тугими мыслями, подсказывая имена потаенных недобрых трав, опущенных в
закопченный казанок. Следом за цикутой - волчьи ягоды и бурая труха
собранных прошлой осенью поганых грибов. Он прикрыл казанок медным блюдом,
придавил камнем и подбросил в огонь хворосту, которым было завалено
пол-избушки. Не смыкая глаз, разбитый и утомленный, он следил за огнем три
дня, а потом, сняв казанок с огня и зарыв его в землю, повалился спать на
подстилку из колючих веток. Проснувшись, он не оглядываясь ушел из леса
поискать заработка и подождать, пока дозреет то, что в казанке.
Он прошел мимо тихого хутора, и ноздри ему защекотала теплая вонь
свинарников. Он обошел стороной Цитадель Аргаред, над которой величаво
колыхались флаги.
Рута давно ушла из его мыслей, память о ней лишь изредка тревожила
его душу, только теперь душу свою он оставил в залог захороненному во мху
казанку, чтоб ненависть крепила зелье.
Магнат велик. Он возжелал скуластую беляночку, что играла с
поросятами на лугу возле хутора. По одному мановению его руки девочку
отдали ему, и он посадил ее в седло впереди себя и, шепча ей на ухо свои
нечистые заклятия, увез в Цитадель, на донжоне которой черным блестящим
камнем выложено изображение высокого дерева. Там, под этим деревом, он ее
и взял, оттуда и отослал, когда прискучила, оставив себе сына. А потом и
вовсе продал ее кому-то далеко в столицу, в Хаар. Верно, в блудилище. Бог
с ней. Она влюбилась в магната. Бог с ней. Но за себя он отомстит, когда к
следующей осени дозреет под сыреющими мхами казанок, а в лесах затрубят,
сотрясая слух, охотничьи рога магнатов. Он отомстит.
Холодным ясным днем, когда сквозь поредевшую листву бледно
отсвечивало небо, он вернулся к осевшему и прохудившемуся шалашу. Жить в
нем было нельзя - по ночам прихватывали заморозки так, что земля твердела
на три пальца в глубину, а лишайник рассыпался под ногами. Но жить тут ему
уже не пришлось - на весь следующий год он подрядился в купеческую
караванную стражу...
Канц нашел и вырыл холодный казанок, в котором тяжко колыхалась
жидкость. На миг ему стало жутко - старики говаривали, что в гнилостной
сырости сами собой могут зарождаться немыслимые гадины без имен, от одного
взгляда которых волосья вылезают и глаза лопаются.
Он поставил посудину наземь и, готовый если что отскочить, сбросил
булыжник и поднял концом меча крышку.
Там была густая и неподвижная черная вода, в которой его склоненная
голова отразилась безликим пятном. От варева шел тяжелый неживой запах, и
сразу стало тоскливо на душе.
Канц закинул руку за спину и вытащил из колчана стрелы. Они были
новые, недавно купленные, со светлыми древками и желобчатыми тонкими
наконечниками, охотничьи, на мелкого пушного зверя.
Пучком он окунул стрелы наконечниками вниз в черный отвар и держал их
там с четверть часа. Когда вытащил, наконечники и шейки древков почернели,
пропитавшись отравой. С мрачным горловым смешком Канц вложил их обратно в
колчан и зарыл ненужный пока казанок.
Потом он поднялся с колен и вслушался.
Он слышал шум листвы, кряхтение стволов, редкие голоса невидимых
птиц. Через малое время ухо его уловило далекий призыв рога. Он направился
в ту сторону, откуда донесся этот звук.
Вокруг был лес - сырой, "черный", как его называли, - над головой
крушина да ольха, под ногами бурьян да крапива, и та тощая. В таком лесу
грибы росли только хилые, на тонких белесых ножках, сейчас они вовсе
побурели и скукожились от холодной мокрой погоды.
Врага Канц увидел на узкой, изрытой кабанами прогалине. Тот стоял,
задумавшись, с отстраненной улыбкой на лице, слабые блики солнца играли на
серебристо-зеленом одеянии, блестели светлые волосы, прижатые у висков
жемчужным легким венцом.
Канц метнулся за ствол дерева. Слился с корявой ольхой, что
притулилась на краю прогалины. Он прижался к дереву. Плечо его нашло в
бороздах коры опору, расставленные ноги уперлись в корни, губы
раздвинулись в улыбке, но улыбка была недобрая. Он вытащил стрелу, наложил
ее на тетиву. Нацелил в золотой узор одеяния под ключицей. Враг не
шевелится, враг не ведает, враг беззащитен в своем собственном лесу! Канц
разразился беззвучным злорадным хохотом, и как бы в ответ ему заскрипело
нутро безобразной старухи ольхи. Он отпустил тетиву, и стрела ушла, топя
свист в шуме листвы.
Враг полетел из седла вниз головой - в бурьян, в бурелом, в крапиву.
Стройное тело его изогнулось, обвиснув на поваленном стволе, волосы
рассыпались по преющей листве, венец скатился в кабанью лужу.
Канц встал над ним, опираясь на лесной посох. Как давно он мечтал
пригвоздить врага к земле этим посохом, не мечом, нет, а вот именно
простым вилланским посохом! Или широким тесаком отрезать ему голову. Тут
вдалеке послышался лай собак. Двумя руками Канц поднял над головой посох с
железным наконечником и всадил его врагу меж ребер, да надавил еще, чтобы
острие прошло до земли. Потом он протер подошвы сапог папоротником, чтобы
собаки не взяли след, и скрылся в зарослях.
Потом, много времени спустя, он узнал, что магнат Окер Аргаред
избежал смерти - жена его, колдунья, как-то передала ему свою жизненную
силу, а сама умерла. На руках магната остались двое малолеток, Элас и
Лээлин. Услышав об этом в каком-то кабаке, Канц, уже хмельной, громогласно
пожелал им всем троим сдохнуть, в честь чего и осушил шкалик горючей
хлебной браги, запив огромнейшей кружкой "Черного Омута", от горечи
которого даже после браги рот перекашивало, а на глазах выступали слезы.
***
Лицедей Канц посмотрел в глаза королеве - глаза с потайной грустинкой
на черном донце. Она-то глядела совсем не на него, а куда-то мимо. Ушел
из-под режущего взгляда Ниссагля и сказал:
- Согласен я, ваши милости.
- Ну и ладно, - Ниссагль развязал привешенную к поясу сумку, вытащил
два покоробленных свитка, чернильницу и перо, - сейчас напишу тебе
сопроводительную бумагу, с ней придешь в Сервайр. Там один мастер,
Мартель, есть уже, но он старенький, у него поучишься. Потому что людей
казнить - не свиней резать. - Он усмехнулся. - Жалованье тебе положат с
каждого признания, с каждой смерти. Готово. - Он поставил точку в
сопроводительном пергаменте. - Вечером будь в Сервайре, в крайнем случае
завтра. Да смотри, не болтай о нашем разговоре. Дело государственное. Внял?
- Внял, ваша милость.
- Ну, иди. Нам с ее величеством надо еще поговорить тут.
Канц откланялся. Он вернулся на площадь, собрал, не проронив ни
слова, свои пожитки, взвалил тюк на плечи и ушел. Он шел по улице
Возмездия, и ему уступали дорогу маклеры и торговцы. Солнце было затянуто
тучами и лишь порой круглилось в просветах раскаленной серебряной монетой.
Покачиваясь, Канц шел посередине улицы Возмездия к Сервайру, поднявшему
свои узкие башни над синей рябью Вагернали.
Беатрикс и Ниссагль, снова укрывшись масками, ехали на этот раз по
улице Короны. Нарядная, шире прочих в Хааре, она была во власти вельмож и
богачей. Мелкую сошку, если она забредала сюда с лотком, нещадно гнали
стражники. Здесь позволялось строить лавки лишь ювелирам, очень искусным
оружейникам, шорникам и портным, да и то - только лавки, без мастерских.
Чем ближе к Цитадели, тем теснее и чаще стояли магнатские дома с фасадами
из полированного камня, резными фризами и бестиями на ступенчатых
фронтонах. Узкие окна презрительно глядели через каменные перемычки.
- Вот гнезда-то где, - Беатрикс оглядывалась по сторонам, точно
досужий путешественник, - а мрачно-то как...
- Тут еще не все гнезда. Тут всякие боковые родственники строятся.
Вот на Дворянском Берегу, как его наши горожане зовут, самая сила... А что
мрачно, так это вам только кажется, потому что вы их не любите.
Смотрите... - Больше он ничего не успел добавить, потому что сзади из
распахнувшихся ворбт вылетела лихая кавалькада.
- А ну, падаль, разойдись! - рявкнули им в уши, чья-то плеть огрела
коня Беатрикс по боку, причем свинчатка одного из хвостов пребольно
стегнула ее по колену. Более ловкий Ниссагль успел прижаться к стене и
удержал испуганного коня шпорами.
- Вот чумные! - еле перевела дух королева и потерла колено. Наверняка
синяк. Кто это был?
- Этери Крон. - Ниссагль мельком взглянул вслед уносящимся всадникам.
- Это был Этери Крон.
- А-а, - со странной многозначительностью откликнулась Беатрикс,
продолжая растирать колено. - Этот маленький паршивец... Ну-ну. Вольно ж
ему, взбесясь...
- Что поделать, ваше величество, если вы путешествуете по городу
тайно, то непременно нарветесь на неприятность, и плетка - это еще очень
безобидно, если вспомнить промах покойного короля...
- Ты не так понял. Я не досадую. Не надо меня утешать. Мне интересно,
куда это он, миленок, средь бела дня так разогнался. Воображаю, сколько
они народу у пристаней помнут.
- В фехтовальный зал он поехал. Он же повадился рубиться с господином
Энвикко Алли.
- А, ну-ну, ну-ну... - С глухим смешком королева направила коня на
середину улицы и дала ему шпоры.
Глава шестая
ПУТЬ ГЕРОЯ
Сталь звенела под сводами Галереи Мечей, высокой протяженной залы,
выстроенной нарочно для учебных поединков и игрищ с оружием. На острых
клинках и без лат сражались камергер королевы Энвикко Алли и Этери младший
из Дома Крон, поразительно красивый и угрюмый отрок, очень ловкий в рубке
и фехтовании. Мечи, хоть и острые, были все ж таки не боевые, а потешные -
при ударах то и дело сыпались большие золотистые искры, - секретом
изготовления такой стали владели только кузнецы королевского Дома.
Энвикко стремился все делать красиво - он танцевал перед соперником,
искусно дразня и отвлекая его. Движения Этери были скупы и точны, словно
на старой фреске, - выпад, шаг вперед, шаг назад, разворот. Наверху, шумя
платьем, прошла опоздавшая королева, встала, где лучше видно. За спиной у
нее был Варгран. Голова королевы была не покрыта, в волосах поблескивали
золотые бусины, на плечах - чернобурый воротник длинной желто-лиловой
епанчи, скрывшей вопреки обычаям скроенное по-городскому новое платье.
Застежка-цепочка на груди не позволяла епанче сползать. Беатрикс выглядела
весьма по-королевски - с нужной смесью величия и изящества. Когда Этери
трудноуловимым ударом снизу подцепил и выбил оружие из рук притомившегося
Энвикко, она снисходительно зааплодировала. Противники чопорно
раскланялись.
- Вы уже истинный воитель, яснейший магнат, - проворковал Алли,
кокетливо скрадывая эмандские согласные, - ваше искусство владения оружием
поистине совершенно. Не знаю, найдется ли кто-нибудь, вам равный. Меня
признавали лучшим в Марене, но я перед вами чувствую себя мальчиком, хотя
многие из достойнейших бойцов посейчас носят мои отметины. Быть может, вы
соизволите дать мне несколько уроков?
Неулыбчивый синеглазый отрок со свистом всадил клинок в изукрашенные
перламутром ножны.
- Господин Алли, ваша просьба для меня лестна. Однако дело тут не в
искусстве, которым владеете вы, но в чутье, которым наделила меня Сила.
Чутье проявляется в том, что, когда исчерпаны все приемы, я по наитию
применю то, против чего вы не найдете защиты. Этому не научишься.
- В старые времена слава ваша уже давно гремела бы... - продолжал
льстить камергер, осторожно пряча свой меч. - Немножко обидно, что мы
родились позже. Я почел бы за честь быть в вашей свите.
- В старые времена воители ходили без свиты, господин Алли, - Этери
забавлялся на свой лад, отвергая цветистую лесть вылощенного маренца и
упиваясь своим полным превосходством. Враг был вынужден улыбнуться.
- Значит, я в восхищении лицезрел бы вас издали, яснейший магнат.
- Мне тоже жаль, что старые времена миновали, господин Алли. Тогда
вокруг трона стояли истинные герои, - уколол соперника Этери, - и
сражаться за благосклонность короля надо было с оружием в руках, а не
языками. В сокровищнице до сих пор хранят головы ящеров, которые
заполонили Вагерналь во время великой суши.
- Когда это было? Я об этом не слышал никогда.
- Вы о многом не слышали.
- О да! Но не могли бы вы просветить мое невежество, ибо я...
- Я понимаю. Слушайте. - Этери махнул в сторону скамьи. В зале
дралась уже следующая пара, но зрители наблюдали за ней без интереса.
- ...Восемьсот лет назад, так говорят Хроники, три года не выпадал
снег и вода не замерзала, а лето было таким жарким, что трескались камни.
Вагерналь до Цитадели можно было перейти вброд, замочив ноги только до
щиколотки. И вот тогда-то мерзкие ведьмаки из вилланов с помощью
шарэлитских колдунов развели этих ящеров. Река была илистой. Эти твари
прятались в иле, где можно было утонуть по колено и двигаться, как муха в
меду, не быстрей. Сначала они создали ящера, у которого была душа. Душа
получилась ущербная, черная. От взгляда этой твари всякий столбенел, теряя
речь, и не мог даже совершить заклятия. Также было создано много других, у
которых души вовсе не было, и заклятие тоже не могло их сковать. Когда
жертва замирала, они валили ее ударами хвостов в грязь и начинали
пожирать. Потом им стало мало реки, потому что они отравили ее слизью и
нечистотами, и хаарцы предпочитали умирать от жажды, чем пить эту воду,
рискуя к тому же попасть в зубы ящеру. И тогда ящеры стали выходить на
берег. Они ползли по раскаленной земле, Испуская невыносимое зловоние,
нападали на деревни, вползали по лестницам в дома, и жителям от страха
всюду стал слышаться шорох их животов по камням и треск челюстей. Тогда
один из воителей, служивших королю Йодлю, взялся их истребить. О, это была
знатная битва. Он выпил огромный кубок "Королевского Омута", чтобы взгляд
главного ящера не так сильно действовал на него. И утром, когда эти твари
возвратились из ночных набегов в свое лежбище на илистом дне реки, когда
небо было зеленым и блеклым и Вагерналь, сколько ее осталось, неподвижна,
как зеркало, он пошел на поиски главного ящера. Но прежде чем он до него
добрался, ему пришлось отрубить головы всем остальным ящерам и идти по их
головам и телам, словно по земле. Вся Вагерналь покрылась бурой пеной их
крови, в небе от предсмертного рева стало тесно, и все, кто был в городе,
пали наземь, дрожа от страха и зажимая изо всех сил уши. Ему было очень
трудно отрубать им головы, потому что они ходили очень низко на своих
кривых и коротких лапах, ему приходилось нагибаться, словно он рубил
хворост, и вот, когда последний из мелких ящеров, жалобно проревев, издох,
из вод поднялся главный, подобный огромному осклизлому бревну. Он был весь
черный и блестящий, а его красные глаза не имели зрачков. Увидя его,
воитель на миг замешкался, и ящер ударом хвоста перебил ему щиколотки и
сбил его наземь. От боли у воителя помутилось в глазах, потому что он не
мог заклясть боль, ведь если ты выпил, это невозможно. А когда он очнулся,
то почувствовал, что какая-то странная тяжесть придавила его к земле, и
увидел клыки ящера возле своего лица - тот вполз ему на грудь и смотрел на
него. Тогда он схватил ящера обеими руками за шею и задушил. И еще сутки
лежал, страдая от боли, рядом с мертвым ящером, потому что люди боялись
выйти из домов. Видно, ящер, издыхая, наслал на всех оцепенение.
В Галерее дрались уже несколько пар, выказывая всю ловкость, на
которую они были способны. То и дело вспыхивали фонтаны искр.
- Я почел бы за честь сразиться с вами в поединке на ристалище,
сказал Алли и отвесил нарочито почтительный поклон. - Кроме того, я
по-прежнему питаю надежду на реванш.
Высокомерно прикрыв синие глаза, Этери проговорил нараспев:
- Через две недели будет большой турнир. Там и сразимся во имя наших
дам, как принято в Святых землях.
Алли учтивым кивком поблагодарил будущего соперника, и тот ушел без
поклона, унося в глазах торжество. Алли втайне сожалел, что ему никогда,
вероятно, не придется разделать гордеца мальчишку в пух и прах, а ведь он
мог бы это продемонстрировать уже раз двадцать в каждом проведенном
поединке. Нет, мальчика надо сделать героем, и я сделаю его героем.
Двадцати побед для этого более чем достаточно. И разве Этери знает, что
героем делают не искрящие попусту, а разящие без промаха мечи, по крайней
мере? Если не что-нибудь хуже.
***
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг