- Да, да, конечно, я езжу верхом.
Он не переставал удивляться про себя. Обыкновенная молодая женщина,
высокая, неважно сложенная, близорукая, рыжеватая. Она слегка улыбалась
чему-то, и казалось, что между ними идет разговор, хотя на самом деле они
шагали молча и довольно быстро.
На дворе перед конюшнями их ждали рейтары и конюх с высокой
темно-гнедой лошадью под женским седлом.
- Лошадь священнейшему примасу. - Королева остановилась посреди двора
и подняла глаза на солнечно-белые башни:
- Ах, какой день! Просто чудесный!
Привели лошадь для гостя, и Беатрикс живо повернулась к нему:
- Вы, конечно, поможете мне сесть...
Он намеревался лишь поддержать Беатрикс под локоть и не ожидал
ощутить на своих руках нежную тяжесть ее тела, поэтому с некоторым трудом
приподнял королеву к седлу. Садясь на лошадь, запоздало усмехнулся этой
уловке опытной развратницы.
Она ехала, нимало не смущаясь тем, что вырез велик и платье обтянуло
колени, щурилась на солнце, видимо нечастое в Хааре, с наслаждением
подставляя ему лицо.
Комес Таббет продолжал украдкой ее разглядывать. Он заметил, что она
уже начала наливаться нездоровой полнотой, которой подходят только
несвежие простыни той постели, где делают все вместе: едят, спят и блудят.
- Вы любите лес? - спросила она.
- Да, люблю. Он успокаивает.
- Мы сейчас едем в лес. Мне очень нравится там бывать. Никто не
мешает...
Сходившие с дороги простолюдины неспешно снимали шапки и кланялись.
И опять вспомнилось: у него на родине вилланы при встрече с
королевским кортежем валились ничком в грязь, воя нечленораздельно. Лица
всадников с густо подведенными глазами приводили их в ужас. А здесь
простолюдины только снимали шапки и кланялись. А дворяне висели на
собственных воротах.
Королева обернулась к нему:
- Коронное аббатство Занте-Мерджит по правую руку. Раньше все
вдовствующие королевы собирались здесь и жили в печали и покое. Ну а меня
не сочли достойной.
Она засмеялась и хлестнула коня. Гость ухмыльнулся. Все же знают, что
она стала королевой благодаря ловкому заговору. А враги ее захлебываются
дурной кровью в Сервайре. За это ее и прозвали Кровавой. Поговаривают, что
она ходит смотреть, как пытают дворян, и, мол, с плетью управляется не
хуже, чем обученный палач. А еще вспомнилось, что ей всего двадцать лет и
что у нее двое детей, которые оставлены на попечение нянек и позабыты за
распутством.
Когда она заговорит о деле?
Лес уже обступил дорогу, воздух стал душист и легок, копыта стучали
мягче по усыпавшим вымостку сосновым иглам. Королева осадила коня, они
съехали с дороги и углубились в лес.
- Здесь красиво, правда?
Она теперь не щурилась. Глаза смотрели открыто.
- Да, ваше величество.
- Вам нравится эта земля? Кто-то говорил мне, что она похожа на
Венткастинд?
- У вас больше золота во всем, даже в траве, в облаках...
- Вам хотелось бы здесь остаться?
- Любая земля хороша, если над тобой не занесен кинжал, ваше
величество.
- Здесь над вами не будет занесен кинжал, если мы станем друзьями.
- Я надеюсь заслужить эту честь, ваше величество. Они подъехали к
речке.
- Помогите мне спешиться, - попросила королева, вынимая ногу из
стремени. Он спустил ее наземь, снова с волнением ощутив в ладонях горячую
и мягкую тяжесть ее тела. Она села на поросший осокой бугор и показала ему
место рядом с собой.
- Вы получите убежище, защиту и покровительство, все, о чем просили.
- Он вздрогнул, так нежданно изменился ее голос, да и лицо ее стало строже:
- Вы все получите. Вы непременно будете приближены к престолу, ибо
недостойны прозябать. Теперь задавайте мне вопросы. Много. Какие угодно.
Полагаю, они у вас есть.
Таббет почувствовал на лице ее острый, ощупывающий, почти щекочущий
взгляд. Вопросы вылетели из головы. Некоторое время он бессмысленно
смотрел на нее. Она неслышно и сильно, как зверь, вдохнула душноватый
запах смолы. В ее пальцах появилась мерцающая хрусталика. Солнечный луч
падал на ее лицо, золотил подвитые локоны и пушок на скулах. Комес начал
почтительным тоном:
- Ваше величество. Прошу вас просветить мое невежество относительно
Этарет. Кто они? На пути сюда...
- Мне было доложено... - дала она понять, что знает о случившемся в
пути.
- ...Я слышал, что они не люди и таковыми себя не считают. Как это
следует понимать?
- Да. - Хрусталина завертелась в пальцах, и на щеке ее замерцали
блики. - Да, они полагают себя выше людей. Поэтому взяли себе за правило
всех презирать. Они даже в Бога не верят. У них есть Сила, которая превыше
всего, а они - то ли ее избранники, то ли ее создания. Сила эта ведет их
через мир, который, как они считают, может быть полностью подчинен
посредством магии. В их представлении мир - большая сеть. Можно изменить в
нем что угодно по желанию, если дернуть за нужный тяж. На это и есть магия
Силы. Ею худо-бедно владеют все. Но есть посвященные, которые подобны
узлам в этой сети - к их рукам сходится много веревок. Что еще? Вообще все
они такие высокомудрые, благородные, доблестные, чистые духом, прекрасные
телом, справедливые - словом, светочи совершенства. Кладезь рыцарских и
прочих добродетелей. Стражи мира. Воины света. Подскажите мне еще
что-нибудь из рыцарских романов, примас, у меня более нет слов! - Тут она
криво усмехнулась, а еще через миг ее лицо стало подобно бронзовой маске,
размеченной тонкими властными морщинками.
- За что вы их ненавидите?
- О, за все то самое! За чистоту, за добродетель, за мудрость,
которая никогда не ошибается, за тайны, что они хранят, за учтивость, что
у них в крови, за благородство - ее голос теперь звучал гневно и
насмешливо, в глазах горела ненависть:
- За все, чего у меня нет и быть не может! - Она упивалась своим
язвительным запалом и была той самой, о которой стали шептаться все Святые
земли. Потом замолчала. Стало слышно, как шумят деревья.
- Да... За что? Почему? Это простой и в то же время дьявольски
сложный для меня вопрос. Я чувствую, что права я в этой ненависти. Я слышу
ее в сердцах простых людей. Это ведь очень давняя, древняя ненависть. Она
с малолетства в сердцах у тех, кто тут рожден и вырос. Она привычна. И
нема. Может, не будь меня, она бы никогда не обрела голоса. Когда-нибудь,
не сейчас и не здесь, я расскажу вам мою историю. Для начала поверьте мне
на слово, что я много испытала и знаю людей, я пережила любовь и смерть
любимого человека и постигла смысл жизни настолько, насколько его способны
постичь такие, как я. Я стала одинока и несчастна. После того, что
случилось со мной, счастливыми не бывают. Но я поняла, что мир неизменен,
что так было, есть и будет, не я первая, не я последняя, и научилась
любить этот мир, принадлежать ему, дышать им. Иначе нельзя. Надо любить.
Ненавидеть. Мстить. Ведь я человек. Я женщина. Я королева. Бог дал мне все
это - время, землю, страсти. И когда я пришла в себя после всех бед,
постигших меня, я решила наслаждаться жизнью. Да, черт возьми,
наслаждаться! Сначала мне даже не нужна была власть. Может, она и никогда
бы не понадобилась. Я жаждала покой, роскоши, я желала изливать блеск,
великолепие, нести благоденствие...
Она подняла к нему лицо - доверчивое, исступленное, почти безумное...
- ...И имея за собой мое прошлое, столь прекрасное и столь тягостное,
мою веру и мои знания - а я была учена, как хронист, - я пришла сюда за
своим величавым лучезарным покоем. Короля я все-таки не любила, но это
простительно, ведь правда? Он тоже был весь словно в огне, он ничего мне
не рассказал, и я не знала, куда еду. Я ничтоже сумняшеся учила язык, на
котором тут говорили купцы и вилланы. Потому что вельможи обращались ко
мне на этом языке. Ладно бы они меня попросту презирали, как выскочку. Это
можно понять. Я бы заставила себя чтить, и все. Но меня вообще не считали
за человека... Как бы это объяснить... Ко мне относились так, как
относятся к собаке. Даже, пожалуй, к собаке, если она умна, относятся с
большей приязнью. А я была нелепым, надоедливым недоразумением. За меня,
например, легко могли сказать: "Она глупая", "Она не поймет", "Ей не
надо", "Ей ни к чему", "Она не захочет". Они не говорили этого мне в лицо.
Только между собой. Я могла это слышать или не слышать - их не волновало.
Ну кого волнует, если хозяин н гость обсуждают достоинства собаки? Просто
они не понимали, как это можно спросить мое мнение о чем бы то ни было.
Разве я способна ответить вразумительно? Ведь собака не обладает разумом.
Они не подпускали меня к своему языку, Этарон, и к своим обычаям, к своей
магии, как ту же собаку отгоняют от стола, если она попрошайничает, но
бить ее при этом нельзя. Я понимаю - жена короля для вельмож почти всегда
нечто вроде мебели в тронном зале. Но... дело было даже не во мне одной.
Так же они воспринимали и вообще всех, кто не Этарет! Рядом с ними был
целый мир... И они, ничего о нем не зная, смели судить, что я пойму, а что
не пойму.
Они сделали людей подобием бессловесных животных, вбили им в голову,
что Этарет лучше, умнее, сильнее. Это длилось веками, и никто не
сомневался, может ли быть иначе. Как они пре-зи-ра-ли этот мир! Князья
Света! Да если бы они такими вправду были! Вот ведь что меня бесило! Они
были такие же, как я. Такие же дети этого мира. Так какое же, черт побери,
право имели они его презирать?! Теперь они рыдают и молят о пощаде. А я
частенько смотрю, как они вылизывают пол под ногами палачей. Теперь им
стало зазорно, что их враг - просто женщина, и они стали говорить, будто я
одержима неким безликим злом. Они не хотят, чтобы их побеждал человек. Это
их унижает! Но так будет, потому что невозможно отвергать ту жизнь,
которая нам дана. Должно быть, Бог вложил мне в сердце ненависть к Этарет,
чтобы все вернуть на свои места. Это очень тяжело. Это непонятная
ненависть. Мне иногда кажется, что я ненавижу их беспричинно. Приходится
постоянно оправдываться перед самой собой, перед всеми, кто близок. Таких,
правда, мало, очень мало.
- Я ваш слуга навеки. Располагайте мною, ваше величество. Моя
мудрость смиренно склоняется перед вашим дерзновением.
- Не надо смиряться - это не очень полезно. - Она оскалила в усмешке
чуть желтоватые зубы:
- Теперь вы много про меня знаете. Хотя и не все. Но и я тоже хочу
спросить: поскольку вы назвали себя моим слугой, значит, вас привлекли
вовсе не добродетели мои... но что же?
- Ваше дерзновение. Я мыслю себя ступенями вашего величия, по которым
вы взойдете, сжав в руке скипетр власти и меч правосудия.
- Красиво сказано. Расскажите мне о себе, что сочтете возможным.
- Я не знаю, насколько вы осведомлены...
- О вашей жизни и вашем горе, об Иоранд, вашей сестре, о Гино Фрели и
короле Одо я знаю, так что вам нет нужды предаваться этим горестным
воспоминаниям.
- Хорошо. Тогда я скажу вот что: я государственник, и более, чем
когда бы то ни было ранее. Держава - вот единственное детище, которому я
способен стать и родителем, и повивальной бабкой. Сильная страна, где
добродетелью станут верная служба правителю и гордость за отчизну, - вот
мой идеал государства с ранней юности, и в Эманде я нахожу исполнение
своих мечтаний. Взгляните на королевства, соседствующие с вашим, - все они
погрязли в грошовых интригах, оцепенели. Только вы движетесь вперед
безостановочно и страстно, только вы закладываете основы грядущего
могущества!.. Я уже говорил, что готов стать вашим помощником и слугой. И
повторю еще раз. В вас - сила. Сила нового времени, не омраченная памятью
прошлых неудач. Вот вам мое сокровенное признание. Этим мыслям я когда-то
принес в жертву все, что мне было дорого. Простите, я говорю много и
путано.
- Нет, я понимаю, я прекрасно вас понимаю. И обещаю: вы займете очень
высокий пост. Канцлерский. Это как раз по вам - канцлер Эманда. Только это
произойдет не сразу. Я хочу поглядеть на вас в деле. Для начала вы
получите пост советника. Это не высоко и не низко, и позволяет постоянно
находиться возле меня, разве что иногда отлучаясь по делам в провинции.
Никто не обвинит вас, что вы берете не по чину, потому что советником
становится каждый второй, уж коли он попал ко двору, поэтому у вас даже не
будет врагов.
Глава восемнадцатая
ГОРЬКАЯ ПРАВДА И СЛАДКАЯ ЛОЖЬ
Широкая голубая река лениво текла по неоглядной равнине, плавно
изгибаясь и всплескивая на стремнине. Пологие прибрежные холмы отливали
спелой желтизной.
Над Иорандалью вечерело, вовсю дымились очаги, мычал скот, сновал
деловитый народ, кумушки судачили на всех углах и возле островерхих
колодцев, звонко кричали дети. Отовсюду скрипело, стучало, ворковало
широко обсевшее речную излучину поселение, вот-вот готовое одеться в
стены, сложиться всем миром на ратушу и собор и гордо наречься городом.
Впрочем, стать городом ему было надолго заказано - там, где путаные улицы
сбегались к набережным и маленьким пристаням, начинался мост широкий,
древний, многопролетный, черный от времени. С боков его облепили денно и
нощно звенящие кузницы, середина была вымощена камнем, и далее
простолюдины ступать не смели, ибо другой конец моста, украшенный двумя
чашами светилен, упирался в ворота замка Авен.
Замок, огромный, тоже весь черный, со слоистой прозеленью на цоколях
стен, стоял на песчаном мысу, вознося разлатые короны своих башен над
ленивой водой. Он был здесь издревле, как говорили - "от века", и никто
уже не знал, от какого.
Сейчас на зубцах башен горели факелы - в разгаре было Ристание Ста
Королей, на которое собирались отовсюду младшие королевские отпрыски, а
также бастарды всех степеней, кровей и титулов, потому что, во-первых, ста
королей во всех Святых землях было не набрать, во-вторых, они, если и
приезжали, то на поединки не выходили, - никому не хотелось на потеху
пустоголовым женщинам ломать копья, а зачастую и собственные кости. Сидели
в ложах, ели, пили, строили из себя героев, нарядившись в старинное
платье, ибо здесь выдумка шла наравне с правдой, слушали трубадуров с Юга,
где еще не подпали ни под чью руку гордые солнечные княжества. Говорилось,
как правило, много и о многом.
Но в этот год главным предметом разговоров был Эманд. Эманд, еще
недавно угрюмо грозивший всем своими стальными копьями. Эманд с молодой
вдовой, к которой было начали примериваться сваты со всех земель...
На всех столах шелестели "Письма Цитадели", разосланные из Марена
Ассунто Нокком, которые содержали чудовищную исповедь погрязшего в
убийствах и интригах царедворца и изобиловали примерами небывалого,
утонченнейшего коварства.
Король Эманда зарезан в публичном доме по наущению королевы.
Родовитый жених королевы, бывший вначале ее любовником, по ее же воле
погибает от яда, ибо муж ей не нужен.
А его отравитель, знатный юноша, подговоренный на это дело самим
канцлером, казнен.
Дворянство опозорено.
И дальше - кровь, разврат, кровь, разврат, в тюремном замке Сервайр
по ночам пытки, и бывает, что королева сама берется за кнут, а день ее
принадлежит любовникам. Она не брезгует никем: от палача до самого
примаса, настоятеля Эмандского Эйнвара, который ее и короновал.
"И поелику, - гласила последняя глава "Писем", - вся история с
преступлением, осуждением и казнью моего злосчастного и многогрешного
друга Энвикко выглядит весьма странной, ибо, по его уму судя и невзирая на
грехи его, он вряд ли был способен на внезапное и дикое насилие, каковое
ему вменяют в вину, то можно предположить, что с ним случилось то же, что
он сам проделывал со своими жертвами: кто-то из умных приближенных по
велению властительницы каким-либо образом обманул его и побудил сотворить
то, что в здравом уме ни один человек не содеет".
Помимо этих писем, в которые вчитывались, против воли завидуя чужому
самовластному правлению, также бередили душу слухи о повешенных над своими
порогами рыцарях, о проданных в блудилища дворянских женах и дочерях, о
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг