мимо, никто не приходит и не заламывает руки. Тем временем я разбиваю
другой фонарь. Испуг моей маленькой соучастницы постепенно исчезает,
Кристина смелеет, сама берет камень, отбегает к воротам и легко, как
будто всю жизнь этим занималась, приканчивает еще один глаз. Она зами-
рает на мгновение от страха, потом радостно улыбается и хватает еще
один камень. Мы начинаем буйство, не останавливаясь ни на секунду, с
одной стороны, с другой, опять с этой, вон тот не дается, собака, да-
вай его вместе, залпом, а они удивленно хлопают, пылят, ненавистные
ворота быстро погружаются в темноту. А пять минут спустя мы с ней уже
несемся в глуши спящих дворов, никаких сирен, дыхание перехватывает, в
какой-то арке она останавливается и кричит, что дальше не пойдет, не
может, я бросаюсь к ней и начинаю целовать, она закрывает глаза, и ру-
ки мои пьяные, наглые мои руки беспорядочно гуляют по ее невозможно
тонкому телу, останавливаясь ненадолго лишь там, где бьется живое и
мягкое, вроде пульса, под майкой ничего нет, я чувствую это, я упразд-
няю майку, не надо, - шепчет она, а сама прижимает свою голову вниз,
мой жадный рот хватает все это, пьет ее, это продолжается бесконечно,
нет, я не хочу просыпаться, я совсем уже трезв, что же будет дальше,
как же это делать в грязной арке, мама, помоги нам уйти отсюда.
На стену арки падает яркий луч и движется непонятно, под каким-то
диким углом, вырывая меня и ее из темноты и бросая в слепящий день,
шум мотора все ближе, она хватает валяющуюся на земле майку, и мы
опять бежим, странного вида чувак и полуголое чудо, по тесным колодез-
ным дворам, беспорядочно сворачивая, как бог на душу положит, налево,
налево, прямо, направо, дальше не помню ничего, но тут мы оказываемся
в каком-то подъезде, до чего знакомый этот подъезд, я же совсем недав-
но здесь был... Переводим дыхание. Она молча натягивает майку и нажи-
мает кнопку лифта. Я проясняюсь, я хочу схватить ее опять, но она мяг-
ко высвобождается и звонит в дверь. Номер тринадцать. Где были? Так,
гуляли... Так и есть, я был просто уверен в этом: все спальные места
уже разобраны, не спят каких-то два человека, я их знаю, я их давно
знаю, кипит чайник, на столе в кухне недопитая водка. Где мой свитер?
Кристина бродит между достаточно беспорядочно разбросанными телами, у
кого-то из под головы вынимает свой свитер, натягивает его, легко ка-
сается губами моей давно уже небритой щеки, говорит Ну, пока и внезап-
но исчезает. Так же внезапно, как и появилась уже когда-то давным-дав-
но, тысячу лет назад.
Светает. Мне немного непонятно и обидно, что знакомство закончилось
так безрезультатно, что делать, я привык к другому исходу, я легко пе-
чален и иду на кухню пить чай. У меня остались сигареты и поэтому я
желанный гость. Мы курим. Они спрашивают меня, как девочка, я отвечаю,
что девочка ничего, что мы с девочкой перебили весь свет на Московских
воротах и жалко, что она ушла, я был уверен, что эту ночь проведу с
ней. Ну, не получилось - так не получилось, и раньше иногда не получа-
лось, она, наверно, не такая, можно, я еще водочки выпью? Водочка во-
дочкой, чаек чайком, воспоминания дней минувших, как молоды мы были...
За окном уже светло, а может всю ночь было светло, это ведь Ленинград
- я уже не помню этих деталей. По-моему, все-таки было темно. Спать...
Они спрашивают, почему я не задержал ее, постелили бы нам на кухне, на
полу, я отвечаю, что не знаю и что теперь уже поздно об этом думать,
что теперь я с удовольствием посплю на кухонном полу и один, нет, го-
ворят они, теперь-то как раз мне одному никак не удастся, что им тоже
надо где-то спать, слово, слово, короче, ложимся. И спим.
7
Сны, сны, сны. Снились ему сны, несмотря на все выпитое - снились.
Утро, утро, вечер. Лес, хороший подъезд. Паркет, балкон, прозрач-
ная. Отличный металлический гараж. Сиреневое. Ножки-пешки. Ручки-ду-
рочки. Волос нет. Доплата большая, да три человека. Утюг мой, да я. И
дети.
Дети эти книжки читают каждый день. Дети каждый день едут в метро.
Каждый день в метро едут ножки-пешки, серая накидка. Мой милый, что
тебе я сделала?
Жетон в жетоноприемник. Мимо лязгающих рук турникета, мимо усатой
женщины в красной фуражке, мимо скучных цветов, вниз, вниз, в прохлад-
ную духоту, в преисподнюю, в лестницу, в чудесницу, вовремя, вовремя
сойти, перепрыгнуть через расческу, пожирающую пыльные ступени - в
них, в детей стремящихся ехать весь день. Я не боюсь, я иду туда, я
специален. Туннель черен, рельсы извивисты, полминуты, минута, ВОЗ-
ДУХ!!!!!! Все ложатся, а она свистит, воет, приближается к земле, спа-
сения нет, мы все умрем, еще мгновение - и вот он влетает, синий, го-
лубой, зеленый, шипит, брызжет и замедляет ход.
Странно, да, но все спаслись, двери осторожно открылись и присутс-
твующие потеряли разум. Это мы так ездим, это так мы едем. Езда в мет-
ро - это вам не езда в троллейбусе трамвае автобусе такси самолете по-
езде жигулях. Метрополитен шумен и андеграунден - разговаривать нель-
зя, только кричать, кричать тоже нельзя, поскольку в метро, а не в ле-
су.
Привстану вот здесь, прислонюсь к НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ и призадумаюсь.
Да, кстати, милая моя, в вас весу килограмм двести, я ничего против
этого не имею, но прошу вас, просто умоляю - сойдите с моей левой но-
ги. Что? Хорошо, раз вам некуда подвинуться, так и быть, подвинусь я,
но сойдите, снизойдите, сползите, дура ты что не понимаешь ты что уши
по утрам не моешь убери свою телегу пока я не выкинул ее на хрен из
поезда караул бандит отдай мою сумочку сумочку отдай это что сумочка
это у тебя чемодан а не сумочка сволочь ты бездуховная. Дайте мне ва-
локордин валидол эфедрин кодеин димедрол аспирин мышьяк - все, сразу
все давайте, одно отдельное средство не снимет моего недоумения.
Товарищи пассажиры вы уж извините что мы к вам обращаемся мы сами
беженцы с тамбова приехали к вам лечить детей а все деньги и вещи на
вокзале украли нас там тридцать семей помогите пожалуйста кто чем мо-
жет на дело божье дай он вам здоровья. И еще товарищи пассажиры вы уж
извините совсем но скажите этой девушке чтобы она убрала свою сумочку
с моей ноги а то я сейчас ей-богу поезд захвачу и в тегеран поедем.
Мне терять нечего.
Вы сходите? А вы? А вам какое дело? А вам какое дело? Знаете, моло-
дой человек, я в ваши годы на энтих местах не сидел. Знаю, дед, тогда
метро даже в Лондоне еще не успели прорыть. Но я уверяю тебя, дед, да
просто так - поверь мне: ничего хорошего в этих местах нет. Они такие
же, как и те, напротив. Если даже не хуже. Да? Да! А может все-таки
уступишь, мне девяносто семь лет. Вот тебе, молодой человек, сколько?
Не помню. Постой, постой, это что ж значит, это значит я встану, так?
А ты, значит, в это время сядешь, да? Ну-у-у, дед... А впрочем, я сей-
час буду выходить, поэтому садись, только садись быстро - она не дрем-
лет. Внимание, дед, сосредоточься, я встаю. Три, два, один...
Де-е-е-ед!!! Ну вот, все пропукал. Девушка, я же это место не вам ус-
тупал! Ноги у вас болят... Извини, дед, не судьба, выхожу.
В переходы подземные, в катакомбы и казематы. В Брестскую, так ска-
зать, в крепость. И что же вижу? Вижу, вижу, бегу за ней, глазки-люти-
ки, пегое каре. Сны мои в пьяную ночь. Постой, не спеши, какая разни-
ца, как меня зовут, а если нам в Опалиху? Может, там и нет никого, в
этой Опалихе, но это не беда - я знаю, где ключ. Как звать меня не
помню, сколько лет мне не знаю, знаю только, что бывает день, бывает
вечер, иногда бывает ночь. Утра не бывает никогда - не помню. Не ви-
дел. Не знаю. Может, это и не я вовсе, а светлой памяти посыпанный
пеплом Дзе. А может и ты - это и не ты совсем, а на самом деле ты при-
езжаешь в пятницу, восьмого, вечером. Из страны Германии, из города
Берлина. Но какая разница! В Опалиху! Дай только опущу монету в моне-
топриемник.
Алло, меня можно не ждать - я больше ни приеду никогда, я встретил
ее, она очень мила и согласна со мной в Опалиху, а там... Нет, не надо
слез, прощаний и прощений, не надо мусорить, прошу считать меня оправ-
давшим оказанное мне высокое доверие. Забудьте меня сразу. Теперь мы
уже на Тушинской. И дальше.
А вот эта улица, вот этот дом. А вот ключ - действительно, никого
нет, хотя кому бы здесь быть - ведь это мой дом. Мой охотничий домик.
Заимка. Запустим камин, сядем рядом, в мягкие кресла с бокалом хороше-
го красного вина и протянем ноги к огню. Я расскажу тебе о своих
охотских трофеях.
Видишь, вот та голова, слева, над саблями? Ее звали Елена, я нена-
вижу это имя. Она была тиха, я носил ей портфель до дома, обсуждал за-
дания на завтра и сидел с ней за одной партой. Случилось в школе неч-
то. Она не выдержала этого - весь класс этого не выдержал. Выжил я
один - потому что не пришел, оставил друзей в беде, позорно симулиро-
вал болезнь. Все, что осталось в память - ее белокурая голова, которую
я и прибил над саблями, там, слева. Вот это - прямо перед нами, над
пистолетами (кстати, из левого убили Пушкина), так вот, над пистолета-
ми - голова замечательной Маши, которую живьем я, к сожалению, никогда
не видел. Она была молчалива и скучна, не приходила на стрелки, а я
вел с ней долгие беседы по телефону, объяснял ей бренность. В конце
концов она задумалась, но очень неудачно - как раз ехал трамвай, кото-
рым и была отгрызена эта симпатичная голова над пистолетами (кстати,
из правого стреляли в Ленина). Что ж, нальем еще и перейдем к другой
стене. Над ружьями - милая моему сердцу Оленька, вернее, ее голова. Я
очень ее любил, (не только голову, я все Оленьку любил), но случилась
странность такая, что она меня не любила вовсе. Я ее целовал, а она
так и говорила: не люблю тебя вовсе, голову даю на отсечение. Отсеки
мою голову, говорила, если не веришь. Я, естественно, не поверил. Го-
лова предлагается вашему вниманию. Тело так и не нашли - наверное,
кто-то съел. И, наконец, над камином - красива черноволосая голова,
просто сувенир на счастье - Таня, Танечка, Танюша. Не помню, как она
там оказалась, все была Таня, Танечка, Танюша, самая любимая, самая
хорошая, и вдруг раз - голова. А самой Тани нет. С тех пор я один до
сегодняшнего вечера, сегодня вечером я встретил тебя, смерть моя,
призрачный свет, скоро моя голова украсит твою замечательную комнату с
камином. Пусть я не знаю, как зовут тебя, пусть ты не знаешь имя мое
(забыл, прости, извини, пихни меня), но знай: я в детстве любил воро-
вать клубнику. Этот неизгладимый грех черным камнем лежит на душе мо-
ей. Матушка пресвятая Богородица, Николай чудотворец, святый отче Се-
рафиме на верхушке университета, Пантелеймон исцелитель и другие гос-
пода с колечками - простите мне мой грех, не хотел, не ведал, что тво-
рил, простите мне безутешные маты лишившихся клубники, возьмите мою
голову и прибейте ее над каминами аминь. Ваша честь, снимите все воз-
ражения защиты, не обращайте внимания на протесты - наградите меня от-
сечением головы рояльной струной. Я хочу к ней на стену.
Закройте занавес, сцена окончена - то, что будет дальше нельзя ви-
деть. Я ухожу. Темно.
8
Боже, что же я вчера такое... Нет, не сейчас Думать об этом нельзя.
Пить? Да, пожалуй. Холодного пепси. Пепси со льда. Пива. Покурить? По-
курить, да, но сначала пепси... Пива. Да где ж его взять... Эй, Петя!
Тишина... Так, здесь понятно... Как много мыслей с многоточием на кон-
це... На конце, на кольце, посередине секс... Один в поле не секс...
Баба с возу - кобыле секс... В сексе правды нет... В правде секса
нет... Штампик... Шпунтик... Видать по всему, идти самому... Стихи...
Ладно, встаю...
И представляется такой необыкновенно солнечный день. Просто глаза
слепит. И ты спортивно скидываешь тело с койки и бежишь в ванную. Чис-
тишь там зубы, чистишь зубы, чистишь их, чистишь... А потом быстро
одеваешься, просто чувствуя, где какая вещь лежит, что в каком порядке
брать. Хлопаешь дверью - и тут улица, пух летает, солнце опять же, ма-
шины шумят, хорошо-то как, Настенька! И так недалеко до магазина, где
приветливо потеет ледяная газировка, где сосиски и яйца, где сыр и
хлеб, где кетчуп. И ты идешь туда, бравый и по-здоровому голодный, как
монтажник-высотник, и шея твоя гладко выбрита, и щеки. Покупаешь всего
- и газировки, и сосисок, и яиц, и хлеба, и кетчупа, и сыра. И свежий
пучок петрушки, и свежий пучок укропа у уличной старушки. И нежно не-
сешь все это домой, предвкушая такую яичницу, какую и сам Лукулл не
едал. И лифт радостно возносит тебя на четвертый этаж, и площадка за-
лита солнцем, и дома никого - ты заходишь и первым делом открываешь
бутылку пузырящейся воды. Подносишь ко рту, и нос твой щекочут вырыва-
ющиеся из прозрачных глубин ледяные пузырьки газа. Вот тут-то и при-
дется...
Открыть глаза. И встать. Ладно, встаю. Встаю легко, как спорт-
смен-гимнаст, в окне - солнце, на стене - зайчик, на полу - люди.
Нет, пожалуй все-таки сажусь на матрасе. Где мои штаны? Где же,
черт возьми, штаны мои, где штаны, не вижу, ничего не вижу, штаны, как
же я без штанов теперь, а, штаны мои, у меня хорошие были штаны, очень
хорошие, может и поношены немножко, но все ж штаны, я их носил, где..
На мне? Я что же, спал в штанах? Постойте, как же это, ведь в штанах
нельзя спать!.. Не снял? Можно? Ну ладно, в штанах - так в штанах,
значит, можно встать, стоп. А майка? На мне. Отменно. Встаю. Стол,
дайте же подержаться за стол. Так. В коридор, где-то там должны быть
ботинки мои...
А где это я?
Судя по всему, это Ленинград. Ага, ботинки тоже на мне? Нет, боти-
нок, как ни странно, на мне нет... Как же я так спал, в штанах и без
ботинок? Нет, решительно так спать нельзя! Который из них левый, этот?
Нет. Почему же он не лезет? В мыслях сплошное "же". Нелитературно.
Смотри-ка ты, действительно правый!.. Так. Замечательно. Я ничего не
забыл? Документы, билеты, деньги, документы, билеты, деньги, деньги,
документы, билеты... Все по-о-о-нял! Вызываю лифт: Лифт, Лифт, это
Первый, ответьте Первому, Лифт, как слышите меня, я вас слышу хорошо.
Вот и он. Поехали! Десять секунд - полет нормальный. Двенадцать секунд
- полет нормальный. Отделилась первая ступень. Улица. Метро. Тормоза
не работают. Вот здесь привалюсь - ехать далеко, неизвестно куда.
9
Своевременно растянулось время. Сидишь-сидишь, ждешь-ждешь - на ду-
рацких этих часах все тридцать семь да тридцать семь... Ты думаешь,
что уже Ясенево - а еще только Беляево. Думал минут сорок - на часах
прошла одна. И заснуть пока нельзя. Не проснусь потом, а ведь надо ку-
да-то там еще идти, ведь не у самого же метро. А там бывает дождь, да
мокро все. Вот сижу здесь - тепло, сухо - всю жизнь бы просидел. Вре-
мени уже пятьдесят восемь. И в мозг так, так, прямо как:
ты-ды-ды-ды-ды!!! Гунозным таким голосом, простуженным: "Осторожно,
типа, двери закроются щас". На-а-те вам, закроются... Все медленно
так. Как во сне. И сушняк долбит. Спать бы теперь, в кровать прям и
спать, под одеяло. И не пить больше ничего, даже воды - медвежата за-
топчут. Ляжешь тогда, свет вырубишь, глаза закроешь - и полетел... Ле-
жишь себе и думаешь - в какую это я сторону верчусь? И никак не можешь
этого понять. А голова тяжелая-тяжелая, как гиря почти, даже больше
гири - в подушку так и вдавилась. Ого, как поздно уже. Ну да, а в гла-
зах уже так темно-темно, как в комнате, рядом нет никого, тихо, сон
уже почти. Вот тут то и начинают прыгать зайки! Они прыгают-прыгают, а
ты все падаешь и вертишься, а они, сволочи, прыгают, мелькают в глазах
и мешают. Хочешь, чтобы не прыгал никто, чтобы просто темно было, ну,
или там, сон. А тут зайки. И все, причем, белые. Одинаковые. И боком
все правым прыгают, вот такие вот:
Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Целая стена - штук сто, или да-
же больше. Так вот:
С ума сойти можно - до чего достают. И сделать ничего нельзя - отк-
роешь глаза: летать перестал, зайки пропали, шум какой-то, возня...
Закроешь тут же - и опять лети-и-ишь, зайки прыгают себе, сушняк дол-
бит, башка гудит. О-ой, а темно-то как! Ну так вот, зайки прыгают и
мешают, но это еще ничего. А тут как подумаешь - где я? кто я? что я?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг