сигарету и несколько минут молча рассматривал Чеснокова, делая вид, что
роется в бумагах на столе.
Молчал и Чесноков.
- Я прочел ваши стихи, - сказал наконец Пионов. - И нисколько не
преувеличу, если скажу, что написаны они здорово.
У Чеснокова почему-то упало сердце.
- Я сам поэт, - продолжал Пионов. - Скоро в Западно-Сибирском
издательстве выйдет мой сборничек. Я знаю, что говорю. Написано у вас
талантливо. Когда вы их написали?
- С июня по август, - внутренне холодея, ответил Чесноков. Что-то в
голосе Пионова говорило ему, что со стихами дело дрянь. Не напечатают. Ни
при каких условиях не напечатают. - Три месяца. Недели две как закончил.
- А как бы вы назвали весь цикл, если бы это понадобилось?
В небольшой комнате клубами висел дым. Кто-то пытался знаками вызвать
Пионова в коридор, но тот только крикнул: "Закройте дверь! Я занят, не
видите, что ли?"
- Я назвал бы его "Удивление".
- Странно, - прошептал Пионов. - Очень странно.
- А что случилось? - спросил Чесноков.
- Вы никому не показывали свои стихи? - не отвечая на вопрос, в свою
очередь, спросил Пионов. - Друзьям? Знакомым?
- Нет. Мне и в голову не приходило.
- Странно. А слышать или видеть их раньше у кого-нибудь... Впрочем,
расскажу все. Меня, как я уже говорил, взволновали ваши стихи. Я сделал
подборку. У нас есть такая рубрика - "Молодые голоса". Тимофей Федорович
тоже одобрил. И тут к нам зашел Серегин. Знаете такого поэта? Нашего
сибирского?
- Знаю, - кивнул головой Чесноков. - Читал.
- Он у нас бывает часто. Читает все, что мы готовим в набор. Правит
иногда. Он прочитал ваши стихи и сказал... что это его стихи... Вот так.
- Как его? - одними губами спросил Чесноков.
- Он будет здесь с минуты на минуту. Я пригласил его. Понимаете,
редакция должна разобраться. Мы не имеем права попадать в глупое
положение.
- Это мои стихи, - прошептал Чесноков.
- И поэт-то он так себе, бездарность, - словно не слыша Чеснокова,
сказал Пионов. - А вот, поди ж ты, выпустил уже четыре книжки. Все серость
невероятная. А тут сразу такой фейерверк... Он уже отослал рукопись в
издательство. И там ее приняли. И название то же - "Удивление". Понимаете,
какая петрушка получается?
Пионов встал из-за стола и принялся расхаживать по комнате, постукивая
кулаком в раскрытую ладонь и что-то рассеянно напевая.
- Насколько я понимаю, - сказал вдруг осевшим голосом Чесноков, - меня
обвиняют в воровстве...
- Что вы, что вы! - заволновался Пионов. - Я никого не обвиняю.
Редакция просто должна разобраться. И кроме того... Серегин уже признанный
поэт. У него летом, по его словам, был приступ вдохновения.
- Это мои стихи, - твердо сказал Чесноков.
Дверь отворилась, и в комнату уверенно, как в собственную квартиру,
вошел человек средних лет с портфелем.
- Привет, Гриша, - привычно приветствовал он Пионова. - Сергей Серегин,
- протянул он руку Чеснокову. Тот неуклюже поднялся, держась одной рукой
за спинку стула.
- Чесноков.
- Вот как! Лю-бо-пыт-но!
На протяжении последующих пятнадцати минут Чесноков молчал. Говорил
Серегин. Он бросил на стол кипу листов, исписанных чернилами и
отпечатанных на машинке, и начал подробно рассказывать о том, как на него
после полугодового перерыва снизошло вдохновение, как им овладела радость
поэтических открытий, уверенность, что он оставит важную веху в поэзии.
- Вот, все тут. Адский труд, бессонные ночи, тонны бумаги. На каждом
листе дата. Можно проследить, как рождались эти стихи. К счастью, я не
уничтожаю черновиков. Вот доказательства, что это все мое. В издательстве
почти приняли. Скоро договор... И в Союз писателей не сегодня-завтра
примут. А у вас, у вас есть черновики с датами?
- Черновики у Анечки, - сказал Чесноков.
- У Анечкина? - насторожился Серегин. - Не знаю такого.
- У Анечки! - заорал Чесноков. - У моей жены! В голове! Понимаете!
- Так, так, так. Понимаю, - радостно проговорил Серегин. - Значит,
черновиков нет? И что же вас заставило...
- Во всяком случае не веха...
- Какая веха?
- Важная веха в поэзии. Вы же сами это сказали. Я писал, потому что не
мог не писать.
В комнату вошел редактор и скромненько устроился в углу на трехногом
стуле.
- Что же делать? - с нескрываемым отчаянием в голосе спросил Пионов.
- Во всяком случае, в газете ничего не помещать, - подсказал Серегин.
- Это и так ясно, - буркнул Пионов. - Дальше что?
- Плагиат! Я этого так не оставлю. Я судиться буду!
- А вы будете отстаивать свои права? - спросил Пионов у Чеснокова.
- Судиться, что ли? - ответил Чесноков. - Вряд ли. Ведь у меня нет
черновиков.
"Эх, бедняга, - подумал редактор. - Не в черновиках дело. В человеке".
- Я вам заявляю со всей ответственностью! - неизвестно к кому
обращаясь, кричал Серегин.
Чесноков неуклюже встал, пробормотал: "До свиданья!" - и пошел к
выходу.
- Вы уходите?! - крикнул ему Пионов. - Приносите еще что-нибудь. Можно
и по одному стихотворению.
- Я застолбил этот участок поэзии и никому не позволю! - все еще кричал
Серегин.
"О-хо-хо, - подумал главный редактор. - Не в поэзии, а под солнышком,
чтоб теплее и сытнее, ты хочешь застолбить участок. И не попрешь тебя. По
судам затаскаешь!"
- Вы заходите, Владимир, - еще раз крикнул Пионов.
Чесноков осторожно прикрыл дверь и, сгорбившись, вышел на улицу.
5
Моросил дождь. Сентябрь. Пакостно на душе.
Чесноков побродил по Университетской роще, стараясь ни о чем не думать.
Небо вскоре прояснилось. В сентябре дожди еще не идут неделями.
Когда он открыл дверь квартиры, Анечка была уже дома. И как он ни
старался казаться спокойным, она сразу же заметила, что произошло что-то
нехорошее. Она умоляюще взглянула на него, но он только покачал головой, и
тогда она не стала его ни о чем спрашивать. Он сам подошел к ней, погладил
волосы, приподнял ее голову за подбородок, грустно улыбнулся и все
рассказал. Она ни разу не перебила его, только глаза ее то расширялись, то
сужались.
- Но ведь ты же не думаешь, что он каким-то образом присвоил твои
стихи? - спросила она, когда он закончил. И голос ее был чуть-чуть
испуганным.
- Конечно, нет, Анечка, - ответил он. - Это просто нелепое совпадение.
Грустно.
И тогда она заплакала, а он не просил ее успокоиться - знал, что этого
нельзя делать.
В дверь позвонили. Это оказался сосед Кондратюк.
- Мне бы рублишко разменять, - сказал он.
- Проходи, - предложил Чесноков.
Кондратюк прошел в комнату, увидел заплаканное лицо Ани и спросил:
- Что у вас тут происходит? Похороны, что ли?
Чесноков не умел лгать и в двух словах рассказал соседу о случившемся.
- О, да ты, оказывается, в поэты метишь!
- Никуда я не мечу, - ответил Чесноков.
- Не скромничай, не скромничай. При, если есть возможность. Там платят
здорово. Вот поэтому туда все и лезут.
- Не все.
- Все, все. А вакансий мало. Вот и тащат друг у друга, кто стих, а кто
и роман. И у тебя сперли. Судись, мой тебе совет. Может, что и возьмешь. А
лучше купи мотороллер. Колеса, они, знаешь, всегда себя оправдают. Я уже
рублей на двести малины, смородины и прочей дребедени навозил.
- Продаешь, что ли?
- Не-ет! Возни много. Увидят свои сотрудники со стаканом на базаре,
засмеют. Я люблю, чтобы все было спокойно, тихо. Жена на зиму варит. С
братом мы: он - сахар, а я - ягоду. Колеса - это вещь. Бери зимой в
кредит. За лето оправдаешь. Дело надежное.
- Вениамин, у тебя, кажется, мотороллер спереть кто-то хочет. Слышишь,
заводят?
Кондратюк прислушался, вытянул шею, опрометью бросился к двери, забыв
разменять рубль.
- Володя, ты есть хочешь? - спросила Аня.
- Как зверь, - ответил Чесноков. - Сто лет не ел. - И он засмеялся.
Аня подозрительно посмотрела на него и тоже засмеялась.
- Тогда садись.
Она загремела тарелками. В дверь снова позвонили. Это опять оказался
Кондратюк.
- Целый, - сказал он, ухмыляясь, - у меня не сопрут. У меня запоры,
знаешь, какие?!
Он вдруг недоуменно пожал плечами и спросил:
- У вас что, свадьба уже или именины? Чего смеетесь?
- Есть хочу, Вениамин, - сказал Чесноков. - Ты знаешь, так есть хочу,
терпенья нет.
- А-а-а! - недоверчиво протянул Кондратюк. - Тогда понятно. Ну а как с
рублишком-то?
Кондратюк ушел довольный. Рубль разменял. Мотороллер цел. Что еще надо?
- Володя, - сказала Аня, когда они ложились спать, - я ведь знаю, ты
еще много напишешь.
- Много, очень много, - ответил тот.
И все же после этого случая Чесноков как-то сник. Все-таки было очень
неприятно. Дело даже не в том, что скоро выйдет его сборник под чужой
фамилией, и уж, конечно, не в том, что кто-то другой получит за него
гонорар. Просто Серегин не мог написать такие стихи. Чесноков это
чувствовал. Одно дело писать стихи, чтобы глаза любимой женщины
превращались в _радостное удивление_, другое - чтобы застолбить и оставить
веху.
Совпадение? Конечно. Не украл же их Серегин. Но почему именно он?
Чеснокову было бы легче, если бы это был кто-нибудь другой. Пусть Пионов
или сам редактор газеты. Правда, редактор стихов не писал.
Чесноков принялся за домашние работы. Нужно было отремонтировать
квартиру. Он работал с остервенением, с грохотом обдирал полуобвалившуюся
штукатурку с потолка, вырывал с "мясом" гвозди из рассохшегося пола,
выпивал за вечер три литра кваса и орал во все горло арии из популярных
оперетт.
- Вовка, - говорила Аня, - учти, что ты на самом деле не такой. Ну что
ты напускаешь на себя?!
- Я такой, я сякой, - речитативом тянул Чесноков. - Я всякий.
- Неправда. У тебя сейчас в душе злость. На кого? Зачем?
Чесноков, не отвечая, с одного удара вгонял гвоздь в доску по самую
шляпку.
Однажды он, отчаянно фальшивя, запел: "Здоров ли, князь? Что
призадумался?"
Аня в слезах вбежала в комнату и закричала:
- Струсил! Расписался! Никакое это не совпадение. Ты думаешь, что он у
тебя украл стихи! Поэтому и бесишься!
- Нет. Я этого не думаю. А вообще, конечно, и противно на душе, и
обидно. Скоро перегорит и забудется. Хочешь новые стихи? Прямо из печки!
Хочешь?
- Хочу, - сказала Аня и вытерла глаза грязными ладонями.
Всего восемь строк, грубо вырубленных из твердого камня.
Аня поняла, что, Вовка отошел, выжил.
А через две недели он встретил эти стихи в "Литературной газете".
Подписал стихи какой-то неизвестный Чеснокову поэт.
Чесноков даже не удивился, не стал разыгрывать из себя обиженного и
тяжело переживающего удары судьбы человека. Он просто перестал записывать
свои стихи, не старался их запомнить, а просто длинными зимними вечерами
импровизировал перед единственной своей слушательницей - Анечкой. Он был
неважным чтецом. Со сцены его, быть может, никто и не стал бы слушать. А
зря... Нужно было только поверить ему, понять, что мир, рождающийся в его
стихах, реален, несмотря на всю свою фантастичность.
Анечка верила ему и понимала его.
Если бы Кондратюк присутствовал на этих вечерних чтениях, он наверняка
удивился бы и сказал:
- Вот прет из тебя, Чесноков! Прямо стихами прет! Только записывай и
переводи в валюту. Мотороллер ку...
Но Кондратюк никогда не слышал стихов Чеснокова - ведь это не
окупалось, а значит, и не имело смысла. Да и в его присутствии стихи
Чеснокова рассыпались бы ворохом беззащитных слов, робких, неуклюжих,
смешных.
Анечка тайком записывала те строки, которые успевала запомнить, а
память у нее была отличная. Пачка пухла из месяца в месяц. Чесноков знал,
что жена пытается "сохранить для потомков" его творения, но ему не
приходило в голову запретить ей это. Никогда он не просил у нее прочитать
их. Зачем читать черновики? Он мог встретить все свои стихи в газетах,
журналах, сборниках. Правда, всегда под чужими и разными фамилиями... Ну и
что же?
Несколько раз Чеснокову на работу звонил Пионов. И просил принести
что-нибудь новенькое. Но Чесноков отказывался под разными предлогами. В
первый раз он сказал, что бросил писать, но Пионов ему не поверил:
- Это теперь от тебя не зависит: писать или бросить. Они сами будут
рождаться в твоей голове. И ты тут уж ничего не поделаешь.
В следующий раз Чесноков ответил, что нет ничего значительного. Потом -
что у него нет времени. И это была правда, потому что группа, где работал
Владимир, как раз заканчивала тему. И в последний раз Чесноков сказал
только одну фразу:
- Повторяется все та же история, - и повесил трубку.
Пионов позвонил еще раз и попросил разрешения прийти к Чеснокову в
гости. У Чеснокова не было причин отказывать, и он назначил время, но
совершенно неожиданно уехал в командировку.
А Пионов все-таки пришел. Анечка была дома. Пионов представился, а
узнав, что Чесноков уехал, даже обрадовался.
С полчаса они говорили о поэзии, выяснили, что им нравятся одни и те же
поэты. Как бы невзначай Пионов спросил, продолжает ли Чесноков писать
стихи. Анечка молча показала ему пачку листов и рассказала, что она
записывает это тайком от Владимира.
- Все это было уже в газетах и журналах, - сказала Анечка. - Просто
ужас какой-то!
- Ну-ка, ну-ка, - сказал Пионов. - Вы разрешите мне это посмотреть?
Анечка разрешила. Пионов наскоро перелистал страницы, заполненные
строчками с четким почерком.
- Я это уже читал, - сказал он наконец.
- Ну вот видите, - грустно сказала Анечка. - Вся трагедия в том, что он
не может не писать, даже если захочет этого. Будет молчать днем, ночью во
сне выговорится.
- Да, да, да! А вы могли бы дать мне эти стихи на несколько дней?
- Пожалуйста, возьмите. Только я бы не хотела, чтобы узнал Володя.
- И напрасно. Надо показать ему это. Я сам покажу, а вы уж не
отказывайтесь, что записывали. Может быть, ему так будет лучше.
Аня напоила Пионова чаем с медом, а он поставил ей на газовую плиту бак
со стиркой. Ей этого уже нельзя было делать самой. Аня ждала ребенка.
Перед уходом Пионов заволновался - как же она снимет бак, и не успокоился
до тех пор, пока не договорился с соседом, что тот поможет. Это оказался
Кондратюк. Он был так рад познакомиться с представителем прессы! Как же,
он знает, знает, что и Чесноков причастен к литературе. Нет, нет, не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг