Беатрикс успела подумать: "Все-таки он тоже красивый. Только не всякий это
увидит. Хорошо, что он красивый".
- Так вот, значит, какие героини в балладах бывают. Сопоставить
"Письма" эти окаянные и "Последнюю легенду"... Представляю, сколько смеху
и слез было бы. Ты эту балладу слышала?
- "Легенду" - то? Конечно. - Она еле заметно усмехнулась. - Красивая.
Очень красивая. Но вранье. Желала б я увидеть того, кто это написал.
- Эринто?
- Ну да, если его так зовут.
- Зачем он тебе?
- А я бы рассказала ему, как это было на самом деле. Представь:
солнце, словно расплавленное серебро; кругом ревут шлюхи, лица
ненакрашенные, блеклые... Где он там "удрученных дев" отыскал? От этих
"дев лилейных" перегаром так разило, что меня чуть ли не тошнило. Ну да,
мне Сикрингьер крикнул, что любит... А лицо у него, знаешь, какое было?
Белое. И слезами залитое. Он даже не понимал, наверное, что плачет. Об
этом в легендах не пишут. Да. Может, - неожиданно стал суше ее голос, я бы
ничего не сказала этому Эринто, я ведь вообще никому этого не рассказывала
с тех пор. Тебе первому.
Ниссагль смотрел в ее глаза и видел там белые камни чужеземной
площади, накренившееся небо и голову в луже крови. Глаза у этой головы
распахнуты, рыбья муть в них. И Беатрикс целует эту голову.
- Не надо рассказывать никакому Эринто. Разве он поймет?
- А ты понял?
- Я это видел. Сейчас. В твоих глазах.
- Прости, что я тебя вчера так обидела. Мы не можем все предвидеть.
Я... не знаю. Я... не уверена, что способна еще кого-нибудь полюбить. Но
ты... ты мне стал очень дорог, Гирш... Знаешь... Мне жаль, что я причинила
тебе боль... и словами... и... руками. Ты, может быть, лучше всех тех,
кого я встречала После... "Последней легенды".
- Я никогда не умел говорить о любви, - голос у него был хриплый от
волнения, - только знай, с кем бы я ни был, с кем бы ни была ты, - я тебя
люблю.
- А я никогда... никогда не причиню тебе боль... Ни словами, ни
руками. Правда, Гиршли.
Она нашла под одеялом его маленькую руку и пожала ее, и он ответил
осторожным пожатием с грустной улыбкой и счастливыми глазами.
Глава семнадцатая
ВЛАСТЬ ВО ПЛОТИ
Уродливо вытянутый в луче далекой лампы профиль скользил по стене.
Задержался, как бы принюхиваясь или прислушиваясь, и заскользил снова.
Он появился неожиданно - крошечного роста, с ног до головы в темном,
напряженный, как тетива. От него волнами распространялся аромат благовоний
- приторный до тошноты. Человек исчез, а запах долго еще сохранялся в
коридоре...
Родери Раин отвернулся от освещенного перехода, по которому только
что прокрался в спальню королевы Гирш Ниссагль, и задумался.
Щеки у камергера горели все сильнее и нестерпимее, шаг стал неверным,
словно земля уходила у него из-под ног. Хорошо. Прыткий недомерок явно не
знает всего про здешние переходы. Да и когда бы он успел узнать?
Галерея шла внутри толстой стены, извилистая, как ход древоточца. Во
тьме он вел пальцами по стене, но пока ощущал лишь камень в наплывах
известки. Потом рука мягко ушла в пустоту и коснулась деревянной
поверхности. Дверь! Ниссагль был уже за этой дверью, запах сочился из
темноты.
Раин осторожно приоткрыл дверцу - за ней было так же темно.
Лаз вел прямо в большой бельевой рундук, крышка которого до конца не
закрывалась. Вверху золотисто светила щелка. К ней он и приник, стараясь
не измять кипы чистых платьев и белья.
Они целовались на той же постели, под тем же самым зеленым
балдахином!.. Он смотрел на них и вспоминал ту ночь, когда она впервые
спала у него на груди. Они целовались - королева и Ниссагль, одновременно
торопливо сдирая с себя одежду, точно у них времени было в обрез. Потом
она упала на кровать, расцепив объятия, раскинув руки, нагая, только в
золотых ожерельях, и медленно развела колени...
Раин почувствовал дурноту, зажал руками рот, скрипнул зубами, ткнулся
лбом в вороха тряпок, извиваясь червем и не имея возможности даже биться
головой об стены - могли услышать эти голые скоты! Его любовь! Его любовь!
И с кем! Кровь кипела в жилах Раина. Голова гудела как колокол, гул боли
заглушал даже стоны и всхлипывания королевы-блудницы. Будь она проклята!
Проклята, проклята! Вместе со своим Ниссаглем!
Он неподвижно скорчился в рундуке, глядя сухими глазами на любовников
под зеленым пологом, - а те млели от блаженства, даже не погасив свет.
Он, Родери Раин, отомстит королеве и Ниссаглю. Он непременно им
отомстит.
Двухчасовые бурные ласки не утомили королеву, ей не спалось. Около
четырех ночи она отослала своего нового любовника и попыталась задремать,
но сон не шел.
Она лежала, укрывшись до подбородка простыней, с закрытыми глазами.
Было тихо, лишь далеко в городе где-то стучал по металлу металл - то ли в
кузне, то ли на какой-то стройке. От этого звука ей стало почему-то
тоскливо, смутные желания зарождались в мозгу.
Она вспомнила ласки своего любовника и в безотчетной попытке их
повторить скользнула рукой по своему горячему телу. Но ей больше не
хотелось любви... Она даже не потрудилась вспомнить время очередной смены
караула, когда можно подцепить на остаток ночи какого-нибудь рослого
стражника. Попыталась было развлечь себя игривыми фантазиями, но и это
средство не помогло уснуть, только породило где-то глубоко в душе
отвращение к самой себе.
Почему почти каждая встреча с мужчиной продолжается не словами, не
поцелуями даже, а бесстыдными прикосновениями и случкой? Почему?
Она знала ответ на этот вопрос. Портрет висел в дальней комнате,
занавешенный бархатом. Когда становилось совсем невмочь, она уходила туда,
снимала покров и пристально смотрела, иногда до ряби в глазах, на
нежно-золотистое лицо и большие лукавые глаза темноволосого повесы. Что бы
он сказал теперь про нее? Нет, он уже ничего никогда не скажет, хотя бы
потому, что последним целованием она сковала эти уста, держа обеими руками
отрубленную голову перед толпой и вздумавшей торжествовать соперницей...
Темнота и свет... Лиловая тень закоулков и ослепительный мрамор.
Мосты, изогнутые, как ветви ив, над черной водой.
Низкое рыжее солнце освещало комнату харчевни, где они остались после
свадьбы, когда закончился карнавал, когда по улицам, кадя синим дымом и
завывая, потянулись монахи.
Она помнила только, как ей было хорошо и как потом они долго вместе
смотрели на уходящее солнце.
День его смерти был холоден и ясен, как стальной клинок. Ничего
подобного она больше уже ни с кем не испытывала, хотя меняла любовников
одного за другим. Кто-то при ней задерживался в фаворитах, кто-то нет, а
кому-то она даже не называла своего имени.
Протяжно затрубили зорю в казармах. Она увидела, что солнце уже
взошло на ладонь от горизонта, и облака в окне стали золотыми. Тогда она
встала, набросила на плечи мягкую простыню и прошла в смежный умывальный
покой.
В умывальной узкие окна были застеклены синим стеклом. Резким ударом
кулаков Беатрикс распахнула створки, вдохнула ветер лежащих на горизонте
полей. Она была близорука и видела их как туманную желто-зеленую полосу за
рядами черепичных крыш и зубчатыми кромками замковых стен.
В квадратном бассейне посреди комнаты блестела темная вода. На
остывшей жаровне стоял серебряный рукомойник.
Она сбросила простыню и спустилась в прохладный бассейн. Комната с
бассейном была дерзкой причудой в стране, где знатнейшие довольствовались
обтираниями и бочками. А она любила воду не меньше, чем блеск огня, шум
листвы, зыбкие очертания туч над осенним лесом, колыхание желтеющей нивы,
- любила все живое, изменчивое...
Она подумала и окунула в воду тяжелую с ночи голову.
Ручьями текло с волос и струилось по бедрам, звонко капало на
каменный пол. Она сдернула с оленьего рога вышитое по краям широкое
льняное полотно, завернулась в него и снова подошла к окну. Солнце еще
немножко поднялось, снизу из казарм сильно пахло курицей с луком - было
воскресенье, чревоугодный день, когда даже нищих с площади Барг
милосердные монахи потчевали мясом. От запаха пробудился голод и
захотелось съесть именно то, чем пахло, - большую, жирную, пропитанную
соком курицу с подливой из жареного лука.
Ноги утопали в ковре из медвежьих шкур. На душе стало спокойно, и
странное блаженство разлилось по всему телу - радовало утро, солнечная
рань, дымы над крышами, этот запах - признак упрочившегося порядка.
Она сбросила полотно с уже высохших плеч и прошла в опочивальню за
одеждой. Ее неприятно поразила царившая здесь кисловатая духота. С
высокого ложа свисала разорванная шелковая сорочка. Когда разорвать
успели? Парчовый, подбитый мехом пелиссон был отброшен на кресло. Она
отомкнула угловой рундук, долго рылась в одежде, пока не выбрала белое
платье из плотного льна с тонким золотым кантом по подолу и рукавам. Оно
подпоясывалось под грудью. Одевшись, Беатрикс позвонила служанке.
Хена сделала реверанс перед пустой постелью.
- Доброе утро, ваше величество.
- Не дурачься, - добродушно отозвалась королева из-за ее спины. Хена,
там жарят кур в казарме. Отряди кого-нибудь, чтобы мне одну принесли.
Думаю, что никого не объем. Только не вздумай ходить сама, а то я не
дождусь тогда ни тебя, ни курицы. Отправь пажа и возвращайся сюда
прибраться.
- Повинуюсь, моя госпожа.
Беатрикс снова отошла к окну. Ее тянуло вон из города, покататься по
полям или походить по лесу, посидеть возле какой-нибудь речки с человеком,
который умеет молчать, когда грустно, и улыбаться, когда весело. И поймала
себя на мысли, что такого человека нет в ее окружении.
Хена уже перетряхивала перины. Это была не ее работа, и во всех
знатных домах постелью занимались специально обученные женщины. Но
Беатрикс окружала себя легионами слуг, лишь когда выходила на люди. В
обычное время эти толпы слонялись по парадным покоям, делая вид, что
заняты уборкой, или вертелись возле кухни.
По торговым пристаням сновали грузчики, доносились какие-то команды.
Вниз по течению ползли усадистые широкие баржи с надстройками-башенками
для капитанов.
Паж внес на блюде курицу величиной со среднего индюка, облепленную
квадратиками жареного лука, он поставил блюдо на небольшой массивный стол.
Королева поддернула рукава и взялась за еду, помогая себе небольшим
стальным кинжальчиком. Первым делом она вычистила брюхо курицы от лука,
орудуя острым клинком и слизывая лук прямо с лезвия. Затем занялась белым
мясом, которое казалось ей наименее вкусным и потому требовало постоянного
обмакивания в подливу, и лишь потом позволила себе взяться за почти
шарообразные куриные ножки.
На ратуше отбили первый час утра; на столе в спальне стояла тарелка,
полная начисто объеденных костей. В умывальной звенела вода, сливаясь по
воронке в сток - ее величество оттирала с пальцев и подбородка жир.
Она отлично себя чувствовала, и впереди был целый солнечный летний
день. Через час можно выбраться на прогулку в сторону аббатства
Занте-Мерджит, где великолепные солнечные леса, и бабочки толкутся над
малинниками и кипрейными куртинами.
Она позвала Хену и отправилась с ней в гардеробную выбирать платье.
Ах, как спокойно и приятно начался день! Платье, которое она выбрала, было
темно-желтого цвета, с широкими, шитыми золотом черными накладными
полосами на лифе и коротких верхних рукавах. Из-под верхних рукавов
спускались очень широкие нижние, шафранового цвета. Это платье удачно
подходило к странному сочетанию ее светлых рыжеватых кос и темных глаз.
Прямо на распущенные волосы королева надела большую шляпу с черно-желтыми
шарфами почти до самой земли. Лоб закрывал черный бархатный треугольник с
пришпиленным янтарным пауком.
Тот же паж, что ходил за курицей в дворцовую кордегардию, был послан
на конюшни с приказом седлать коней для королевы и ее эскорта.
Королева еще вертелась перед металлическим зеркалом в туалетной,
когда без стука вошел очень маленького роста щеголь, разодетый сверх меры
пышно: его коричневый упланд был сплошь расшит золотыми позументами.
Сапоги на высоких неуклюжих красных каблуках только подчеркивали, как же
он на самом деле мал ростом.
- Что такое? Ты собралась верхом, Беатрикс? И не зовешь меня, не
говоря уже о том, что у тебя назначена аудиенция?
Женщина оторвалась от зеркала, сразу вспомнив...
- В самом деле, в самом деле. Совсем вылетело из головы. Лето,
солнце, любовь. Тебе это должно льстить. Как не хочется откладывать
прогулку. Послушай-ка, Гиршли, он, может статься, ездит верхом? Меня так
тянет на воздух, что в замке я буду с ним рассеянна. И не обо всем можно
говорить в стенах. Он уже ждет, скажи?
- Да, ждет, в зеленом покое.
- Я хочу взглянуть на него сначала. Это полезно перед первым
разговором. Что он так рано?
- Хочет, наверное, собраться с мыслями.
- Ладно, проводи пеня. Только подай плащ. В нем я выгляжу
величественно, ты не находишь?
***
Зеленый покой имел мало кому известный секрет: одну стену под
потолком полностью закрывала деревянная панель, на которой были вырезаны
веточки с одинаковыми острыми плоскими листьями и лобастые круглые птички,
напоминавшие разъевшихся тяжелых воробьев. В этой резьбе терялись три
маленьких окна, выходивших в тесную дубовую галерейку. Беатрикс прокралась
по этой галерейке и взглянула вниз: из угла в угол зеленого покоя
беспокойно ходил человек. Он был рослый, в священническом одеянии. Его
голова была обнажена, бархатную шапочку он прижимал к груди, сцепив
длинные пальцы белых рук. Королева долго смотрела на него, потом
прошептала, обращаясь к стоявшему рядом любовнику:
- Я ему не завидую. Просить у правителя - хуже нет, знаю это по себе.
У дверей покоя уже столпились придворные - угодливые фавориты, бывшие
и будущие, поскольку в настоящих пребывал обычно все-таки кто-то один.
Беатрикс оглядела их и махнула рукой, чтоб открывали дверь.
Портрет королевы ничего не говорил ожидающему. С полотна улыбалась
женщина без возраста, осыпанная тщательно выписанными бриллиантами, такими
крупными, каких, вероятно, и в природе не существовало. У нее было
благообразное лицо и округлые руки. В жизни она могла оказаться какой
угодно. Он знал о ее жестокости и вероломстве, как знал то же самое о всех
других королях. Это не отталкивало - напротив, возбуждало любопытство,
потому что о ней он знал очень мало - только сплетни и домыслы.
Он очнулся от глухого шума, стоя как раз напротив распахивающихся
дверей. Придворные, толкаясь, входили двумя шеренгами и становились вдоль
стен. Потом вошла женщина в черно-желтом платье, и за ней прокрался некто
низенький и безмолвный.
В голове изгнанника пронеслась мысль, что, прожив около десяти лет
при дворе короля Одо, он так и не мог бы с уверенностью сказать, какого
тот роста. Король был королем. Теперь же перед ним стояла молоденькая
дама. Она была чуть ниже его, стройная, немного бледная, с россыпью
веснушек на вздернутом носу. На правой щеке темнели три родинки. Карие
глаза были прищурены. Это живое лицо, лицо, а не личина, так поразило
Таббета, что он позабыл опуститься на колени и облобызать королевский
подол. Он отвесил нескладный поклон и начал полушепотом благодарить
Беатрикс за оказанное покровительство, стыдясь беззастенчивого любопытства
подпирающих стены придворных.
Королева внимала ему молча. Он слышал ее легкое дыхание. Так дышат
спокойные, всем довольные люди. Потом, неожиданно, она коснулась его локтя:
- Пойдемте со мной, священнейший примас. Они вышли через боковую
дверь на галерею. Тут Беатрикс улыбнулась:
- Священнейший примас, вы ездите верхом? Сегодня чудный день. Мы
прекрасно могли бы поговорить о делах в седле, и вы бы огляделись. Меня
обычно сопровождают только рейтары, у них любопытство иного рода, чем у
моих приближенных, они смотрят лишь на придорожные кусты.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг