страшное, самое неприятное - предательство друга, хоть и на несколько
минут, хоть и во имя науки, - все же позади.
Я вернул их всех. И Марину. Как я был счастлив, что она есть, Марина.
Все, что было у нас хорошего, давно-давно, всплыло перед глазами. Ведь это
потом между нами установились чисто деловые отношения, простые, понятные,
обычные...
Давайте сюда ваше счастье! Я сумею им распорядиться. Режь, Сергей,
пакеты, режь, учись вскрывать счастье!
Я вернул их всех. И Ингу, и Сергея, и свой мультивокс.
Мне стало весело. А у них - заклинило, заклинило!
- Может, бросить? - сказал Сергей. - Толку-то ведь никакого.
- Какого цвета был пакет? - заорал Карминский. - Сколько?
- Двадцать пять, - ответил Эдик.
- Аппаратура что-нибудь?..
- Ерунда! - пробасил Семигайло. - Аппаратура как часы.
- Что он, бездонная бочка, что ли? Ну-ка дайте, я сам с ним поговорю.
Карминский схватил телефонную трубку и заорал:
- Саша, милый! Ну, что тебе надо? Говори! Яхту? Славу? Ну, возьми же,
возьми. Господи, эксперимент же пропадает... Ага, проняло наконец!
Это я открыл сердце свое для Нины.
- Какого цвета был пакет? - заорал Карминский. - Зафиксировали?
- Никакого, - пожал плечами Сергей. - Не было никакого.
- Почему всплеск? На пятнадцать процентов! Напутали, что ли?
- Да не посылал я ему никакого счастья! - обиделся Сергей.
- Странно. Ты объясни, Саша, что произошло. Хоть до девяноста процентов
дотяни! Я тебе все, что угодно. Кто там ближе? Дуйте на склад! Да еще пару
ящиков выпишите.
- Не надо, Виталий Петрович.
- Как не надо? - опешил Карминский.
- Бесполезно, - пояснил Эдик.
- Плевал я на все эти эксперименты, - сказал я. - Пусть Семигайло лезет
в бокс. У него уровень счастья выше нормы. Вот над ним и проводите
эксперименты.
- Да ты что! С ума сошел! У нас же план!
- Все! Снимаю этот дурацкий колпак. По плану - нужно провести
эксперимент. Его результаты не планируются. Пусть на первый раз будет
отрицательный результат.
- Не допущу! - закричал Карминский и защелкал тумблерами на панели
пульта. Я рванул шлем, да так резко, что ударился головой о стенку. На
минуту у меня даже в глазах потемнело.
- Вот и отлично, - вдруг обрадовался чему-то Карминский. Тому, что я
ударился, что ли? Больно. Чему же тут радоваться?
Я бросил шлем на пол, открыл дверь бокса и вышел на божий свет.
- Парни! - сказал я, хотя среди них было и много женщин. - Парни, я
больше не могу. Здесь нужно специально готовиться. Вы меня простите.
Я чувствовал, что им неудобно. Ведь они вывернули мою душу, мое самое
сокровенное Я.
Все они стали какими-то нерешительными. Даже Эдик не подался мне
навстречу. Впрочем, и я их видел как в тумане.
- Ладно, Александр, - сказал Карминский. - Ты на сегодня свободен. А
нам надо обрабатывать результаты эксперимента.
- Ну и обрабатывайте. А больше вы мне ничего не скажете?
- Сашка... - начал Гроссет. - Ты сам понимаешь, как это было...
А Инга вдруг подошла ко мне, обняла за плечи и поцеловала в лоб, потом
в губы.
"Спасибо, Инга, - сказал я про себя. - Инга, ты все-таки человек".
Я понимал, что сейчас их не расшевелю. Нужно было что-то сказать. А в
голову ничего не приходило. И тут выручил Антон.
- А ведь уже обед, - сказал он.
Действительно, время обеда уже подошло.
- Ну, тогда - на обед, - сказал я, и все, как мне показалось,
облегченно вздохнули.
4
Комплексный обед в институтской столовой состоял из окрошки, куска
тушеного мяса и стакана компота. У раздачи было душно, от кастрюль и баков
тянуло жаром и каким-то соусом с замысловатым резким запахом. Народищу,
несмотря на все старания работников столовой, было много, и очередь
рассасывалась медленно.
Антон Семигайло, Эдик Гроссет, Сергей Иванов и я лишь минут через
двадцать отошли от стойки с подносами в руках. Антон, как всегда, взял два
вторых. Он взял бы и три, но ему было неудобно. Я всегда думал, что таким,
как он, надо давать к зарплате надбавку. Получаем мы одинаково, а съедает
он, как минимум, в два раза больше, чем я. Где же справедливость?
Мы сосредоточенно жевали.
- Эх, - сказал Антон. - Ревизором бы пойти, как в кинофильме "Гангстеры
и филантропы".
Каждый раз в обед он начинал разговор, смысл которого сводился к тому,
что он не наедается. Мы уже не обращали на это внимания, и все же
кто-нибудь, не удержавшись, вставлял какую-нибудь едкую реплику. Но Антон
не обижался. Он вообще был не из тех людей, которые, слыша, что они
прожорливы и глупы, обижаются. Он только расплывался в улыбке: ведь надо
же, глуп, туп, а достиг. Достиг! Это главное. Как достиг, уже неважно.
Вдвойне приятно, что ты туп и глуп и тем не менее достиг. Чего? Ну, хотя
бы места ведущего инженера, как Антон Семигайло.
- Ха-ха-ха! - обычно отвечал Антон. - Ваш юмор помогает мне выделять
желудочный сок. Приятно!
Раз желудочный сок выделяется, значит - приятно, значит - счастье. Это
закон. И Семигайло постиг его в совершенстве.
- Послушай, Антон, - сказал я. - Шпарь-ка ты прямо сейчас в
испытательный бокс. Эксперимент-то ведь в этом случае закончится удачно.
- Бросьте вы, - ответил Антон. - Хорошая еда - это половина счастья и
без эксперимента.
Даже Антон иногда врет. Ведь хорошая еда для него - все счастье. Я
сидел с ним рядом и будто нечаянно задел его за рукав. По-моему, его
наручный индикатор показывал процентов девяносто. Исключительный случай!
Патологический! Еще две порции мяса, и индикатор разлетится от перегрузки.
Наконец, с обедом было покончено. Мы вышли из столовой, купили газеты в
киоске и пошли в свою лабораторию.
Карминский переписывал запись результатов эксперимента. Увидев меня, он
спросил:
- Что это был за всплеск в конце? Кто или что? Объясни, пожалуйста.
- Идите вы... - ответил я, и он отстал.
Я был груб и понимал это, но ничего не мог с собой поделать. А они
сидели и обрабатывали результаты эксперимента. Молча. Не было оживления,
как обычно в таких случаях. Меня стеснялись. А мне нечего было делать.
Я бы сейчас ушел, но нельзя.
- Поедешь на рыбалку? - спросил меня Сергей. - Одно место есть
свободное. Я домой заезжать не буду. Антон - тоже. Поедешь?
- Нет, - я покачал головой. - И ты не езди. Сегодня у Нины день
рождения. Ей тридцать один.
- А, ерунда. Восемнадцать или тридцать один...
- Ей будет приятно, если ты вспомнишь.
- Значит, не поедешь?
- Нет. И вообще учти, что я хочу поздравить ее с днем рождения. И
подарить ей цветы.
- Ох и клев сейчас на озере, - вздохнул Сергей.
А ведь они с Антоном всегда ставили сети. При чем тут клев? Не то он
говорит.
- Сергей, я поеду к ней.
- Зря. Сейчас такая рыбалка.
Я был уверен, что теперь, после того, что я сказал, рыбалка занимает
его не очень. Просто он не хотел поступать так, как не поступал никогда.
Рабочий день кончился. Сергей, Антон и Карминский поехали на озеро.
Инга подошла ко мне и молча уставилась на меня.
- Передай Марине, - сказал я. - Домой не вернусь. Не могу.
- Я понимаю, - сказала она.
Я поехал в магазин и купил гладиолусов и флоксов на все деньги, что у
меня были. Потом сел в автобус и поехал в пригород Усть-Манска. Туда, где
жила Нина.
Я должен, обязан был увидеть ее.
Из города я выехал довольно рано, народу в автобусе было немного, и мне
удалось не помять цветы. Больше всего на свете сегодня я хотел сохранить
их.
Ее дом был вторым от остановки. Я поднялся на третий этаж, позвонил, и
она открыла мне.
В первое мгновение в ее глазах выразилось удивление. Удивление, которое
я больше всего любил в ней. Потом она машинально спросила:
- А где Сергей?
- Уехал на рыбалку.
Она как-то потухла. Я протянул букет, который до этого напрасно пытался
спрятать за спиной.
- Это тебе, Нина. Поздравляю с днем рождения!
- Спасибо, - сказала она. - Проходи.
И я прошел в комнату. Ее дочь, Наташенька, играла на полу в куклы. Ей
было четыре года.
Нина сразу прошла на кухню, словно меня и не было. Я занялся разговором
с Наташенькой, который в основном состоял из вопросов: "Почему ты есть?
Кто ты такой? А папка еще не пришел? А у Тани головка отпала..."
Я сел прямо на пол. Неудобно играть с детьми, сидя на стуле или на
диване. Прошло пять минут, десять. Нина не выходила из кухни. А мы с
Наташенькой играли в куклы.
- Нина, - сказал я про себя. - Ты слышишь меня?
И она ответила, хотя я был уверен, что и она не открывала рта:
- Конечно, слышу. Только не заходи на кухню.
Она плакала. Беззвучно. Молча. Самые страшные слезы. А я продолжал
сидеть на полу.
- Нина, - сказал я. Но она не могла меня слышать. - Что делать? Я люблю
тебя. Так получилось. Я люблю жену одного из своих друзей. Нина. Можешь ты
это понять?
- Могу. - Она не ответила вслух, но я расслышал ее.
- Что же мне делать?
- Не знаю...
- Только ты можешь сказать, что мне делать.
- А так ты не знаешь? Ты будешь действовать в зависимости от моего
ответа?
Я передвинул куклу в очереди, купил яблок и заплатил за них мелко
разорванными бумажками. Наташенька была в восторге.
- Будь мужчиной!
- Это значит - уходи?
- Не знаю. Я сама ничего не знаю.
Она вышла из кухни. Простая, в клеенчатом переднике, с руками, красными
от свеклы, и совершенно спокойная.
- Будь счастлива, Нина.
- Спасибо, Саша. Я постараюсь.
И все...
5
Я просидел у обочины дороги под деревом несколько часов. Начало
темнеть. Из окна на третьем этаже дома напротив раздавалась музыка, но там
никто не танцевал. Да и кому было? Ведь собрались одни женщины. На балкон
иногда кто-нибудь выходил, но это каждый раз была не Нина. Хозяйке
некогда. На кухню, в комнату, подогреть, остудить, вымыть посуду, посидеть
минутку с гостями, уложить спать Наташеньку. И все время казаться веселой.
На вопросы: "Куда девался Сергей?" - отвечать шутками. А на сердце обида.
Не заслужила она этого. Да и просто неудобно перед подругами.
В свой день рождения Сергей приглашал желающих из нашей лаборатории в
магазин грузинских вин. Мы выпивали по стаканчику, поздравляли
новорожденного, шли на берег реки, курили, говорили. Потом снова
возвращались в магазин. Сергей редко приглашал нас к себе в гости. Может
быть, стеснялся. Ведь она, Нина, не инженер, даже не техник. Одного он не
мог понять, что она Человек, а это выше всяких чинов и титулов.
После нескольких таких кругов, здорово навеселе, мы разъезжались по
домам. Сергей писал нашим женам шутливые объяснительные записки, чтобы нас
не особенно ругали за столь позднее возвращение.
На следующий день все начиналось с вопроса: "Ну, как доехали?" Все
всегда кончалось благополучно. Иванов рассказывал, как Нина отпаивала его
молоком и при этом весело смеялась. Моя Марина, естественно, не приходила
в восторг от таких торжеств. Она обычно сонно поднимала голову с подушки и
говорила всегда одно и то же слово: "Пришел?" Потом отворачивалась к стене
и мгновенно засыпала.
...На кухне задернули занавески. Кто-то в третий раз ставил одну и ту
же пластинку.
- Ты все еще здесь? - спросила Нина.
Я не ответил, да она и не спрашивала. На таком расстоянии я ничего бы и
не услышал. Это мне показалось, что, на секунду бросив дела, она спросила:
- Ты все еще здесь?
- Ну, хорошо, я отвечу, - подумал я. - Я здесь. Можно, я еще постою.
- Иди домой. Скоро пройдет последний автобус. Марина, наверное, вся
переволновалась. Ты тоже ее не жалеешь.
- Ага! Вот здорово! Во-первых, почему "тоже"? Разве дело в том, что
Сергей тебя не жалеет?
- Пусть будет без "тоже".
- Хорошо. Но при чем тут "не жалеешь"?
Пластинка пела:
Возьми меня, возьми меня
В чужие города...
Ну и ладно! Тридцать процентов счастья - это тоже немало. К врачам не
буду обращаться!
Возьми меня, возьми меня
В чужие города...
- Уходи, - сказала Нина. Это было сказано с таким вызовом, с такой
болью, с такой отчаянной решимостью, что я понял: сейчас, в это мгновение,
она перестанет быть тихой, сбросит с тебя тщательно скрываемую покорность
выдуманной судьбе, страх перед возможностью потерять маленький кусочек уже
имеющегося счастья, страх перед неизвестным. Теперь она сама станет решать
свои проблемы, не дожидаясь, когда Сергей позволит ей это.
Тихое, спокойное, розовое счастье. Работа, не слишком скучная и не
слишком интересная. Муж, исправно приносящий домой деньги. Варка обедов,
стирка белья. Вечером телевизор до одурения. Все правильно, все в меру.
Все как у людей!..
И все, как на лезвии бритвы! Между счастьем и горем, в какой-то вязкой
пустоте, когда даже отгоняешь в страхе мысль, что что-то может быть
по-другому, не так ровно и спокойно, однажды и навеки заведено.
Говорят, что нельзя предсказать будущее. У некоторых людей - можно. И
на день, и на год, и на всю жизнь. Прямая линия, где даже под электронным
микроскопом не различишь бугорков и впадин, взлетов и падений.
- Уходи! - сказала Нина.
- Нет.
- Тогда возьми меня, возьми меня с собой...
- Нина. Все-таки ты меня любишь...
- Ну зачем тебе слова? Разве дело в словах? Разве нужно об этом
говорить? Ты должен чувствовать это всегда, каждое мгновение, без слов...
- Спасибо, милая...
Часто бывает так: нравятся глаза, манера танцевать, умение быть в
компании веселым, остроумным. И уже - "Люблю". А ей не нужно слов. Почему
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг