заливала ковер. Его юный соперник был распростерт навзничь, он, видно,
доживал последние минуты, и грудь его сочилась красным, влажно поблескивая
на свету. А Лийф застыла в кресле, беспомощно раскрыв рот и глядя в
пустоту обездвиженными зрачками - длинный кинжал пришпилил ее к спинке,
пронзив сердце.
Замершие тени пошатнулись. Все попятились к стенам. Рыданий еще не
слышалось. Побелевшая так, что румяна выступили на скулах пунцовыми
пятнами, хозяйка Эрсон искала глазами слугу. Найдя, поманила его к себе и
стала шепотом отдавать сбивчивые приказания.
Дом заперли и выкатили в залу крепчайшее вино в двух бочках. Трупы
уволокли. Раненого перенесли наверх.
И всех напоили так, чтоб и не вспомнилось наверное - кого убили, как
и за что.
А когда вытолкали за дверь последних гуляк, когда разбрелись по
комнатам отупевшие от вина и угроз девицы, Рыжая Эрсон, сидя в пустой и
еще душной зале и вяло следя за наливающимся в окне светом утра, нашла
выход.
За два дома отсюда жил ее друг и должник, человек неясный, но ловкий.
Она решила сбагрить ему раненого - пусть делает с ним что захочет, а она,
Эрсон, простит ему все долги... Нет, половину долгов. От двух мертвецов
она и сама избавится.
Прислужник бегал вокруг столов, собирая в корзину объедки и посуду.
Догорающие свечи с треском кудрявили тонкие нити дыма. Воздух посерел и
сгустился, остывающие ночные запахи неприятной тяжестью наполняли грудь.
- Отнесешь на поварню и вернешься, - указала Эрсон прислужнику, уже
спокойнее глядя в светлеющие окна. Сверху спустилась горничная, доложила,
что раненый до сих пор в беспамятстве. Потом вернулся прислужник,
отряхивая куцый камзол и протирая сонные глаза. - Сходи в дом к господину
Гиршу Ниссаглю, приведи его ко мне. У меня в нем нужда.
Прислужник кивнул и ушел. Эрсон стала размышлять о мертвецах, эти
мысли на ощупь были как булыжники, грузные, осклизлые. Сначала пришла идея
мертвецов сжечь. Но соседи могут учуять запах. Можно утопить - но река
отсюда далековато. Где-то вдалеке хрюкнула свинья, своя или соседская,
видимо проголодалась. А не скормить ли мертвецов свиньям? Да! Сегодня же и
скормить. Так забот меньше. А потом свинью тоже съесть Новый год скоро.
Только надо посоветоваться с Ниссаглем, он свой, скажет, как лучше. За это
вернуть ему еще две или три расписки.
От размышлений ее оторвал приход Ниссагля. Он был укутан в заношенную
заячью шубу с намокшими до колен полами, только лицо и видно. Узкие скулы
окрасил румянец. Глаза, не серые, не карие, а того странного цвета,
который почему-то зовут зеленым, угрюмо поблескивали. Кривляясь, он
поцеловал ей руку выше запястья, откинув зубами рукав. Потом, нахально
щурясь, предупредил:
- Денег нет.
- Не надо. По крайней мере, сейчас. Хочешь облегчить свои долги, Гирш?
- Еще бы. По правде сказать, под их весом я становлюсь все меньше.
- Не говори глупостей. Обольстителя лучше тебя не рожала женщина. Но
слушай: я прошу тебя мне помочь. Сегодня ночью в моем милом доме случилась
беда. Двое клиентов порезали друг друга из-за Лийф.
- Я их вполне понимаю.
- Лийф тоже закололи. Я не знаю, кто это сделал, девочка ведь была ни
при чем, совершенно ни при чем.
- Жалко.
- Видишь ли... Один раненый жив. Пока. Это очень знатный господин. И
я попросила бы тебя его забрать. За это я уплачу половиной расписок.
Гирш надолго задумался, лицо у него стало каменным. Потом, что-то
решив для себя, ответил:
- Хорошо. Я могу поместить его на своей половине дома. А как он туда
попал, никого не волнует, меньше всего его самого. Ежели что, скажу, что
он сам постучался в наш дом, умоляя о помощи. Могу я взглянуть на этого
беднягу?
- Да, конечно. Он совсем молоденький. Должно быть, первый раз в
веселом доме. Личико у него нежное, волосы до того мягкие, что погладить
охота. И Лийф ему приглянулась. На них двоих даже смотреть было приятно,
как будто и впрямь влюблены... Я в отхожем месте была, когда вся эта беда
приключилась.
Эрсон осторожно толкнула низкую дверь, пригнулась, входя. Гирш тоже,
хотя притолока и так была на две ладони выше его головы.
В комнате все еще продолжалась глухая и страшная ночь. Пламя свечи
стояло неподвижно, источая тяжелый и тусклый свет. Тени от кистей
балдахина пугающе выросли. Сильно пахло кровью.
Ниссагль, прищурясь, вгляделся в лицо раненого:
- Действительно, мальчик совсем. Черт, как угораздило! Лекарь был? В
ответ на это Эрсон промолчала, и Ниссагль сказал:
- Ладно, договорились. Я беру его себе. Мне не кажется, что он
проживет долго. Кстати, а что ты сделаешь с теми двумя?
- Я придумала скормить их свиньям. Гирш задумался, потом кивнул:
- Находчиво.
- Как ты думаешь, а платья они съедят?
- Все сожрут.
- А в мясе тряпок не будет? Ниссагль мрачно улыбнулся:
- Эрсон, ты разбираешься только в том, что ниже пояса, будь то
человек или свинья. Тряпки будут в желудке, да и то, я думаю, они там
переварятся. Однажды свинья проглотила кису с медяками. Я тогда был еще
маленький. Целый день думали: резать свинью или нет. А когда разрезали,
увидели, что в ее желудке кису эту кожаную разъело до дыр и медяки стали
щербатыми. Ладно, давай расписки, и поторопимся, пока на улицах пусто.
Пробыв полчаса дома, пока устраивали раненого, Ниссагль снова вышел
на воздух. Уже совсем развиднелось, было облачно, но светло. Снег на
улицах слежался бурыми бороздами, на дне которых блестела вода. Стены
покрылись инеем. С кровель капало. Под медными жерлами церковных
водостоков наплыло синеватое месиво с наледью по краям. Пахло тяжелой
зимней влагой, навозом, копотью, мокрой известью стен, горячим хлебом,
дымом. Ниссагль спешил, пряча в мех потрескавшиеся губы. "Смотри-ка, вот
мозгляк! Наверное, из Леса Аргаред, в Хааре таких не водится!" засмеялся
кто-то ему вслед, потом запустил снежком, больно ударившим в спину, но
Гирш даже не обернулся, так он спешил. Ему надо было пройти еще полгорода.
Второй этаж пузатого дома нависал над улицей, орошая ее сплошным
дождем капели - не помогали даже два водостока в виде драконов,
едко-зеленые от постоянной сырости. Малорослый посетитель нырнул под этот
дождь, ощутив удары капель даже сквозь плотно намотанный шаперон.
Открывший ему стражник был удивлен, увидев щуплую фигуру.
- Чрезвычайное и неотложное доношение господину начальнику городской
стражи. Дело чести и жизни короля. - В голосе недомерка прозвучал металл,
и стражник, впустив гостя и довольно вежливо осведомившись о его имени,
отправился докладывать. Ниссагль присел в высокое скрипучее кресло и от
напряжения никак не мог откинуться на спинку, все время сутулился.
Вернулся стражник.
- Господин начальник вас ожидает. Следуйте за мной.
Он не запомнил переходов, какими шел, не разглядел, в какой комнате
его принимают. Поклонившись низко и натянуто, он дожидался приказа
говорить.
Тишина. Незнакомая брюзгливая тишина чужого покоя. Резные бутоны
шиповника на спинке кресла, один обломан, меж ними толстые пальцы
начальника. Дождавшись похожего на окрик приказа, он сглотнул и начал:
- Господин начальник городской стражи, хочу вам донести, что в моем
доме находится тяжело раненный и впавший в беспамятство его величество
король Эмандский.
Глава вторая
ПЛОДЫ ТЕРПЕНИЯ
От нежданно пришедшей женской немочи болел низ живота - тупо и
неотвязно. Желудок сжало комком от сосущего страха.
Она согнулась под одеялами, втянув голову в плечи и поджав колени,
как плод в утробе, завозилась со стонущим вздохом, даже позволила себе
замычать сквозь стиснутые зубы - так ей было скверно. Хуже всего в жизни
боль женской тягости и ощущение страха. Теперь все это было вместе. Она
грела живот ладонями, но и это не помогало.
Не надо, не надо было вчера принимать Эккегарда Варграна. Ведь знала,
что тягость близко. Пустила. Ну и мучайся теперь, дура! Вот тебе за его
вчерашний стыдливый румянец, за его потупленные перед всезнающей прислугой
глаза, за его печальное, покаянное после приступа страсти лицо... Но как
же славно! Она хохотнула, глуша смех в одеяле, - сегодня беспомощная,
расслабленная и неспокойная, но вчера на этой самой кровати в душной тени
нависшего балдахина окончательно привязавшая к себе благороднейшего и
добродетельнейшего Эккегарда Варграна, что был плотью от плоти рода
Высоких Этарет, магнатом и сыном магнатов, личным другом короля.
Тут воспоминание о короле накрыло мутящей нехорошей тревогой, Варгран
со своим стыдом и сбивчивыми увещаниями вылетел из головы, и взгляд ее
сосредоточился на пламени свечи. Это была простая белая свечка без часовых
отметок, она никогда не гасла возле ее постели, хотя, с точки зрения
местных, была совершенно бесполезна - от нечисти не хранила. Для этого
имелись другие свечи, толстые, рябые, с витыми бороздками, словно их
скручивали из лепешек, сиявшие искрящим холодным зеленым огнем. Они
догорали до конца и сами гасли, исходя дымом, и в покое после них долго
пахло чем-то неуловимо тонким - то ли смолой, то ли травой, то ли мхом
болотным.
Эти предписанные древним обычаем свечи она невзлюбила сразу, как
увидела. Их непривычный свет рождал в ней смутный страх. Она терпела,
покуда ей однажды не привиделся некий безликий морок.
Это случилось на последнем месяце ее беременности, когда покой
заставили множеством этих свечей, сохранив лишь узкий проход к кровати.
Туманные волны света стали ходить по полу, но потолок оставался черным и
угрюмым. Помнится, свечи в ту ночь искрили и мигали больше обычного.
Живот мешал ей улечься поудобнее и заснуть. Она сидела, высоко
приподнятая подушками, устало глядя впереди себя. Потом начала
всматриваться в потолок, еще не отдавая себе отчета в том, что же так
притягивает ее взгляд. Вот одна ложбина свода как будто глубже и темнее
других и вокруг нее нет узора. Она остановилась на ней, чувствуя, как
сердце наполняется слабым, но явственным страхом. А там, в ложбине,
клубилось и набухало тьмой нечто, а она, похолодев, не в силах была
пошевельнуться, она смотрела, как это нечто растет и, продолжая
притягивать взгляд, пожирает мысли и, клубясь, спускается, вытягивается,
сходит на пол, прикрытое острым куколем, зыбкое, необоримо жуткое,
испускающее волны ледяного мрака, и медленно-медленно подступает к ложу,
не колебля зеленое пламя свечей. Вот оно все ближе, ближе... И все сильнее
острый, леденящий ужас... Лица под капюшоном нет, но какой-то внутренний
взор осязает облипшие чешуей челюсти и щербатую безъязыкую пасть, и пасть
эта щерится.
Оно подошло, остановилось и, кажется, коснулось ее. Засмеялось
невыносимо омерзительным, беззвучным, торжествующим смехом, который, минуя
слух, навсегда вошел в мозг.
Потом оно исчезло. Вернее, ОН исчез, оставив ее немой и неподвижной в
ледяном поту. Да, именно ОН, не "оно". Беатрикс почувствовала это намного
раньше, чем поняла.
Долго еще по вечерам она пугливо оглядывалась через плечо, зная, что
никого там нет, и все-таки чувствуя чье-то неотступное присутствие.
Но теперь она уже не оглядывалась. Она с болезненным упорством думала
о своем, ее мозг был слишком натружен этими думами, чтобы предчувствие
чего бы то ни было могло возникнуть ясно.
Послышались отдаленные шаги, успокоительно бормотнула за дверью
камеристка, заскрипели петли.
Еще сильнее свело живот. Она повернула голову, чтобы посмотреть, тот
ли это единственный, кто может входить без спроса.
Он стянул с головы облепленный снегом полуразмотавшийся шаперон,
ржаво блеснули слежавшиеся кудри, открылось бледное напряженное лицо с
пунцовым маленьким ртом, длинные углы которого были столь обольстительно
гибкими в поцелуе.
Энвикко Алли еще чувствовал на щеках снежную сырость, слышал тугой
шум летевшего навстречу ветра. Теперь его лицо обдало пахучим несвежим
теплом, разбухшие в городской грязи сапоги неуклюже утонули в расстеленных
на полу медвежьих шкурах.
Свеча наводила густые тени на узор потолочных балок. Из темноты
выступило матово-золотистое женское лицо. По ногам его прошла прохлада. Он
шагнул к ней раньше, чем прозвучал ее тусклый голос.
- Энвикко... Ты весь в снегу. Входи же, не стой на пороге, я слегка
нездорова.
***
Горе. Вот оно и пришло. Вышло в путь осенью, в день того злополучного
празднества. Вышло из черных бревенчатых ворот под лиловыми мятущимися
тучами, безликое, безъязыкое, торопливое. Он как чувствовал, что это
случится.
Окер Аргаред, один из магнатов Эманда, из рода Высоких Этарет, со
скрытой укоризной взглянул на дочь свою Лээлин Аргаред. Она явилась по его
зову, она еще ничего не знала. Чтобы не говорить при посторонних, он
отослал стражника, принесшего злую весть, и остался с дочерью наедине в
полутемной низкой зале с резными карнизами из змеиного камня и крашенными
через одну киноварью и ляписом потолочными балками. Киноварные были
гладкими. По ляпису шел изумрудно-золотой узор с вплетенными строчками
Этарон.
Потрескивал потухающий очаг, зелено, словно из-под воды стоячего
озера, мигали в широких золотых чашках почти догоревшие толстые свечи, их
круглые сутки жгли в Доме Аргаред, исполняя древний обычай. Этот обычай
тоже был вписан зубчатой строкой на лазурной потолочной балке: "От
нечистого врага - зеленое пламя". Но от внезапной беды, от слепого клинка
в руке человека свеча не хранит.
Неуместный в этом сумраке, серел день в глубоких узких окнах со
стеклышками, голубоватыми и частыми, как чешуя.
- Лээлин, - с усилием выговорил Аргаред, и ни один из двух языков не
показался ему подходящим для печальной вести, все-таки он остановился на
эмандском, - Лээлин, пришло несчастье.
Она повернулась к нему. Бессчетные пращуры взглянули на него из ее
глаз, зеленых и туманных, как лес далеко на горизонте. Прекрасно и
безрадостно было лицо ее, столь соразмерное, что глаз видел его в
совокупности, не в силах поначалу выделить ни одной черты. Рот был заранее
сведен упрямой горькой чертой. Грудь не дрогнула в квадратном вырезе
блестящего зеленого платья, созданного тысячелетним вкусом так, чтобы,
подчеркивая красоту лица, скрыть очертания тела.
- Лээлин, я узнал от начальника городской стражи, что с его
величеством случилась беда. Его ранили кинжалом.
Ни слова. В глазах Лээлин отразилось изумление, брови ее горестно
приподнялись.
- Где, как это случилось? Кто посмел на него напасть? - быстро
проговорила она, сжав на груди маленькие узкие руки. В бесслезно
заблестевших глазах ее проступила мука.
Аргаред не сдержал тяжелого вздоха.
- Прости меня, я вынужден сказать правду, Лээлин. Это случилось в
непотребном доме Эрсон. Но кто его туда заманил, кто на него напал, не
ведаю я. Сейчас он в доме Ниссаглей, которые и донесли начальнику стражи.
Я прошу тебя отправиться туда и быть с ним. Мне надо в Азор к королеве.
Негодующий вопрос на миг мелькнул в глазах Лээлин при словах о
королеве. Потом она покачала головой, повернулась и ушла в дверь
внутренних покоев - знатнейшая и прекраснейшая, истинно Высокая Этарет,
владеющая Силой, не согнутая горем, с локонами до колен такого цвета и
такой мягкости, как закатный туман в сосновом бору.
Аргаред коротко втянул ноздрями воздух, чтобы заглушить внезапную
тревожную грусть, и вышел.
Он позвал слугу, приказал заложить сани, хотел уйти в дом, чтобы
подождать в тепле, но бестолково махнул рукой и остался во дворе под
редким падающим снегом. Пахло влагой. Казалось, это запах безрадостного
серого неба. Привычно вздорили, дергая сбрую, вместо того чтобы ее
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг