Мона Алессандрина кивнула так, точно услышала и приняла к сведению
сообщение своего секретаря.
...Плоское пасмурное море казалось вязким, как полузастывший холодец - да
и цвет был тот же. Темно-белая пена качалась на воде редкоячеистой рваной
сетью - в каждой многоугольной ячее пласталась дохлая медуза, окруженная
лохмами блеклой водоросли. Даже прибоя не было - студенистые воды
приступали и отступали беззвучно, всего-то на две-три ладони накрывая
слизистый галечник. Не было и птиц - воздух, пустой, как в первые дни
творения, был очень низко затянут мучнистой пеленой. В гуще ее чуть
просматривались долгие серые полосы, широко расходящиеся из какой-то одной
точки за тугим морским окоемом - словно там, вдали, за земным горбом
сплошное полотно тучи подымалось, как верхушка шатра, и провисало теневыми
складками.
Ей еще не случалось видеть такого моря и такого неба: зрелище так
захватило, что она даже не удосужилась задуматься - каким ветром ее
занесло на этот берег, где серая щетинистая травка только в ста шагах от
воды принималась обживать гальку, опутывая камни терпкой паклей своих
корешков.
Спокойствие небес и вод казалось принужденным: она поймала себя на том,
что чего-то ждет, скользя взглядом меж мягкой плотностью тучи и вялой
плоскостью моря...
Торнадо. Слово явилось само, свободное от языка, к которому принадлежало,
от значения, слишком простого (всего-то - вертушка!) для того, чтобы
дополнять Имя. Имя единое тех трех или четырех темных извивающихся
столпов, что кружили один возле другого - паслись - на открытой воде очень
далеко от берега. Тонкие, сочетающие грацию угря и водоросли, уходящие
верхушками в слепую небесную белизну - они не выглядели силой. Но, не
отводя от них глаз, она ждала, жаждала увидеть, как сходящее у самой воды
на нет ветряное охвостье подхватывает зазевавшийся кораблик и тянет в
тугой ревущий круговорот, круша и кроша все, что мешает вращению - реи,
мачты, киль, каюты, борта, шпангоуты - до тех пор, пока взбесившийся
воздух не выбросит из себя шлейфом мелкие черные обломки и лягушками
раскоряченные тела.
Но торнадо не сходили с места - по всякому клонясь и виясь, они продолжали
пастись, дразня своей отчужденностью и силой - о которой она знала, и
которой не чувствовала...
И ей еще подумалось: а бывает ли такое на самом деле?..
ДЕНЬ ВТОРОЙ
В КОТОРЫЙ МОНА АЛЕССАНДРИНА ПРЕДСТАВЛЕНА ДОННЕ ЭЛИЗАБЕТЕ МОРЕЛЛА Д'АГИЛАР,
И ТА УДОСТАИВАЕТ ЕЕ ОБРАЩЕНИЕМ "ДОННА".
Мраморные мостовые с водостоками и плывущие слева и справа портики были бы
куда более к лицу сиятельному послу венецейскому, чем разбитая
мавританская вымостка и пестрые навесы над лавками и тавернами - думала
мона Алессандрина, глядя на город, наполовину скрытый гордым длинноносым
профилем мессера Федерико. К лицу ему было бы приветствовать встречного
патриция кивком и поднятием руки, и морщиться, минуя плебейское сборище. К
лицу ему было бы направляться сейчас на соревнования колесниц или
гладиаторские бои в Колизеум, высокий, огромный, круглый, как основа для
Вавилонской башни... А ведь в этом городе должен бы сохраниться Колизеум,
когда-то город был римским, как и многие города... Не потому ли она видит
сквозь тесноту и толкотню белые мостовые, белые портики и синие, как
эмаль, небеса, в которых кружат орлы? Она посмотрела вверх - нет, орлы не
кружили. Да и неба не видать было из-за навесов и почти сходящихся крыш.
Сиятельный посол следовал к обедне в больших конных носилках, и для этого
пришлось выбрать самые широкие улицы.
Они опоздали и свои два почетных места заняли последними, чем мессер
Федерико был недоволен.
Справа и слева приподымались со своих мест и слегка кланялись разодетые в
бархат вельможи. За высокими спинками скамей совсем не было видно темных
обширных нефов, полных народа, а впереди - близко - сиял алтарь, где
спешили с последними приготовлениями служки, и собор казался меньше, чем
был на самом деле... Белоствольный лес витых колонн поддерживал своды,
тонувшие в желтоватой мгле. Тонкий глянцевитый орнамент оплетал сплошной
вязью полукупол над алтарем. Алессандрина вглядывалась в орнамент, по
извечной людской привычке вычленяя из многих линий знакомые очертания -
какой-нибудь пальчатый фиговый лист, или фигурку зверя. Очень скоро у нее
заболели и набрякли слезами глаза, а орнамент заколебался и зарябил. Она
отвернулась.
Настроения молиться не было - не шел из головы чудной сон про торнадо. Да
она и не молилась, как люди молятся, полагая, что с Богом можно говорить
только мысленно, да и то не во всякое время. Однако она весьма
непринужденно и сосредоточенно проделала в течение часа с лишком, пока
длилась месса, все то, чего ждут от набожной прихожанки, краем уха слушая,
как бормочет молитвы мессер Федерико. Дома, стоя в церкви мессу, можно
было заодно узнать все городские тайны. Здесь отвсюду текла слитная
молитвенная латынь, любое постороннее слово резануло бы слух, как тихо его
не прошепчешь, любое лишнее движение головы, кроме земного поклона, было
бы замечено. А стоило поднять голову, как проклятый орнамент всеми своими
острыми углами впивался в зрачки.
Наконец, все хором выдохнули "Amen!", Алессандрина - с тайным облегчением,
и тут же ее локтя коснулся предупредительно подставленный локоть посла:
- Пойдем, - коротко сказал мессер Федерико и, легко ступая по истертым
плиткам, она пошла.
- Какой странный собор, дядюшка, - заметила она, опустив для краткости
"достопочтимого", - все нефы одинаковые, и...
- Это бывшая мечеть, - оборвал он ее размышления, - если угодно, я вам
расскажу после... Целую руки вашей светлости! - нараспев обратился он к
рослой разряженной женщине, рядом с которой Алессандрина показалась
девочкой, и с чувством приложился к милостиво протянутой руке.
Дама выжидательно улыбнулась.
- Вы с каждым днем расцветаете, ваша светлость... Позвольте мне
представить - моя племянница, мона Алессандрина.
Алессандрина присела в очень-очень низком реверансе, помня, что кастильцы
- ценители церемоний.
- Рада приветствовать вас, дон Федерико, и вас, донна Алессандрина, - дама
в ответ поклонилась только слегка. Она говорила с очень сильным акцентом,
и была красива. И глупа, если это о ней упоминалось вчера за обедом.
Алессандрина прикинулась очень скромной племянницей сиятельного посла,
чтобы беспрепятственно слушать, о чем будут говорить мессер Федерико и
красивая синеглазая донна, не уступающая ростом мужчине.
- Донна Алессандрина, прошу вас не брать пример с вашего дядюшки, и звать
меня донна Элизабета, а не "ваша светлость", - видно было, что фраза
далась ей с некоторым трудом. Алессандрина поблагодарила за честь.
Они сошли с паперти, раздавая монеты осаждающим со всех сторон нищим.
Донна Элизабета была не слишком щедра, и нищим пришлось удовольствоваться
медяками. А внизу у ступеней донну Элизабету ожидала свита - не меньше
двадцати всадников, и ее собственная белая арабская лошадка, на длинной
черной попоне которой красовался герб - алый орел, с девизом: "Все что
хочу - найду, все что найду - возьму!" Мессер Федерико помог донне сесть в
седло, расцеловал ей на прощание руки и шитый стеклярусом подол,
Алессандрина присела.
- Какова? - спросил он уже в носилках.
- Красива. Богата. Скупа. Об остальном я не успела составить мнения. Она
грандесса?
- Да, грандесса. Маркиза Морелла и графиня д'Агилар. Действительно,
богата. Не сказал бы, что скупа, но бережлива. И очень приближена Ее
Высочеством, очень. Я бы сказал, чрезмерно приближена. Не проходит и дня
без того, чтоб королева не сказала о ней доброго слова, а за королевой
повторяет весь двор. Потому не скупитесь на добрые слова. Еще у этой дамы
есть муж, но он нестоящий человек, хотя и племянник короля.
- Племянник короля?
- Незаконнорожденный сын его покойного брата и какой-то мавританки.
Алессандрина покривила рот.
- И правда, нестоящий... Он красив?
Мессер Федерико хохотнул.
- Узнаю женщину. Да, красив. Но сейчас он уехал, и говорят, надолго. Вы
вряд ли его увидите.
- Что же могло увести красивого мужа мавританских кровей от такой женщины?
Мессер Федерико загадочно поднял густые брови:
- Не все браки заключаются на небесах. Нам ли с вами об этом не знать?
Если мона Алессандрина и не знала об этом, то она ничем не показала своего
неведения.
- Она непременно пригласит нас на прием. У нее часты приемы. Она замужем
всего полгода, и еще не пресыщена светом.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ.
КОТОРЫЙ МОНА АЛЕССАНДРИНА ПОСВЯЩАЕТ НЕЗНАЧАЩЕЙ, КАК КАЖЕТСЯ, БОЛТОВНЕ
В просторном доме донны Элизабеты не было места словесным и иным
вольностям. В нем царила, даже тиранствовала благопристойность одежд и
речей - мона Алессандрина ощутила это, едва только вошла туда, опираясь,
по обыкновению, на локоть мессера Федерико. Зато повсюду было очень много
золота и позолоты, отчего казалось, будто тонкий золотой туман стоит в
неподвижном душистом воздухе обширных покоев, исчерченных по потолку тем
самым четким-четким орнаментом, от которого у моны Алессандрины заломило
глаза в соборе.
Общество было пестро как одеждами, так и составом - был и обласканный
светом астролог, и двое молодых идальго, глядевшие на всех искательно и
тревожно, и дама в широкой юбке на обручах по образу и подобию королевы
Хуаны; дама эта никак не могла удобно усесться, все привскакивала, и явно
прибыла из провинции, куда дошел слух о Хуаниных юбках, но не секрет их
покроя. Была и доверенная подруга Ея Высочества, Беатрис де Бобадилья,
маркиза Мойя. Она сидела поодаль в глубоком кресле с подушками, и
неторопливо рассматривала одного гостя за другим, с таким выражением, с
каким ребенок смотрит на ученых обезьян. Стоило оказаться под ее взглядом
донне Элизабете, как лицо маркизы озарялось короткой холодной улыбкой,
означающей видимость расположения.
Федерико подольстился к важной Элизабете, рассыпавшись в комплиментах. Та
порозовела, внимая, отчего стала еще краше, и немедленно повела
Алессандрину смотреть настоящий кастильский дом с патио, фонтанами,
резными балконами, померанцевым садом в беленой ограде и мощеной
фаянсовыми плитками асотеей. По пути донна Элизабета любезно объяснила
гостье странную особенность арабесков: в них нельзя отыскать очертаний
животного или растения, потому что магометанам запрещено изображать живое
на мертвом. А если упорствовать и искать очертания, то в наказание
разболятся глаза. Мона Алессандрина удивилась, почему, если наказание
предназначено для неверных, глаза болят и у добрых христиан. Донна
Элизабета пожала плечами, и сказала, что, по ее мнению, нечего вообще
смотреть подолгу на арабески, потому что даже если ничего в них не ищешь,
в глазах все равно рябит.
Как и всякий богатый дом, этот был полон челядью. Донна Элизабета
полушутливо посетовала, что большинство прислуги без толку снашивает
одежду и обувь. Будь ее воля, - сказала донна, - будь ее воля, она бы все
тут устроила на милый ее сердцу английский лад, когда прислуги ровно
столько, чтобы работы с избытком хватило на всех. Мона Алессандрина
сказала, что у ее матушки, моны Амброджи, достойнейшей дамы и венецейской
гражданки, дом не хуже, чем у других, хотя обходится мона Амброджа
кухаркой, горничной и привратником, а править лодкой при надобности
нанимает гондольера.
Кастильское наречие для них обоих не было родным, и от этого донна
Элизабета чувствовала себя с моной Алессандриной проще, чем с остальными
гостьями. Чем мона и воспользовалась, совершенно заболтав маркизу Морелла,
так что прогулка по дому затянулась изрядно.
... Описав (с чьих-то слов) мраморную ванну герцогини Беатриче д'Эсте,
куда горячая и холодная вода текут из золотых дельфиньих головок, и
снискав восхищение маркизы итальянским rafine мона Алессандрина стала
рассказывать о вещах бесполезных, но забавных. Так, рассказала она про
камеру-обскуру, и про то, какая получается точность перспективы, если с
оной камеры-обскуры зарисовать свинцовым грифелем, скажем, пейзаж. Донна
Элизабета смутилась: перед ней была ученая женщина. О них она слышала
много смешного. Однако гостья вовсе не была смешна - молодая, изящно
одетая, ни на волос не отступающая от правил дворянского вежества,
сыплющая словечками "камера-обскура", "квадрант", "астролябия",
"космография", как иная сыплет названиями благовоний и сортов шелка.
Впрочем, по одежде судя, с шелками она знакома не хуже, чем с
астролябиями. Тут донна Элизабета решила, что ей, грандессе кастильской,
теряться не к лицу, и сказала, что в Кастилии можно так же сыскать
множество прехитрых вещей, о которых в Италии и не слыхивали - она даже
взмокла чуть-чуть, выговаривая эту фразу.
- Ловлю вас на слове, - улыбнулась мона Алессандрина, - мне говорили,
будто в Кастилии у одного лигурийца есть странная карта, на которой указан
путь в Индии через море Мрака. Возможно ли будет поглядеть на нее хоть
одним глазком?
Донна Элизабета важно улыбнулась любознательной гостье и сказала что,
конечно, возможно, хоть завтра, потому что дон Кристобаль, упомянутый
лигуриец, человек небогатый, и от приглашения на прием с обедом не
откажется, а, кроме того, весьма ценит просвещенное внимание.
...Она подымалась на полулысый песчаный взгорок. Жесткая травка росла на
нем ершистыми кочками, которые ближе к вершине срастались в подушки. За
спиной - она без всякой оглядки знала - должно быть плоское студенистое
море с пасущимися вихрями. Но оно не пробуждало в ней любопытства. Вершина
холма все загораживала обзор, как будто прирастала с каждым новым шагом:
над ее жухлым горбом было видно небо, такое же близкое и безотрадное, как
растущая перед глазами песчаная трава - словно не небо и было. Она
прибавила шагу. И когда треклятая вершина таки оказалась под ногами, перед
глазами все изменилось: склон полого уходил вниз - как на дно - на
солнечную равнину. О расстоянии можно было судить по крошечным до смешного
деревьям, неподвижным змейкам рек и тонкой сетке желтых дорог, небрежно
брошенной поверх всего этого - но самого расстояния не чувствовалось.
Ощущение было - будто модель (какие делают для наглядности зодчие из мха,
песка и фольги) вплавлена дымчатое стекло - все под ногами, но рукой не
достать. И еще она чувствовала, что к противоположному краю равнины
(отсюда не видно) прилегает обычное море, синее в белых барашках, а возле
моря разлегся город, и вот туда-то ей надо.
Она устремилась вниз.
Под ноги вскоре попала подходящая дорога, плотно укатанная, желтая и
сухая, словно над ней неделю не выпадало дождя. Края туч сияли от солнца,
тепло его уже уверенно легло на лицо, но само солнце все не могло
вырваться на чистое небо - как она четверть часа назад не могла перевалить
холм. А в спину поддувало холодком - верно, подумалось, он тек с верхнего
плоского моря, где недавно - вдруг сообразила она - в полную силу буянили
торнадо: оттого-то и мертвая зыбь с мертвыми медузами.
Равнина уже оттеснила холм. По верхушкам дальних рощ скользила граница
между "ясно" и "пасмурно", своими изгибами выхватывая из тени отдельные
деревья и бросая на них новую тень. Но она не могла догнать солнце, и все
вокруг казалось поникшим: покосы с отросшей отавой, рощи, придорожные
акации в тонком желтом налете на темной листве. Холодок все дул в спину,
томя и тревожа, и когда она обернулась, то - увидела крутящийся столп
серого тумана, подпирающий низкое - рукой подать - небо. Он был еще
неблизко, но чем было это расстояние для него?
Она поняла - надо бежать, но ноги не слушались, словно в воде...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг