. "У
меня две Отчизны... Но одна скоро падет..." Он оставил одну ради другой,
но этот осколок нежно хранит у сердца.
Покой был пуст.
Тонкий дымок кудрявился над курильницами, и сладкий холодок ладана
чувствовался в этом дымке наравне с приторным, почти удушливым
благоуханием неизвестного вещества. На Алессандрину этот запах нагнал
тоску.
- Скоро ли начнут собираться? - спросила она, проходя по коврам к столу.
Карлос смотрел на нее и вспоминал графа Мирафлор. Она не похожа ни на одну
из двоих, принесших ему беду. Она - мед и золото, чистый мед и чистое
золото, мед в ее темных глазах, золото - в мелко завитых волосах, и вся
она точно припорошена им: проведи пальцем по выступающим позвонкам, и на
пальце останется золотой налет.
- Все уже в сборе, донна, нам некого больше ждать.
Между ними сиял карафинами и блюдами стол; стол походил на город, полный
арен и мечетей.
Они смотрели друг на друга поверх сияющего града-на-столе. Розовые
лепестки соскальзывали с ее гранатового платья, но оставались на волосах.
"Ты умница, ты догадаешься..."
- Вы верно меня поняли, донна. Вы мой единственный друг, и вы дама; я
почти не солгал вам, когда говорил о дамах и друзьях.
По ее молчанию он подумал было, что гостья сердится, и удивился, когда, не
сказав ни слова, она села и позволила налить себе полный бокал вина.
Вместо двух высоких кресел был диван, полукругом огибающий стол, и их,
севших рядом, не разделяло даже самой маленькой подушки.
- Вы дадите мне знать, когда мое общество вам наскучит, хорошо?
Она кивнула, подняла бокал и краем его задела край д'Агиларова бокала -
звон - должно быть, это излюбленный обычай Венеции, где стекло такое
звонкое.
- А сейчас, донна, будет маленькое развлечение. О ней только и говорят в
городе, и я нанял ее на этот вечер нарочно, чтобы показать вам...
Алессандрина подумала, что об этом тоже - всенепременнейше - будут
говорить в городе.
Заиграла музыка, вначале чуть слышно; она так играла долго, словно
настраивая слух и зрение; с появлением танцовщицы музыка стала громче,
точно та принесла ее в своих волосах.
- Ее зовут Арана. Это фамилия, но звучит, как языческое имя. Говорят, дон
Кристобаль от нее без ума...
"Арана" было последнее, отчетливо расслышанное Алессандриной, потому что
горячая и невесомая рука обняла ее, и пальцы погладили плечо сперва поверх
рукава, а потом, перебравшись чуть выше - по открытому телу.
Арана танцевала танец, неизменный со времен Тира и Гадеса. Одно за другим
спадали с нее семь ее покрывал.
Алессандрина смотрела на Арану, ощущая тепло, льющееся от обнявшей руки...
... Дон Фернандо стискивал со всей силой жаждущего.
... Дон Карлос до сего дня обнимал, конечно, не как друг, вовсе нет.
Просто он до того стосковался по женщинам, что обнял бы любую, не склонную
врать.
Обволакивающее объятие вытягивало из нее последние мысли, оставляя одну
только о том, что, кажется, кажется... Дальше слов не нашлось. Вернее, она
побоялась назвать кажущееся словами.
Если они так и будут глазеть на Арану, оба делая вид, что его руки нет на
ее плечах, то это будет предательством. Ее предательством. Одна предала
его, рассказав про корону. Ей, Алессандрине, и рассказывать-то ничего не
надо: не замечай себе обнимающую руку.
Ведь он-то уже сделал и первый, и второй шаг, и третий... И у него нет
права хватать ее в охапку и валить на перину!
Наученный горьким опытом, Карлос отпустит ее, и до самого прибытия галеры
будет ей другом. Он сам возвел ее в свои друзья. А для прочих довольно и
признаков того, что они - любовники.
Она повернулась, и встретила его взгляд.
Просто смотреть друг на друга дольше, чем два удара сердца, они не могли.
Кружилась Арана, скинув последнее покрывало. Падали из темноты в темноту
лепестки.
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг